Суд памяти. Геннадий Красников о поэзии «подранков» – детей войны
Мы – последние этого века.
Мы великой надеждой больны.
Мы – подснежники.
Мы из-под снега,
Сумасшедшего снега войны.
Владимир Костров
Один из поколения «подранков», детей войны, Владимир Высоцкий говорил: «Часто спрашивают, почему я всё время возвращаюсь к военной теме... Война всегда будет нас волновать – это такая великая беда, которая на четыре года покрыла нашу землю... У меня в семье есть и погибшие, и большие потери, и те, кого догнали старые раны, кто погиб от них. Отец у меня – военный связист, прошёл всю войну… У нашей семьи было много друзей-военных, я в детстве часами слушал их рассказы и разговоры, многое из этого я в своих песнях использовал. Мы дети военных лет – для нас это вообще никогда не забудется. Один человек метко заметил, что мы «довоёвываем» в своих песнях…»
Поэт Юрий Кузнецов, у которого отец погиб на войне, писал: «Я родился в прозаическом двадцатом веке. Впрочем, он тоже героический, но по-своему. И в нём оказался только один богатырь – русский народ. Он боролся с чудовищами и даже с собственной тенью». Подтверждением тому слова фронтовика, писателя Константина Воробьёва, который находил истоки этой непобедимости в отечественной истории: «Невозможно, нельзя было победить русских Наполеону, потому что солдаты надевали чистые рубахи и молились Богу перед боем».
Вот отчего великая наша современница Юнна Мориц из поколения «подранков» часто в одиночку, бесстрашно бросается в бой с «тиранией либералов», для которых «Бессмертный полк» – это «победобесие», для которых под копирку с западной клеветы – нацистская Германия и СССР равны, и нашу страну обвиняют в развязывании войны: «…когда бомбят Сербию, Ирак, Ливию, объявляют врагом Россию, тогда шарик не маленький. А когда говорят правду об этих бомбёжках, нескончаемых войнах, массовых жертвах агрессии Запада, о тайных пыточных тюрьмах в Польше, в Литве по заказу Америки, тогда шарик маленький. Но особенно этот шарик маленький, когда читателей много у Юнны Мориц, которая «ужасна»: в её «ужасных» стихах не Россия – абсолютное зло, а русофобский фашизм. Да, говорю, русофобия – это фашизм. Надо быть русофобом, чтобы киллеры этой шпаны возлюбили тебя, как Быкова. Не дождётесь!»
Если на Страшном суде потребуются свидетельства о преступлении германского «сумрачного гения» против нашего народа, то среди развёрнутых обвинительных свитков обязательно будут предъявлены и стихи Виктора Пахомова. Хотя, видит Бог, он не рвался в свидетели, а уж тем более в судьи. Просто он из того поколения, чьё детство, словно дрожащий неоперившийся птенец, было безжалостно выброшено войною из тепла родового гнезда в сиротство, в грязь, в трагедию обезумевшего мира, лежащего уже не только «во зле», но и в золе, в крови, в целом море «детских слезинок»... Вот почему поэзию Виктора Пахомова (и всего его поколения в целом) я назвал бы историей неокаменевшего русского сердца, страдающего и сострадающего, верящего и любящего, непорочно сохранённого в катастрофах и катаклизмах ХХ века.
