Андрей Геласимов: «Язык как море: его не заставишь утихнуть»

Геласимов Андрей Валерьевич
Дек 7 2019
В общественно-политической газете «Труд» вышло интервью с писателем, руководителем семинара прозы в Литинституте Андреем Валерьевичем Геласимовым в связи с выходом его нового романа «Чистый кайф».

Лауреат премии «Национальный бестселлер», автор романов «Жажда», «Степные боги», «Холод» и «Роза ветров» Андрей Геласимов объявлен автором «Тотального диктанта-2020», а на выставке «Нон-фикшн», открывшейся 5 декабря в Гостином дворе, стартуют презентации его нового романа «Чистый кайф». О вечной ценности любви, рэпе как крике боли обездоленных в обществе потребления, птичьем языке бизнесменов и айтишников и гангстерской романтике писатель рассказал «Труду».

– Вы написали роман о русском рэпе. Давно им интересуетесь? Как расцениваете это явление, кто его герои?

– Рэпом увлекаются мои дети, я не очень интересовался, пока однажды не оказался на концерте Василия Вакуленко (больше известного под сценическим именем Баста. – «Труд»). И был поражен искренностью интонации, ясностью высказывания, ну и количеством людей, которые разделяют эти ценности. Захотелось понять, как эта агрессивная культура чернокожих американских гангстеров оказалась переосмыслена в России, как сформировалось поколение рэперов – через развал СССР, хаос девяностых, индивидуалистические ценности нулевых.

Ведь эта история – не только о стихах или музыке, но и о том, что происходило с нашим народом, страной.

– Рэп формировался из протестных настроений?

– Точнее сказать, из кризисных. Выросло поколение обездоленных. Василий, а мы познакомились на съемках фильма Сергея Соловьева, рассказывал, как в детстве, под Новый год, писал письмо Деду Морозу с просьбой подарить сковороду жареной картошки с мясом... Когда семья бедствует, вокруг разруха, разгул криминала – происходит романтизация образа гангстера: он с пистолетом, на хорошей машине, у него много денег и он сильный. Так от романтических настроений русского рока мы пришли к идеологии общества потребления.

– Рэп не наследует русскому року?

– Конечно, нет. И я написал об этом в романе. Разница громадная, идеологическая. Русский рок – это «мы вместе», «перемен требуют наши сердца». А рэп – это «моя игра», у Басты даже есть трек с таким названием. Возведение в абсолют идеи индивидуализма: ты можешь добиться успеха, но сам. Это поколение success, а рокеры, мне кажется, не заботились об успехе, Виктор Цой не интересовался, как продаются его альбомы. Противостояние и физические формы находило: рокеры дрались с рэперами, писали на стенах «рэп – кал». Но это все осталось в девяностых, сейчас и рэп – в большей мере индустрия, шоу-бизнес. В общем, мы пришли к нормальному обществу потребления.

– А разве это хорошо? Обычно сетуют: потребление вытесняет духовные ценности.

– Не думаю. Оболочка разная, а ценности в любые времена одни, ничто их не может поколебать, и главная ценность – это любовь. Человек ищет любви, и поэтому в заглавие вынесены слова из трека Василия: «Ты рядом со мной, и это чистый кайф».

– В будущем году вы станете автором Тотального диктанта. Обычно говорят о крайней актуальности этой акции, учитывая, что грамотность теряется, лексика обедняется. Об этом напомнил и недавний скандал вокруг высказывания профессора ВШЭ Гасана Гусейнова, который в своем фейсбуке назвал используемый в разговорной речи язык «убогим и клоачным». Согласны, что происходит деградация?

– Не согласен. Глупо было бы нам сейчас разговаривать по правилам великосветских салонов XIX века, потому что времена меняются и космонавтика сейчас не в том состоянии, в котором она была при Константине Эдуардовиче Циолковском, герое моих написанных для Тотального диктанта очерков. Все гораздо точнее, конкретнее, и полеты космических кораблей высчитаны уже не в мечтаниях, а это влияет и на язык — вот что я бы ответил профессору Гусейнову. А в бытовой плоскости, думаю, и в пушкинские времена говорили не очень красиво. У меня нет ощущения, что язык деградирует.

