Перевод заглавий
В.С. Модестов: Проблема перевода заглавий произведений, несмотря на кажущуюся второстепенность, очень важна, так как в заглавии кроется порой ключ к пониманию всего текста, вне зависимости от жанра. Кроме того, заглавие – это художественный образ произведения, его визитная карточка, а с точки зрения книжной торговли, еще и реклама «товара».
Учитывая функцию заглавия в произведении, особенности его формы и исторического развития, а также стоящих перед ним задач, все заглавия можно условно разделить на три типа:
Информативные, которые сообщают тему произведения, иногда указывают на его жанровую принадлежность, содержат имена главных героев или названия места действия («Слово о полку Игореве», «Евгений Онегин», «Спартак», «Сага о Форсайтах», «Портрет Дориана Грея» и др.). Переводить такие заглавия достаточно просто, трудности могут возникнуть только в тех случаях, когда они содержат «говорящие» имена собственные («Учитель Гнус», «История города Глупова» и др.);
Символические, которые кратко передают тему или проблематику произведения типизирующими символами, представляющими собой художественные образы. Такие заглавия, подобно пословицам, крылатым словам или афоризмам, как правило, содержательны, выразительны и легко запоминаются («Горе от ума», «Ярмарка тщеславия», «Школа злословия», «Мертвые души», «Американская трагедия», «Генерал мертвой армии» и др.). Переводить символические названия так же сложно, как переводить фразеологизмы; порой переводчику приходится искать семантические соответствия, а то и из-за различий этнокультур и языковых систем изменять заглавия. Так, роман Исмаиля Кадаре „Dimri i madh“ («Большая зима») переведен с албанского языка на русский как «Суровая зима», роман Ю. Тынянова «Кюхля» переведен на чешский язык как „Básník a buřič“ («Поэт и бунтарь»), пьеса Ж. Жираду „Pour Lucrèce“ («Для Лукреции») переведена на английский как „Duel of Angels” («Поединок ангелов»), роман Т. Гарди „Tess of the D’Urbervilles” переведен на русский как «Тэсс из рода д’Эрбервилль», а на немецкий – подзаголовком романа „Eine reine Frau“ («Чистая женщина»), пьеса А. Островского «Свои собаки грызутся – чужая не приставай» переведена на чешский как „Co tĕ nepálí, ne has” («Что тебя не жжет – того не гаси») и т.п.;
Рекламно-коммерческие заглавия книг рассчитаны, прежде всего, на привлечение внимания различных групп потенциальных потребителей «массовой культуры» (домохозяек, любителей детективов, «клубнички» и т.п.). Такие названия не всегда отражают содержание произведения, тяготеют к рекламным слоганам, в том числе и с включением табуированной лексики («Канкан на поминках», «Космическая проститутка», «Коктейль дьяволицы», “Milkwoman” / «Онанистка», “Belly Dance” / «Танец не только живота», “Trainspotting” / «На игле» и др.)
Установка на потребителя нередко определяется культурной традицией той или иной страны. Примером может служить перевод заглавия романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев», выполненный американским переводчиком, – “Diamonds to Sit on”. Налицо прагматическая мотивация: сделать название более броским, интригующим и тем самым в большей мере соответствующим культурной традиции США.
Некоторые заголовки могут сочетать признаки не одного, а нескольких типов (остросоциальные романы Энтони Бёрджесса “The Devil’s Mode” /«Дьявольский обычай»/ и “A Deadman in Deptford” /«Мертвец в Дептфорде»/, пьеса Уинстена Хью Одена “The Dance of Death” /«Пляска смерти»/ и др.).
«Сочинить» хорошее заглавие литературного произведения бывает порой сложно, поэтому переводчики поначалу работают, используя, как в кино, «рабочее название», и только на заключительном этапе, когда произведение «выстрадано» и переведено, решают проблему заглавия окончательно. Самая известная пьеса Тургенева «Месяц в деревне» имела первоначальные авторские названия «Студент» и «Две женщины», под ними и теперь ее ставят некоторые режиссеры.
Роман Флобера “Education sentimentale” в течение многих лет издавался на русском языке как «Сентиментальное воспитание», что совершенно не соответствует его содержанию. Известный сборник корреспонденции Генриха Гейне о Великой французской революции “Französische Zustände” (дословно – «Французские обстоятельства») вышел у нас под названием «Французские дела», хотя, исходя из содержания, правильнее было бы – «Дела французские», по тем же причинам название знаменитой трилогии Анатоля Франса “Histoire contemporaine” правильнее было бы перевести «История наших дней» или «Современная летопись», а не «Современная история», что напоминает скорее рубрику отдела происшествий в ежедневной газете.
