«Лабиринт без Ариадны» - интервью с Анатолием Королёвым
Проза Анатолия Королёва – редкий случай баланса между сложностью текста и его увлекательностью. Когда как раз сложность, тонкость, смелость образов, глубина поднимаемых вопросов, бескомпромиссное погружение в неисследованную бездну – и увлекают читателя. Можно открыть роман «Быть Босхом» на первых страницах, увидеть вот это: «Жаворонок всё сильней жжёт соринкой в глазу зенита» – и почувствовать ту многообещающую тоску о тексте, – самобытном, глубоком и захватывающем, – которая посещала тебя с самой читательской юности. «Мои книги, – резюмирует себя писатель, – симфоническая музыка, я пишу для 5–10 человек, сидящих в партере и просматривающих партитуру».
О судьбе автора, пишущего под такой звездой, и о судьбе сложной художественной прозы в реалиях современного российского капитализма, мы и поговорили.
– Удаётся ли вашим студентам стать – говоря вашим же слогом – тенью удачи?
– К сожалению, пока почти не удаётся. Сегодня имя в литературе книжкой не сделать. Это факт. Я стараюсь увлечь, заманить, превратить выученика своей мастерской прозы в феномен креативности, тут все средства хороши. Например, Настя Галкина ушла в авторское кино, а Виталий Гуданович и Роман Третяк ищут себя в сфере компьютерных технологий. Маша Моисеева пишет программы и играет стервозных дамочек в передачах ТВ. Саша Горелая и Лена Станиславская творчески пробуют себя в рекламной стратегии. Саша Мойзых – яхтсмен, её морская проза и бизнес в яхт-клубе вполне органичны. И это правильный вектор. Я сам стараюсь работать пятью руками: телесериал для НТВ, пьеса для сцены театра на Малой Бронной или радиодрама для эфира радио WDR в Кёльне, киносценарий, книга эссе, даже выставка графики в арт-музее (я начинал как художник)… почему бы и нет? Признаюсь, я вообще оставил литературу, перестал писать романы, и ушёл в сторону философии и уже третий год занят трактатом (иначе не скажешь) о феноменологии места и имени. Те из читающих, кто знает «Эссе об имени» Жака Дерриды, легко поймут, чем я озабочен.
Замечу попутно, что все проблемы в литературе, падение писательского престижа, торжество беллетристики над художественностью, закрытие книжных магазинов в Москве и в Европе и прочие перверсии в царстве Книги, всего лишь итог смены носителя. Интернет отменил пергамент. Мы перешли от бумаги к виртуальной реальности. Таблички из глины снова разбились, и цивилизация вновь меняет форму существования. Перед человеком новые вызовы времени, например, победа нанотехнологий, первая молекула ксенона уже собрана, ещё двадцать лет тому назад собрана, правда, этого никто не заметил. Но! Как только мы сможем собрать из глины хлеб, а из речного песка гамбургер – труд на планете станет уделом единиц. Рабы сбросят комбинезоны. Мы окунёмся в мир безделья в духе римских патрициев. Но мало этого. На носу человечества резкое увеличение продолжительности жизни… в разы… нам угрожает бессмертие. Допускаю, что первые долгожители с тайным смехом, щёлкая алмазными пальцами, уже фланируют среди нас, правда, пока гуляют инкогнито. Отчасти как раз об этом мой мрачный комический роман «Хохот» о феномене смеха и контроля бессмертных…
– Если я вас правильно понял, нам предстоит жизнь вообще без участия литературы?
– Нет, нет… литература – базовый элемент цивилизации, и, конечно, она будет продолжена в будущем, – странно было бы мне, писателю, отрицать это, – но только она вернётся к нормальному масштабу, примерно так, как было на стыке старой и новой эры. На весь европейский мир существовал один книжный центр – Александрийская библиотека, вокруг которой кольцами силы группировались и читатели, и знатоки. И это вполне нормальная схема концентрация книжного знания в одной-двух точках планеты. Что-то подобное нас ожидает в ближайшем будущем. Ничего страшного я в этом Олимпе не вижу. Книг и так слишком много, в книжном магазине меня уже подташнивает от исполинского разнообразия. Это ненормально. Душа книги – редкость, потрясение, рукопись, инкунабула. А чтение есть совершенно особая форма бытия человека. В моей домашней библиотеке больше 5 000 книг. Жуть. Из них мне едва ли необходимы сегодня сто штук. В годы книжного дефицита в СССР я превратился в книжного алкоголика. Вернуть иерархию ценностей, аристократизм духа и неравенство смыслов – вот, на мой взгляд, правильная реакция на то разливанное море братства и политкорректности, в котором мы оказались.
– Возможно, есть что-то важное, о чём я вас не спросил и что осталось за рамками интервью… что именно?
– Не скрою, удивлён обращением «Литературной России» за интервью к собственной персоне. Я обычно прохожу у критиков по ведомству постмодерна и, думаю, моя фигура непривычна и чужда традиционному курсу вашего уважаемого еженедельника. Правда, стиль постмодерна скукожился, и от аргонавтов авангардного поиска остались сегодня только рожки да ножки. Но это тема для отдельного разговора. И всё же скажу – нам позарез необходим курс этического и эстетического центризма. Наша ментальность разорвана на вражду и войну осколков. Красные, белые, левые, правые, почвенники, либералы, славянофилы, юдофобы, постмодернисты… несть им числа. Причём вражда нам прописана исторически изначально, только лишь отрицая друг друга и отдаляясь в отвращении протеста от чужаков, только в состоянии перманентной гражданской войны мы можем контролировать и опекать столь огромное земное пространство; любая однородность враждебна русской ментальности. И тем не менее мы должны попробовать восстановить силу центра.
Наш бывший ректор и заведующий кафедрой Сергей Есин (мир его праху) был как раз примером такой вот стратегии. Он равно лелеял на весах партнёрства и патриота, и либерала, и постмодерниста, и почвенника и превратил институт и кафедру в собрание первых из равных. Для него главным было лишь – дар и человеческая порядочность. Этим курсом наш Сергей Есин шёл ну хотя бы вслед за другим Сергеем, за Дягилевым, который создал в начале ХХ века грозовую тучу из гениев в небе России и прошёл ливнем красоты над Европой.
И последнее: надо учиться хвалить друг друга. Вот уж беда, так беда. Я вижу это на примере своих студентов. Даже среди золотых медалистов есть униженные, затравленные и оскоблённые. Парадокс! Мы не желаем, не умеем и не любим хвалить собственных детей… похвала близких, поддержка детей, вера в учеников – вот та нить Ариадны, которая – возможно, но не уверен – выведет нас из лабиринта разнообразных застенков.