– А как же обилие жаргонизмов, ненормативной лексики? Молодежь вставляет ее уже в качестве междометий и заменяет таким образом половину подлежащих, да и сказуемых тоже. Похоже, не из хулиганства – просто не могут быстро подобрать нужные литературные выражения.

– Ненормативная лексика и сленг очень экспрессивны, это помогает быстро выразить эмоции. Такого, кстати, нет во многих других языках. Недавно прилетел из Болгарии. Они сами про себя сказали: у нас язык скучный, заштампованный, а у вас столько всего… Об этом же говорил мой американский коллега, филолог – он вообще считает, что русский язык по части сленга куда изобретательнее английского. Очень неожиданные неологизмы, смешные выражения, наполненные двойным, тройным смыслом, тогда как английский более функционален, стремится к тому, чтобы точно назвать предмет. Русский более многослоен, а ведь из этого, из игры смыслов, и возникает юмор. Нет, у молодежи, считаю, другая беда: они делают кучу орфографических ошибок и не знают, как расставить запятые. Но вот это как раз поправимо, акция «Тотальный диктант» к тому и призвана.

– Другая проблема: обилие профессиональных и прочих суржиков внутри языка. Народ использует жаргонизмы, спикер какого-нибудь продвинутого форума не обойдется без слов «инновация» и «оптимизация», представителей бизнеса и айтишников зачастую вообще не поймешь — они совсем на марсианском. Соединяет нас язык или уже разъединяет?

– Нормальная ситуация. Уверен, что люди, которые стоят у доменных печей, тоже как-то по особому называют заслонку, которую они выбивают, чтобы металл пошел. Слово у них для этого есть, нам с вами его знать необязательно. Я сталкивался с этой проблемой, когда писал «Розу ветров» – роман про адмирала Невельского. С одной стороны, понимал, что перегруженность морской терминологией оттолкнет дамскую аудиторию, потому что девочки вообще редко интересуются тем, что такое шканцы, где находится грот и зачем судну ватерлиния. С другой стороны – существует же историческая правда и род занятий моего героя… В общем, старался, чтобы из самого текста было понятно, что такое эти шканцы. Кстати, арго довольно часто переходит из узкоспециальной среды в широкую. Было забавно наблюдать, как три года назад тюремное слово «зашквар» употребляли вполне интеллигентные барышни. А теперь мы говорим: «Ты что-то попутал, дружище» – и многие уже забывают, что это выражение из той же среды пришло.

– Романтика больших дорог?

– Да, мир насилия, к сожалению, легко поддается романтизации. И, соответственно, это хорошо продается. Обычному человеку интересно заглянуть за грань своей обывательской мирной, тихой жизни, посмотреть на ребят со стволами, которые «решают вопросы». Наткнулся как-то на статью про пятнадцатилетних псковских школьников, стрелявших в полицейских, а потом покончивших с собой. Это произошло два года назад. Сначала подумал: надо же, современные Ромео и Джульетта, даже удивился, как это никто в СМИ их так не назвал. А потом понял – и спасибо, что не назвали. Иначе произошла бы романтизация, что в свое время американцы сделали с Бонни и Клайдом. Но такова уж их культура — все на продажу, мы, к счастью, не так циничны.

– С избыточными заимствованиями можно бороться?

– Бороться – да, можно, а вот победить – вряд ли. В начале XIX века адмирал Александр Шишков, президент литературной Академии, большой ревнитель русского языка, составил целый список слов, которые требовалось убрать. Там значилась, например, «катастрофа». Зачем, говорил он, таковая, хватит с нас «несчастья», «беды». А встреть я сегодня адмирала Шишкова, сказал бы ему: ну, дружище, ты боролся-боролся, а в итоге все равно оно тебя победило. Мы не можем справиться с ураганом, не можем сказать штормящему морю: «Утихни». Вернее, сказать-то можем, вот только оно не послушается… Зато у нас есть все поводы говорить о феномене брюзжания как постоянной реакции на нововведения. Он – такая же константа, как и перемены в языке.