Лина Костенко, московский Литинститут и соученики-киевляне
19 марта – день рождения Лины Костенко, предъюбилейный, 89-й. Согласно опросам, Лина Васильевна – самый популярный, известный и любимый современный украинский поэт, писатель. В самом полном смысле слова – современный. Ее строки, написанные десятилетия назад, не то, что не устаревают, а кажется – становятся все актуальнее. Но также все с нетерпением ждут новых произведений, например, давно анонсированного романа «о деградации Российской империи».
Материалов о Лине Костенко в наших медиа очень много: размышления, разговоры с ней и о ней. Трудно, кажется, найти тему, так или иначе касавшуюся ее, которая бы не была уже описана. Но вот недавно, разбирая личную библиотеку, я вдруг обнаружил, что у меня есть три книги с автографами, авторы которых, киевляне, учились в московском Литературном институте им. Горького в одни годы с Линой Костенко.
Показалось любопытным вспомнить их судьбу, сравнив ее с жизненной дорогой Лины Васильевны.
ЮННА МОРИЦ. КОГДА МЫ БЫЛИ ПОЖИЛЫЕ И ЧУШЬ УЖАСНУЮ НЕСЛИ
В биографиях двух поэтесс есть некоторое сходство – отцы Костенко и Мориц пострадали от репрессий 30-х годов. После ареста и пыток в НКВД отцу Юнны повезло вернуться домой. Правда, после этого он начал слепнуть – на глазах любящей дочери. «Слепота моего отца оказала чрезвычайное влияние на развитие моего внутреннего зрения», – говорила по этому поводу Юнна.
Да, начало биографии у двух одаренных киевлянок было общим – оттепельно-антисталинистским. И уж в этом позиция юной Юнны Мориц была чрезвычайно жесткой.
Другой известный литинститутовец – Евгений Евтушенко – в своих мемуарах «Волчий паспорт» вспоминал, как он влюбился в свою первую жену – Беллу Ахмадуллину. В студенческой компании под сидр и кабачковую икру разгорелся спор. По словам Евтушенко, Мориц «голосом шестидесятилетней чревовещательницы» сказала: «Революция сдохла, и труп ее смердит» (речь шла о большевистском перевороте 1917 года). Тогда вскочила, романтически сверкая очами, ее ровесница Ахмадуллина и воскликнула: «Как тебе не стыдно! Революция не умерла. Революция больна. Революции надо помочь».
Нужно сказать, что Мориц тогда не устыдилась. И уже через год-другой за строчки «Полдень, полночь и восход, / человек идет в расход» ее таки исключили из Литинститута. Позже, правда, восстановили. А по окончании института у нее даже вышел первый сборник стихов. Но дальше была классическая для диссидентствующих советских поэтов биография. Периодические запреты на публикацию. Уход в детскую поэзию с элементами высокого абсурда. Популярность и всенародная любовь, благодаря песням, написанным на ее парадоксальные строки («Когда мы были молодые», «Резиновый ёжик», «Большой секрет для маленькой компании», «Большой лошадиный секрет» и другие).
Да, еще в 2000 году Мориц писала горькие стихи о равнодушии российской власти во время гибели моряков подлодки «Курск». Еще в 2004-м она получала премию имени Андрея Сахарова «За гражданское мужество писателя». Но во время Евромайдана и начала российской агрессии бывшая киевлянка Мориц четко встала на сторону Империи. Причем в крайне жестких выражениях. В Украине поначалу изумились этому. Но потом просто забыли об этом человеке, будто и не было.
А Юнна Мориц и сейчас пишет такие бесконечные, бесталанные стихи, разоблачающие «хунту» и всемирный заговор «русофобов», мечтающих развалить Россию. Но они настолько чудовищны по качеству, так банальны по содержанию, что их невозможно читать. Даже с целью расслабиться, отвлечься, чтоб, извините, «чисто поржать».
Напрашивается вопрос: как, ну как могло произойти такое перерождение? Как человек мог отойти от принципиального неприятия любого тоталитаризма, начав служить его кремлевским подражателям и продолжателям?