Название романа Э.-М. Ремарка „Im Westen nichts Neues” переведено на русский язык как «На западном фронте без перемен», а на английский как “All Quiet on the Western Front”, где налицо не только лексико-грамматическая трансформация, но добавление уточняющего слова «фронт» и замена «новостей» «переменами» или «спокойствием» как более приемлемыми для войсковой сводки. Зато при переводе на французский язык оказалось возможным перевести заглавие дословно: ”A l'Ouest rien de nouveau”.
Необходимо считаться с тем, что названия некоторых шедевров мировой литературы вошли в историю культуры того или иного народа в определенной форме, освященной переводческой традицией. Переводчику следует учитывать, что его перевод, отличающийся от традиционного, может вызвать протест или, по крайней мере, дезориентирует читателя. Конечно, если новое решение существенно лучше традиционного, оно оправдано.
В нескольких литературах есть колебания в переводе названия “Vanity Fair” Теккерея: на русском языке, например, это – «Базар житейской суеты» и «Ярмарка тщеславия», на немецком – “Der Jahrmarkt der Eitelkeit” и “Der Jahrmarkt des Lebens” и другие. Роман Достоевского «Преступление и наказание» вышел на немецком языке сначала как “Schuld und Sühne” («Вина и искупление»), а позже – как “Verbrechen und Strafe” («Преступление и наказание»), что, согласитесь, не одно и то же.
На переводе заглавия отражается и стремление переводчика истолковать, пояснить произведение. Таковы, например, переводы заглавия рассказа Хемингуэя „Fifty Grand“ на русский, французский, немецкий и португальский языки: «Пятьдесят тысяч», «Cinquante mille dollars» («Пятьдесят тысяч долларов»), «Um eine Viertelmillion» («Четверть миллиона»), „Cinquenta mil dólares“ («Пятьдесят тысяч долларов»). Однако ни один из переводов не передает жаргонный оттенок Хемингуэевского заглавия, хотя словечко grand позаимствовано автором из американского сленга и обозначает название тысячи долларов, так что точнее было бы перевести, например, на русский язык – «Пятьдесят лимонов» или «Пятьдесят штук».
Иногда склонность к пояснению выражается в раскрытии символических названий, например, в американском переводе пьесы К. Чапека „Ze života hmyzu“ («Из жизни насекомых») – „The World We Live in“ («Мир, в котором мы живем»).
Английский переводчик переменил заглавие пьесы Ануя „L'invitation au château“ («Приглашение в замок») на „Ring Round the Moon“ («Вокруг Луны); в соответствии с этим в самой пьесе он ослабил социальные мотивы и усилил мотивы романтические, ирреальные.
Приведенные примеры – убедительное доказательство того, что перевод названий произведений литературы и искусства не возможен без разгадки «тайны подтекста» в условиях широкого контекста.
А.Б. Можаева: Специфические сложности создает аллюзия на другое произведение. Даже в том случае, когда в заглавие вынесено имя библейского персонажа, переводчик может столкнуться с неожиданными трудностями. Последняя трагедия Жана Расина называется „Athalie“, по-русски – «Гофолия», поскольку именно так имя этой героини выглядит в русском переводе Библии. Решение, безусловно, верное, более того, казалось бы, единственно возможное. Однако перед нами произведение не просто классическое, но и широко известное, отсылки к которому не только рассыпаны по последующей французской литературе, но и встречаются в самых неожиданных текстах на других европейских языках. Простое обращение к Яндексу позволяет убедиться, что в подобных случаях переводчики предпочитают транскрибировать французский вариант имени – Аталия. И дело тут вовсе не в безграмотности и не в лености, а в необходимости показать – без дополнительных пояснений, – что речь идет о трагедии Расина, а не о ее библейском источнике. Подобным же образом часто поступают театроведы, для которых предметом обсуждения является сценическая история трагедии. И здесь-то проблема встает перед нами в полный рост: специалист, конечно, в курсе всех этих тонкостей, но просто любознательный читатель может испытать серьезные затруднения.
И если разночтения возможны даже при транскрибировании имени библейского персонажа, то что уж говорить о случаях заимствования сюжета из иноязычной литературной традиции. Самая знаменитая трагедия Джона Уэбстера „The Duchess of Malfi” основана на сюжете новеллы Банделло, и в русском переводе ее название – «Герцогиня Амальфи» – отсылает именно к итальянской форме титула героини. И здесь мы сталкиваемся с той же проблемой: театроведы, занятые английской сценической традицией, будут говорить о «Герцогине Мальфи».
