Исполняется 80 лет поэту-"невидимке" Геннадию Русакову
Геннадий в переводе с греческого - "благородного происхождения".
И надо же было этому имени стать одним из самых популярных в 1930-е годы - в эпоху, для которой благородное происхождение было если не приговором, то позорной меткой. Именно тогда на славу русской поэзии родились три Гены: Геннадий Шпаликов, Геннадий Айги и Геннадий Русаков.
Из них Русаков, пожалуй, наименее известен. "Самым известным из неизвестных русских поэтов" называют его критики. Он и сам себя считает "человеком-невидимкой" в литературе.
Русаков родился 15 августа 1938 года в семье деревенских учителей в селе Новогольское Полянского района Воронежской области.
Большие ветры ходят по земле.
Стареют звёзды и мелеют реки.
И в никому неведомом селе
душа произрастает в человеке.
Вот так однажды проросла во мне -
и я кричал, зажав руками рану, -
в пустом дому и с ним наедине,
страшась того, кем я отныне стану...
В войну осиротел, беспризорничал. В 1946-м его нашла бабушка в детприемнике, но своего дома у нее не было и они побирались по деревням. "Подавали, как правило, самые бедные..."
В двенадцать лет Гена написал письмо Сталину: "Я, Русаков Геннадий. Мой отец, командир роты автоматчиков, погиб под Ленинградом. Я хочу идти по его стопам и мечтаю поступить в суворовское училище..."
Гена был зачислен в Куйбышевское суворовское училище без экзаменов. Учился на газетном отделении военно-политического училища во Львове. Воспользовавшись хрущевским сокращением армии, уволился на гражданку и поступил в Литературный институт, где в семинаре Льва Ошанина подружился с Василием Беловым. Вскоре их пути разошлись. Белов вернулся в Вологду, чтобы стать знаменитым на весь мир писателем, хранителем и защитником северной русской деревни. А Русаков оставил стихи, закончил иняз и оказался в Нью-Йорке - переводчиком-синхронистом в Секретариате ООН.
Когда почти полвека спустя Геннадий Александрович Русаков приехал в Вологду (по приглашению Наталии Серовой и ее проекта "Открытая трибуна"), Василий Иванович Белов, уже тяжело болевший, пришел на вечер однокурсника в областную библиотеку.
Русаков вспоминает: "И тут я увидел Белова... Глядя, как он осторожно, словно ощупывая ногой землю, идет по скользкому полу, я почувствовал стыд. Стыд за то, что из-за меня ему приходится так сосредоточенно одолевать трудно дающееся ему пространство. И радость, что он все-таки пришел... Я шагнул навстречу:
- Спасибо, что пришел, Вася..."
Русаков работал и в Африке, и в Америке, и в Европе, но заграничная служба, столь завидная для многих, прошла сквозь него, как дождь сквозь копну соломы. В душе он остался тем же послевоенным шкетом, шальным пацаном, который с письмом Сталину в кармане запрыгнул на подножку трамвая удачи. Как это ни странно: заграница вернула Русакова русской поэзии. От ностальгии он вновь стал писать стихи.
Все мои дожди отморосили.
Все ветра споткнулись на бегу.
Я умею только о России.
Ничего другого не могу...
Когда я читаю Геннадия Русакова, то всегда вспоминаю то определение поэзии, которое дала Новелла Матвеева: "Поэзия есть область боли".
В подборке, которую вы сейчас прочитаете, последнее стихотворение публикуется впервые - его на днях специально для читателей "Календаря поэзии" передал автор.