С чего всё начиналось – Юнна Мориц изначально ненавидела оба страшнейших режима ХХ века – нацизм-фашизм Гитлера и «смердящий труп революции» Сталина. Но у нее не хватило мудрости, глубины мышления, чтобы пережить распад СССР и болезненные реформы 90-х.
Когда-то, еще до войны, московское издательство «Время» планировало издать мою книгу «Фон Кихот Готический. Рыцарство и романтизм в нацистской идеологии». В то же время с этим же издательством тесно сотрудничала Юнна Мориц. «Время» издавало ее поэтические книги-альбомы с авторскими рисунками. На одной из выставок я купил авторский сборник Мориц и подошел к ней за автографом. Кроме того, мне было очень интересно, как человек с такой диссидентской биографией отнесется к теме и сути моей книги.
Когда Юнна Петровна услышала о ней, глаза ее недоверчиво округлились: «Фон Кихот? Рыцарство, романтизм и… фашизм??? Ну, не знаю. Не представляю, как это может совмещаться». Меня тогда уже насторожил такой догматизм. И к тому же слабая гуманитарная подкованность рафинированной интеллектуалки. (Впрочем, на постсоветском пространстве вообще мало кто чувствует разницу между понятиями «нацизм» и «фашизм», «фашизм» и «садизм»).
Но совсем сбил Мориц с ног, перевернул ее картину мира – кровавый распад Югославии, и в особенности – косовский конфликт. Тогда в 1999 году НАТО потребовало, чтобы Белград прекратил этнические чистки в Косово. А после срыва переговоров начало военно-воздушную операцию против Югославии. Решение вынужденное, сложное, болезненное. И просто неоднозначное. Похоже, именно тогда что-то окончательно замкнулось в мозгу поэта Мориц. Она тогда в упор перестала видеть элементы имперского авторитаризма в поведении Москвы и Белграда, начала оправдывать их абсолютно во всем. Одновременно западные демократии в перевернутом мире Мориц стали ассоциироваться с… нацизмом, с Гитлером.
Тогда в 1999 году она, некогда большой поэт, написала бездарную графоманскую поэму «Звезда сербости». Текст этот нельзя читать без боли – боли за вырождение таланта. Скучный, претенциозный поток ругательств в адрес НАТО, его тогдашнего генсека Хавьера Соланы и «ковбойских» США. Едва ли не под каждое четверостишие можно ставить карикатуру Бор.Ефимова из старой газеты «Правда» – гармония текста и рисунка будет абсолютная. Вот яркая, как по поэтическому качеству, так и по смыслу, иллюстрация морицевской графомании: «А чем фашисты хуже «дерьмократов», / Американских психов и европских, / Штурмовиков, разгромщиков, пиратов / С улыбками побед на фейсах жлобских?!». Ей-богу, по сравнению с этим даже Демьян Бедный – просто невероятной величины поэт.
И позже, во время российской агрессии против Грузии, агрессии против Украины Мориц так же жестко и решительно становилась на сторону имперского центра, повторяя простейшие мессиджи его пропаганды («Грузия напала на Южную Осетию…», «Украина напала на Донбасс…»).
Как легко, воздушно, сильно писала когда-то киевлянка Юнна Мориц: «Когда мы были молодые. И чушь прекрасную несли…». Под ее сегодняшние тексты просятся иные слова: «Когда мы были пожилые. И чушь ужасную несли».
Но дело совсем не в возрасте, а лишь в нестойкости, как оказалось, прежних убеждений. Приманка «Поэт и Империя!» оказалась для интеллектуалки Мориц не менее привлекательной, чем «Галантерейщик и кардинал!» для незамысловатого Бонасье.