Приведенные примеры (хотя двух случаев, конечно, смехотворно мало для обобщений) подталкивают к предположению, что в русской переводческой традиции предпочтение отдается оригинальному, изначальному звучанию имени. Чтобы убедиться, что это не так, достаточно вспомнить о «Дон Жуане» Мольера. В испанском оригинале имя героя звучит Дон Хуан, к нему, в соответствии с описанным выше подходом, отсылает нас Пушкин, используя характерную для его времени транслитерацию. Однако в «народном сознании» имя героя одного из самых популярных мифов нового времени закрепляется именно в искаженной французской транскрипции.
Более сложную проблему перед переводчиком ставит заглавие, содержащее отсылку к некоему образу или концепту, но именно поэтому такое заглавие дает и гораздо больше свободы. Достаточно вспомнить поэму Т.С. Элиота „The Waste Land“: заглавие, в точном русском переводе «Бесплодная земля», отсылает к средневековым романам о Граале. Но чтобы увидеть отсылку, читатель должен быть, как минимум, наслышан об этом сюжете, в противном случае перед ним – просто неестественное словосочетание. Английское же заглавие лишь написанием отличается от слова wasteland, вполне употребимого и сейчас для обозначения территории, пришедшей в запустение. Отсюда альтернативный перевод заглавия поэмы – «Пустошь».
Таким образом, даже в том случае, когда заглавие содержит аллюзию на другой литературный текст, не существует единственно правильного рецепта его перевода, что, конечно, осложняет работу переводчика, но и делает ее более творческой.
О.А. Николаева: Сложность, которая встречается при переводе как текста, так, в частности, и его названия с другого языка, состоит порой в несовпадении синтаксиса и словообразования. Например, “Look homeward, angel” невозможно перевести тремя словами, но тем не менее перевод И. Гуровой и Т. Ивановой очень хорош: «Взгляни на дом свой, ангел». Несмотря на то, что они вставили сюда слово «свой», что лишь подразумевается в английском названии. Или – название романа „Up and down Staircase” (вверх и вниз по лестнице), написанного внучкой Шолома-Алейхема Бел Кауфман, которое искусно переведено Е. Ивановой и С. Шайкевичем как «Вверх по лестнице, ведущей вниз». Или роман Ирвина Уэлша «На игле», он назывался по-английски одним словом “Trainspotting”, содержа в названии и переносное значение этого слова (в буквальном смысле оно означает «отслеживание расписания поездов). Однако при переводе названия, которое несет на себе дополнительную ассоциативную семантическую нагрузку, переводчик проявляет гибкость, если эти ассоциации «не считываются» в контексте иной культуры.
Например, название романа Гарсии Маркеса „El amor en los tiempos del colera” (букв.: любовь во время холеры) было переведено Л. Синянской как «Любовь во время чумы». По-видимому, это ближе русскому слуху и глазу и сразу ассоциируется с пушкинским «Пиром во время чумы».
Мне кажется, переводчик должен сообразовываться с восприятием того социокультурного контекста, в который он впускает свой перевод. Так название рассказа Сэлинджера “A Perfect Day for Bananafish” (букв.: прекрасный день для рыбки-бананки) было переведено Р. Райт-Ковалёвой как «Хорошо ловится рыбка-бананка», что понятнее русскоязычному читателю. (Тот же принцип работает и при переводе поэтического текста, в котором строка соразмерна названию романа или рассказа)
Но есть названия, которые уводят в сторону от сути произведения, в силу того, что остается непонятен образ, который за ними стоит. Такое происходит, например, с названием книги и фильма «Пролетая над гнездом кукушки» (“One Flew over the Cockoo's Nest” – кажется, услышав его, возникает впечатление, что это о летчиках, дельтапланеристах или о каких-нибудь орлах), но в английском слово cuckoo, помимо основного значения, переводится еще и как «сумасшедший, безумный, дурак» (по-русски: «этот человек “ку-ку”»), а «кукушкино гнездо» соответственно – «сумасшедший дом». Но сам перевод романа В. Голышева настолько прекрасен, что и название это уже прочно закрепилось за этим романом в сознании русского читателя и зрителя.
То же самое произошло с “The Catcher in the Rye“ в переводе Р. Райт-Ковалёвой – «Над пропастью во ржи» – оно прекрасно звучит и перекликается со строками Бернса, которые пытается цитировать по памяти главный герой Холден Колфильд.
Можно вспомнить и название романа Виктора Гюго «Отверженные», несмотря на переводческую неточность: “Les Misérables” – нищие, бедняги, бедняки, убогие, ничтожные, несчастные – мы вспоминаем в России этот роман именно под этим названием.