При этом Родина для Юнны Мориц – не Киев, не Украина, а СССР и крупнейший его осколок – Россия. Киев же так, просто случайное место рождения…
НАУМ КОРЖАВИН. НЕ ПОСЛЕДНИЙ АНТИСТАЛИНИСТ И ПЕРВЫЙ КРЫМНАШИСТ
Лина Костенко училась в московском Литинституте в удивительное время – 1952-1956 годы. То есть поступила туда еще при жизни Сталина, а закончила вскоре после разоблачения «культа личности» на ХХ съезде. Тогда, в начале – середине 50-х в Литинститут год за годом, волна за волной, поступило множество чрезвычайно и разнообразно талантливых людей. Поэты постарше – Паруйр Севак, Роберт Рождественский, Евгений Евтушенко, Визма Белшевица, Фазиль Искандер, переведшийся из Библиотечного института; новеллист Юрий Казаков; три сокурсника Анатолия, ставших прекрасными прозаиками – Кузнецов, Гладилин, Приставкин. Поэты помоложе – Геннадий Лисин-Айги, Белла Ахмадуллина, Юнна Мориц.
Они приходили в разные годы, уходили или изгонялись, опять возвращались, восстанавливались. Но по большому счету все это не имело значения. Потому что в Литинституте ни возраст, ни старшинство курса в расчет не принимались. Значение имел только талант и жизненная позиция каждого.
О Лине Костенко литинститутовцы всегда вспоминали с уважением, предчувствуя ее большое будущее. Но не менее любопытно, кого вспомнила сама Костенко, когда ее спросили о друзьях по альма-матер. Это были те же имена, что уже названы выше, но… Костенко назвала еще Наума Коржавина, которого практически никто не вспоминает, говоря о московском Литературном институте середины 50-х годов.
Тому есть простое объяснение. Коржавин поступил в это заведение еще в 1945 году. Но в 1947-м его арестовали и осудили, после чего он находился в заключении и ссылке – до 1954. А в институте восстановился после реабилитации в 1956-м (и закончил его три года спустя). К тому времени Коржавин был уже настолько сложившимся человеком, поэтом, переводчиком, что нахождение в стенах Литинститута не играло большой роли в его судьбе.
С Линой Костенко в этом специфическом вузе он вообще пересекся лишь на несколько месяцев. Но его поэтический масштаб был таков, что она все равно среди своих соучеников вспомнила Коржавина.
Важно отметить, что диссидентство Коржавина было более жестким, чем в случае с Мориц. В 1973 году он вообще уехал из СССР. С тех пор и до смерти (летом прошлого года) он жил в США.
Я видел Коржавина и довольно долго общался с ним в 2005 году, когда в Москве вышел увесистый двухтомник его воспоминаний «В соблазнах кровавой эпохи». Книга эта подкупала своим содержанием и пафосом – нельзя становиться на сторону тираний, непозволительно поддаваться их соблазнам в духе «цель оправдывает средства». Незабываемы страницы, описывающие Голодомор в Киеве, умирающих на его улицах крестьян. Все это, увиденное 7-летним Наумом, навсегда врезалось в его память.
Поскольку Коржавин тогда уже плоховато видел, а иногда и плохо слышал, нам во время интервью помогала его жена. Наше общение длилось больше часа. Было время поговорить о многом. Но сейчас, годы спустя, мне вспоминаются его ответы на два вопроса.
Первый – как Наум Моисеевич относится к борьбе Украины за то, чтобы Голодомор признали геноцидом украинского народа? Он отреагировал крайне жестко: «Нет, нет! Это нечестно. Это подлог, умирали не только украинцы, а крестьяне разных национальностей». Я пытался что-то сказать – о кордонах, выставленных по границе всей УССР; о том, что в Украинской ССР крестьяне по определению – в основном украинцы; что на Северном Кавказе украинские станицы тоже умирали с голоду – посреди сытых аулов… Но тут степень жесткости и нервности его ответов повысилась так резко, что я, чувствуя ответственность не только за здоровье, но и за жизнь классика, не стал спорить дальше.
Другой запомнивший ответ – на вопрос «Сейчас многие называют Путина Сталиным-лайт. Как вы относитесь к такому определению?». Здесь ответ был не такой нервный, но не менее категоричный: «Между Путиным и Сталиным нет НИЧЕГО общего. Поэтому в этом выражении нет НИКАКОГО смысла». При моих попытках уточнить: «Да, но зажимание свободы слова, сворачивание демократии…» Коржавин посмотрел на меня, как на законченного идиота, и отчеканил: «Сталин-лайт не бывает! Путин – не Сталин! Всё». Я понял, что и тут спорить бессмысленно.
Как и в случае с Мориц, меня поразил этот жесткий догматизм. Человек, мыслящий образами, поэт, пишущий поразительно емкими афористичными формулами, оказался неспособен и на шаг выйти за пределы привычных представлений.
Та же история – и насчет Украины. Разве что формулировки помягче, чем у Мориц. Коржавин: «Я, понимаете, хочу, чтобы Россия была в том состоянии, в каком она была при мне, во времена, когда родился я. Конечно, не в смысле государственного строя, а в смысле территории, пространства. Мне очень больно, когда какие-то куски отпадают. Мне очень больно… Что Украина задумала — тут я не могу понять. По-моему, когда она входила в состав России, она значила больше». То есть всё понятно и привычно: «Русский либерал заканчивается там, где начинается Украина». Точка.
Впрочем, нет, не всё. Коржавин показал себя первым из первых «крымнашистов». Еще в 1991 году он начал творить мифологию «случившейся несправедливости», написав: «Бьет о берег Понт, / понт и мы творим. / Я иду на фронт / воевать за Крым». Чувствуя, что получается как-то слишком уж резко и агрессивно, поэт подписал стишок лукаво: «Швейк». Впрочем, это та «лукавость», которая «от лукавого».
Украина и украинцы слишком долго не верили в готовность россиян, в том числе – вроде бы, неглупых и порядочных, идти войной за Крым, идти войной за Донбасс, в принципе – воевать с Украиной и украинцами. И в этом – наша беда, наша ошибка, которая не должна повториться. Нужно просто воспринимать всерьез, когда говорят и пишут про такие «понты».
Коржавин завещал похоронить его на родине, то есть в Москве.
Не в Киеве. И в этом случае имперский магнит оказался сильнее.
АНАТОЛИЙ КУЗНЕЦОВ. БОЛЬ ХОЛОКОСТА И ГОЛОДОМОРА. ВОЗВРАЩЕНИЕ В КИЕВ
(Здесь должен сразу признаться, что автограф на книге «Бабий Яр» у меня не от автора, а от его сына – Алексея Кузнецова, работавшего в 2010 году, когда вышло самое полное издание этого романа, на Радио Свобода).
Папа писателя, Василий Герасимович Кузнецов, в середине 30-х бросил семью и уехал в город Горький (но мы еще поговорим о нем). Толя с мамой, в девичестве Марией Федоровной Семерик, дедом и бабушкой рос и взрослел в районе Куренёвка, что во многом определило его будущую судьбу. Потому что в подростковом возрасте он стал свидетелем трагедии Бабьего Яра. И начал вести тайный дневник, из которого потом вырос прославивший его роман.
«Бабий Яр» тяжело проходил цензуру, но все же вышел в СССР. Вслед за этим Кузнецов стал подчеркнуто лоялен к советской власти и даже пошел на сотрудничество с КГБ (в чем позже признался). Это было лишь затем, чтобы через полгода бежать на Запад. В июле 1969 года Кузнецова отпустили в лондонскую командировку, собирать материалы о II съезде РСДРП – для книги к грядущему 100-летию В.И.Ленина. Из британской столицы писатель уже не вернулся.
Но, увы, не всем удается перенести такой резкий переворот в жизни. Самое сильное, что смог сделать Кузнецов в эмиграции – подготовить бесцензурный вариант «Бабьего Яра». А вот начатый еще в Советском Союзе роман «Тейч файв» остался незаконченным. Все силы уходили на журналистскую работу на Радио Свобода и на переживания. Кузнецов умер от последствий инфаркта в 1979 году, немного не дожив до 50-ти. В Советском Союзе, в общем-то, не прятали злорадства по этому поводу: «Вот что происходит с теми, кто бросает социалистическую родину!».
Но как он относился к Костенко, к Украине?.. Кузнецов всегда с большим уважением относился к Лине, называл ее «самой талантливой украинской поэтессой», а также включал Костенко в «семерку» лучших на его взгляд, выпускников Литинститута.