Главное, чтобы иноязычное и инокультурное произведение вошло в состав русской культуры, породило в ней новые возможности и стало источником эстетического наслаждения, как это произошло с Шекспиром, Гете, Сервантесом и другими литературными гениями. А названия их по-русски должны звучать, запоминаться, интриговать и являть образ.
В.П. Голышев: Гнездо кукушки – нет, это не про летчиков, это про гусей: „One flew east, one flew west, and one flew over the cuckoo's nest“. Есть русский перевод этой английской считалки, сделанный Андреем Сергеевым, оттуда и русское название.
Так же и „All the King’s Men“ Роберта Пенна Уоррена – «Вся королевская рать». Название и не переведешь по-другому, если каждому известно, что all the King's horses and all the King's men из стишка про Шалтая-Болтая в переводе Маршака – это «вся королевская конница и вся королевская рать».
Есть традиционно устоявшиеся названия. Вот, например, «Праздник, который всегда с тобой» Хемингуэя – „A Moveable Feast“. Известно, что название, найденное первыми переводчиками книги (их было трое), весьма и весьма неточное, потому что moveable feast – это переходящий или подвижный церковный праздник, не имеющий фиксированной даты. Я заново переводил эту книгу (2010), но мы с издателями оставили старое, устоявшееся название.
У сложных названий всегда сложная история. Вот, например, «Когда я умирала» Фолкнера. „As I Lay Dying“ – цитата из перевода «Одиссеи» Гомера на английский. В одной из песен с этих слов Агамемнон начинает жаловаться Одиссею, сошедшему в царство Аида, на свою жену Клитемнестру. Но в переводе мне пришлось пожертвовать царем Агамемноном, ведь по-русски нельзя обойти род, а он – по сюжету книги – может быть только женским.
Или вот «Шум и ярость» – „The Sound and the Fury“. Это название у Фолкнера тоже цитата: „…it is a tale told by an idiot, full of sound and fury, signifying nothing“, слова Макбета о жизни (акт V, сцена 5), и буквально это означает: «много звука и ярости, мало смысла». Но что такое «много звука»? Это шум, я думаю. Поэтому и прижился перевод «Шум и ярость», хотя «Звук и ярость» тоже существует.
«О дивный новый мир» Олдоса Хаксли – опять-таки цитата из Шекспира, это монолог Миранды в «Буре»: „O wonder… O brave new world, that has such people in’t“. В переводе О. Сороки именно так: «О чудо!.. О дивный новый мир, где обитают такие люди!» В переводе М. Донского по-другому: «И как хорош тот новый мир, где есть такие люди!» У Щепкиной-Куперник: «Прекрасен мир таких людей!»
Тут просто разные переводы, а бывают сложные случаи, о которых спорят. Например, вот эссе Иосифа Бродского „Less Than One“. Я считаю, это означает «Меньше единицы», так и перевел. А вот Лев Лосев, исследователь Бродского, утверждал, что это «Меньше самого себя». Никак не могу согласиться!
Н.В. Яковлева: Продолжу мысль О.А. Николаевой о чудесном переводе Р. Райт-Ковалевой знаменитого романа Сэлинджера «Над пропастью во ржи» (The Catcher in the Rye), и мне кажется, что заглавие звучит поэтично, потому что герой мечтает спасать детей и буквально «ловить» их у края скалы, когда они бегают по ржаному полю, не дав им упасть вниз, что в переносном значении выражает его стремление уберечь молодое поколения от встречи с пагубной действительностью. Слово catcher («ловец») в русском переводе звучит тяжеловато, поэтому выбор Райт-Ковалевой оправдан. Лет десять назад появился вариант «Ловец на хлебном поле» – и вроде бы он ближе к оригиналу, но очарование пропало.
А вот перевод названия фильма «За пропастью во ржи», по аналогии с названием книги, звучит, по-моему, неубедительно. Во-первых, не прочитав роман, трудно себе представить, что значит «за пропастью», а во-вторых, в английском варианте это Rebel in the Rye, а rebel переводится как «бунтарь», «повстанец», «мятежник». В фильме говорится о судьбе Сэлинджера и его нелегком творческом пути, а значит, потеряно что-то важное. Тем не менее, существует и такая точка зрения: в фильме показано, главным образом, то, что стоит за стремлением человека осуществить свою мечту, поэтому в данном случае подобный вариант возможен (возникает и ассоциация с названием Райт-Ковалевой, и дается отсылка к непосредственно правдивой истории о судьбе писателя).
И.В. Соколова: Остановлюсь для примера на современной британской и американской новеллистике. Некоторые заглавия довольно легко трансформируются в русскую речь, к ним применимы общие правила: близость к оригиналу и естественность звучания на языке перевода. Скажем, русский язык в большей степени, чем английский, тяготеет к негативным конструкциям. Поэтому название рассказа "Someone To Talk To" американской писательницы Деборы Айзенберг лучше всего перевести «антонимически» – «Когда не с кем поговорить». Или вот заглавие "A Bit of Singing And Dancing" британской новеллистки Сьюзан Хилл – дословный перевод: «Немного песни и танца». Более естественно звучит по-русски вариант «Когда поют и танцуют», тем более, что героиня рассказа несколько раз произносит фразу: "I like a bit of singing and dancing" («Люблю, когда поют и танцуют»).
Однако такие несложные варианты встречаются достаточно редко. Рассказ унаследовал некоторые черты древнего мифа и, в частности, его образно-символическую составляющую, и порой название рассказа превращается в метафору. Примером может служить "Midnight Blue" английского писателя Джона Кольера. Существуют разные варианты перевода, например, «Полуночная синева». Благозвучно, но не отражает глубины и многозначности названия оригинала. Дело в том, что перед нами рассказ ужасов, приправленный традиционной английской иронией. Его концовка двусмысленна – то ли было совершено убийство, то ли перед нами плод разыгравшегося воображения главного персонажа, приснившийся ему страшный сон.
Для адекватного перевода следует обратиться к идиоматике цвета. Известно, что в разных культурах цветам придается разное значение. В английском языке blue (синий/голубой) рождает целый спектр ассоциаций, от цвета королевской власти (синяя лента на парадном одеянии монарха) до крайне заземленных. Есть и вовсе неожиданные сочетания (например, to scream blue murder – «кричать истошным голосом»). Ближе всего к замыслу автора – значение печали, разочарования, страха и, более того – смерти. В незапамятные времена в английском флоте существовала традиция поднимать синий флаг при подходе к порту, если во время плавания погибал капитан судна. Очевидно, что Кольер обращается в заглавии именно к такому, мрачному, толкованию синего цвета. Так что наиболее удачным переводом названия представляется – «Ночной кошмар».
При переводе заглавий существуют и поистине трудноразрешимые задачи. Пример тому – рассказ классика малого жанра Эрнеста Хэмингуэя «Холмы как белые слоны» – "Hills Like White Elephants". Дело в том, что в английском языке существует идиома white elephant, обозначающая предмет, возможно, прекрасный и значимый, но для владельца крайне обременительный, от которого необходимо избавиться. В рассказе речь идет о молодой паре, в жизненную схему которой не входит ребенок. Вокруг этой темы и строится диалог, составляющий основную часть повествования. Но как передать этот смысл в русском варианте? Наверное, в таких случаях, можно использовать прием компенсации. Если нет возможности достаточно эмоционально выразить мысль оригинала в заглавии, можно попытаться несколько усилить эмоциональный фон в самом повествовании, в данном случае – диалоге.
И.А. Шишкова: Мне вообще кажется, что перевод заглавий – дело загадочное. Все зависит от того, как перeводчик представляет себе то или иное произведение, что думают по этому поводу заказчики (издатели/продюсеры), и как они намереваются привлечь внимание потребителя (читателя или зрителя). Так, название фильма Н. Михалкова «Утомленные солнцем» переведено на английский язык как «Обожженные солнцем» („Burnt by the Sun”). По-видимому, переводчик хотел вложить в него аллюзию на советскую предвоенную действительность, оставив в стороне известную российскому зрителю реалию – мелодию знаменитого танго, под которую танцевали наши бабушки, и отсылку к тем годам, когда в жизни советских людей было много черно-белого, порой воспринимаемого сегодняшними зрителями как оксюморон.
Рассмотрим еще один пример – заслуживающий внимания французский фильм 2019 года “Celle que vous croyez” (фр. букв. «Та, которой вы доверяете») с Жюльет Бинош. Американцы назвали его «Как вы думаете, кто я?» (“Who do you think I am”), а мы – «Та, которой не было». И здесь можно понять всех авторов перевода – хотели привлечь внимание зрителей, потому что речь идет о героине с ее проблемами «кризиса переходного возраста», которая в соцсетях выдает себя за молодую девушку, а ей на самом деле за пятьдесят. И в английской, и в нашей версиях утрачена мысль создателей фильма – показать женщину, которая, сама того не желая, обманывает и доводит до эмоционального срыва других людей. Однако нашим кинопрокатчикам удалось заложить в название фильма загадку, и мне сразу захотелось его посмотреть.