Показательно также, что Анатолий Кузнецов не боялся назвать Голодомор «актом геноцида», подчеркивая при этом, что голод был не только в Украине, но и на Кубани. Что еще важно, он впрямую сравнивал преступления сталинского и гитлеровского режимов, не находя в них особых различий (это, как мы помним, – то, на чем сломался либерализм Юнны Мориц). И он, как человек, столь сильно и страшно показавший трагедию Холокоста, – как никто другой имел на это право. Он не видел принципиальной разницы в обоих режимах, а лишь находил в них разные стороны расчеловечивания человека. У нацистов – поголовное, методичное истребление людей по какому-то признаку, например, этническому. Но и у коммунистов был достойный ответ на это: например, людоедство, ставшее явлением не единичным, но обычным – в условиях ГУЛАГа, в зоне Голодомора.
Отец Кузнецова, коммунист, возвращаясь с «фронта коллективизации» на побывку в Киев, рассказывал теще и тестю о каннибализме в украинском селе. Для четырехлетнего Толи это стало вообще первым в жизни осмысленным воспоминанием. И, похоже, – самим надежным противоядием против привыкания-приобщения к тоталитаризму.
С другой стороны, может быть, – даже слишком сильным противоядием, отравившим его на всю жизнь. На самом деле история с Кузнецовым несколько загадочна: почему он не мог больше писать? С другой стороны – бывают же и авторы одной великой книги. Тем более, такой, как «Бабий Яр». Она из тех работ, что выжигают человека изнутри. Боль. Нервы. Инфаркт. И невозможность восстановиться после него. Печально, что этот равно талантливый и совестливый человек умер так рано.
…А в Киев Кузнецов вернулся. Как раз десять лет назад. На родной Куренёвке открыт памятник, посвящённый писателю. Это кирпичный угол стены. На ней – указ немецких оккупантов о том, что всем евреям Киева нужно собраться с вещами и ценностями. И фигура мальчика, читающего это.
НАШИ ПОТЕРЯННЫЕ КЛАССИКИ. УРОК ПРОШЛОГО – НА БУДУЩЕЕ
Да, грустно сравнивать судьбы четырех киевлян – выпускников Литинститута. Лишь двое не поддались имперскому соблазну, не противопоставили себя враждебно Украине. И лишь одна ушла в украинскую литературу.
Поэтому невольно тянет пофантазировать в духе альтернативной истории. Ах, если бы украинское руководство в 1917-м меньше занималось теорией федерализации, а больше – практикой армиестроительства. Ах, если бы в 1918-м Украинское государство не было раздираемо левыми и правыми, а нашло золотую середину, спасительный центр, объединяющий всех (как это было в Польше, Литве, Латвии, Эстонии). Ах, если бы в 1919-м было меньше атаманщины, меньше веры левому популизму, а больше хладнокровного расчета в выборе союзника (каковым тогда могла быть только Антанта; ну почему в Польше, Литве, Латвии, Эстонии, сумевших отстоять свою независимость, это хорошо понимали, а у нас – нет).
Мы скорбим, и это понятно, по нашему «расстрелянному возрождению». Но если бы у нас в 1920-1930 годах была Украинская республика, а не недо-Украинская ССР, то родившиеся в это время граждане были бы ее патриотами – и ее литераторами. Как это было, независимо от этнического происхождения, с теми, кто родился во второй Речи Посполитой.
При таких расчетах выходит, что Юнна Мориц и Наум Коржавин – это ведь тоже наши потери. Да! Они могли быть бриллиантами украинской литературы, наравне и рядом с Линой Костенко. А стали – источником антиукраинских высказываний разной степени резкости.
Будет ужасно обидно и просто ужасно, если мы повторим ошибки тех лет сейчас. В таком случае спустя десятилетия мы, наши дети и внуки, будут вновь грустить об упущенных шансах, читая стихи наших редких гениев, таких, как Лина Костенко:
І як за сонцем повертає сонях,
Так довго вслід чомусь дивились ми.
А що такого? Підлітки на конях…
В маєтку гетьмана… Івана Сулими…
Источник: Ukrinform