На одной из международных переводческих конференций участники-иностранцы рассуждали о том, что нужно стараться не искажать заглавия, а переводить их так, как есть на самом деле. Стараться-то стараться… но, как мы знаем, не всегда это получается.
У нас часто возникают трудности, обусловленные особенностями русского языка. Так, например, название известной книжки знаменитой английской писательницы Жаклин Уилсон “The Double Act” переводится на русский как «Два комика, выступающих в дуэте» или «Два человека, делающих что-либо вместе» (в английском оригинале три слова, а у нас – пять или шесть). Естественно, для заглавия детской книжки, в которой речь идет о девочках-близнецах, такое название слишком длинно и непонятно, поэтому вместе с редактором издательства я назвала свой перевод «Двойняшки». Девочки все делают вместе; их, разумеется, двое, но при этом, конечно, теряется игра слов и намек на их приключения и юмор, заложенный в название самой писательницей.
Бывает, когда и автор, думая о своей читательской аудитории, «приглаживает» название. В другой знаменитой повести Жаклин Уилсон “The Illustarted Mum” (дежурное название «Мама с картинками») рассказывается о несчастной матери-одиночке, у которой две девочки растут сами по себе, а она, страдая от депрессии, каждое событие своей жизни отмечает новой татуировкой. Жаклин Уилсон, с одной стороны, сравнивает ее жизнь с книгой (отсюда и illustrated), а с другой – не хочет пугать родителей юных читательниц, назвав повесть “The Tattooed Mum” («Мама в татуировках»), поэтому название «Разрисованная мама», предложенное переводчиком, кажется вполне оправданным.
О.В. Болгова: Примерно в половине случаев возможен дословный перевод заглавий литературных произведений. Это распределение прослеживается даже на примере очень узкой выборки. Так, в известной серии из семи исторических романов Мориса Дрюона «Проклятые короли» („Les rois maudits“), четыре книги в русском переводе имеют аналогичные оригиналу названия («Железный король» („Le Roi de fer“); «Французская волчица» („La Louve de France“), «Лилия и лев» („Le Lis et le Lion“), «Когда король губит Францию» („Quand un roi perd la France“)), тогда как названия трех оставшихся романов в меньшей или большей степени отличаются от французских заглавий. Название второго романа серии „La Reine étranglée“ буквально переводится как «Задушенная королева», а в русском варианте заглавие более поэтично – «Узница Шато-Гайара». Название третьего романа «Яд и корона», пусть и не так кардинально, но все же отличается от французского: „Les Poisons de la Couronne“ (дословно – «Яды короны»). Наконец, название четвертого романа серии совершенно по-разному звучит на двух языках: в оригинале – „La Loi des mâles“, т.е. в буквальном переводе «Закон мужчин» (имеется в виду так называемый салический закон, который отстранял женщин от права наследования престола), тогда как в русском переводе роман вышел под заголовком «Негоже лилиям прясть». Эта фраза является прямой цитатой из романа и отражает суть описываемых в нем событий: королевская власть, символом которой во Франции является лилия, передавалась только по мужской линии, и даже при отсутствии наследников мужского пола женщина не могла претендовать на трон, что в итоге привело к смене королевской династии во Франции в начале XIV века.
Подобрать формальные эквиваленты не всегда получается даже в тех случаях, когда название, казалось бы, не несет в себе чего-то необычного. Например, название романа Анны Гавальда „Je l’aimais“ не позволяет трактовать его однозначно, поскольку эту фразу может произнести как женщина, так и мужчина: вне контекста род местоимений „je“ и „l’“ определить невозможно. В книге переплетаются две сюжетные линии: своими историями любви делятся женщина и мужчина, поэтому фраза, вынесенная в название, отражает чувства как героини, так и героя. В результате переводчица Елена Клокова использовала повтор предложения: «Я ее любил. Я его любила».
Отсутствие прямого эквивалента заставляет переводчика прибегать к различным заменам и трансформациям. Работая над переводом детской книги Даниэля Пеннака „Cabot-Caboche“, Наталья Шаховская передала ее название как «Собака Пёс». Оба французских слова, использованных в названии, являются разговорными: cabot означает что-то вроде «псина», а caboche – «башка». Буквальный перевод смотрелся бы на русском странно. Поэтому выбор переводчика вполне оправдан, тем более что главного персонажа книги зовут просто Пёс (Le Chien) с большой буквы.
Перевод названия пьесы современного французского писателя и драматурга Флориана Зеллера „L’envers du décor“ также потребовал поиска наиболее удачного соответствия. У меня было несколько вариантов: «Невидимая сторона вещей» или «Скрытая суть вещей» показались мне длинными и, кроме того, совпадали с названиями других произведений; «За кадром» или «По ту сторону сцены» привнесли бы посторонние ассоциации. Поэтому, в конце концов, я остановилась на варианте «За ширмой слов», в котором, с одной стороны, проглядывало французское название, где décor – это что-то показное, т.е. та же ширма, а с другой, угадывалось содержание пьесы, где, помимо разговоров, есть еще и озвученные мысли героев – апарте, которые нередко противоречат их словам и проясняют их подлинные чувства.
Бывают случаи, когда переводчик решается на радикальное отступление от оригинальной версии названия. Например, роман бельгийской писательницы Амели Нотомб „Ni d’Ève, ni d’Adam“ в русском переводе вышел под заголовком «Токийская невеста», хотя в буквальном переводе название – «Ни от Евы, ни от Адама». Очевидно, подобный перевод был бы мало понятен русскоязычному читателю, в отличие от выбранного варианта, который намекает на рассказанную в книге историю перебравшейся в Токио молодой европейки, которая едва не вышла замуж за японца.
Аналогично роман молодой французской писательницы Клементины Бове „Songe à la douceur“, который представляет собой вольное переложение «Евгения Онегина» с современными французскими героями, на русском языке был опубликован под совершенно другим названием: «Ужель та самая Татьяна?» Оригинальный заголовок – цитата из известного стихотворения Шарля Бодлера «Приглашение к путешествию», однако вырванная из контекста, она мало о чем скажет потенциальному покупателю книги. К тому же эти слова („Songe à la douceur / d’aller là-bas vivre ensemble…“) в связи с особенностями поэтического перевода не передавались буквально («Подумай о радости / отправиться туда жить вместе…»). Например, у Дмитрия Мережковского они звучат так: «Умчимся в края / где всё, как и ты, совершенство». Пушкинская строчка, вынесенная в название русского перевода книги, очевидно, не только быстро находит отклик у читателя, но и позволяет сразу указать источник, которым вдохновлялась писательница.
Таким образом, в случае, когда использование прямых эквивалентов невозможно, перевод заголовков подразумевает поиск такого соответствия, которое, с одной стороны, учитывало бы широкий контекст, т.е. содержание всего произведения, с другой – являлось бы благозвучным и запоминающимся.
М.А. Козлова: Перевод заглавий, как мне представляется, значительно более сложная задача, чем перевод любого более объемного текста. Если на уровне фразы, абзаца, как правило, есть возможность дать пояснение или использовать перифразу при необходимости, то в заглавии переводчик лишен этой возможности: оно должно быть емким и не тяжеловесным. Под емкостью я подразумеваю и тот факт, что в заглавии автор часто закладывает дополнительные семантические пласты, непонятные вне контекста произведения, или элементы, отсылающие к его содержанию. Поэтому перевод заглавия невозможен без внимательного прочтения текста и понимания его смысловых доминант; впрочем, излишнее «комментирование» со стороны переводчика не всегда уместно и может быть спорным. Приведу пример из франкоязычной литературы: роман бельгийского писателя Жоржа Роденбаха „Le Carillonneur” – дословно «Звонарь» – на русском языке в переводе Марии Веселовской вышел под названием «Выше жизни». Это решение переводчица объяснила тем, что буквальный перевод названия не передает важности данной фигуры (звонаря) в обществе, описанном в романе: речь в нем идет о Брюгге в XIX веке и о более раннем периоде города, когда жители определяли время суток по колокольному звону и соотносили с ним свои занятия. Веселовская также замечает, что это ремесло требует «большой музыкальности и художественного вкуса». Заглавие звучит таким образом не в последнюю очередь потому, что в романе постоянно присутствует рефрен au-dessus de la vie («выше жизни»), которым описывается самоощущение героя, возвышающегося над мирской суетой в момент подъема на колокольню и «игры» на колоколах.
Особенности перевода заглавий не слишком различаются в зависимости от языка; как правило, сложности кроются там, где и в любом переводе: в грамматическом строе языка, особенностях построения фразы, синтаксисе, фразеологии (особенно если заглавие представляет собой трансформированный фразеологизм), отсылках к прецедентным текстам, известным носителям одного языка и непонятным на другом, и так далее. Можно сказать, что перевод заглавия, как и оно само ввиду своей краткости и сжатости, концентрирует в себе все эти проблемы. Кроме того, заглавие – это своего рода «визитная карточка» произведения, оно выносится на обложку, фигурирует в обзорах, критических работах, и таким образом закрепляется в культуре и памяти читателей; поэтому не исключено, что, если возникнет необходимость нового перевода значимого произведения, изменить именно заглавие будет особенно сложно или даже невозможно. О подобных случаях выше упоминали В.С. Модестов, В.П. Голышев, Н.В. Яковлева. В связи с этим обстоятельством переводчику следует ответственно отнестись к этому аспекту текста.
Как мне кажется, помимо общих и, на первый взгляд, весьма очевидных вещей, переводчику следует обращать внимание на то, как звучит название на русском языке и какие ассоциации оно может вызывать у потенциального читателя. Следует избегать слишком громоздких формулировок и неблагозвучных форм. В качестве примера, роман Итало Кальвино «Барон на дереве» в оригинале звучит как «Карабкающийся (взбирающийся вверх) барон» („Il barone rampante”), но по-русски использование причастия неприемлемо для заглавия. Отметим и то, что причастие rampante также обозначает вьющиеся растения или честолюбивого человека, что в полной мере характеризует главного героя; все эти дополнительные значения неизбежно теряются в переводе, хотя переводчик компенсирует это тем, что уточняет место пребывания героя (он решает провести всю жизнь на деревьях, не спускаясь на землю). Или, например, название романа Сильвии Аваллоне „Acciaio” («Сталь») будет ассоциироваться у русскоязычного читателя скорее с производственным романом, нежели с произведением, рассказывающим о жизни подростков в промышленном районе города где-то в итальянской глубинке, поэтому переводчик выбрал более нейтральный вариант «Стальное лето» (события романа действительно происходят летом).
А. В. Ямпольская: О проблемах, возникающих при переводе заглавий, хорошо и подробно написано в книге В.С. Модестова «Художественный перевод. История, теория, практика». Много любопытных соображений можно найти и в сборнике «По-русски с любовью. Беседы с переводчиками», составленном Еленой Калашниковой. Позволю себе поделиться личным опытом, который, возможно, окажется кому-то полезен.
О переводе заглавия думаешь с самого начала, по ходу прочтения книги в голову приходят разные варианты. Но окончательный вариант придумываешь, когда работа уже завершена, ты решил для себя, что хотел сказать автор, выбрав то или иное заглавие. Также к этому времени становится ясно, можно ли максимально точно перевести оригинальное заглавие или для русского читателя следует его изменить.
Например, книгу Роберто Калассо „La letteratura e gli dei” можно было назвать только «Литература и боги», поскольку это ясно задано ее содержанием. Роман Паоло Коньетти „Le otto montagne” можно было назвать только «Восемь гор», поскольку в нем изложена древняя тибетская легенда о восьми горах, определяющая глубинный смысл всей книги. Книгу Клаудио Магриса „Danubio“ можно было назвать только «Дунай», поскольку речь в ней идет об этой реке.
В других случаях приходилось выбирать один из вариантов заглавия, обсуждая его с издателем. Например, роман Паоло Джордано „Il nero e l’argento” точнее было бы перевести как «Черное и серебряное»: автор рассуждает о том, что каждый из людей имеет свою краску и в несчастливом браке краски не смешиваются. Так, у главных героев романа «черный» рассказчика и «серебряный» его жены не перемешались, их семейная жизнь складывается не очень счастливо. Однако мне этот вариант названия не понравился, я отдала предпочтение названию «Черное и серебро». Возможно, в голове крутились «серебряная свадьба», «Князь Серебряный»… К тому же слово «серебро», строго говоря, не являющееся прилагательным, порой используют для обозначения не только материала, но и цвета.
В другом случае название казалось мне вполне ясным, но оказалось, что его можно понимать по-разному. Речь идет о другом романе Паоло Джордано „Il corpo umano“, который я перевела как «Человеческое тело». Главный герой книги, глазами которого мы видим все события, – военный врач, поэтому он все воспринимает через «призму тела», реакцию организма. В романе рассказывается об итальянских военных, несущих службу на базе в Афганистане. Мне как переводчику как раз импонировал подход автора, внимание к телесности, к соматическим и психосоматическим реакциям. Однако в одной из рецензий на книгу критик трактовал слово «corpo» в названии как «корпус» (ср. экспедиционный корпус), как некое «тело», образованное людской массой посреди пустыни. Для меня это прочтение было весьма неожиданным.
Был в моей практике и случай, когда название полностью изменили. Последняя книга Умберто Эко, вышедшая при его жизни, по-итальянски называется „Pape Satan aleppe“. Эти слова позаимствованы из «Божественной комедии» Данте, причем их точное значение никому не известно, это одно из темных меcт поэмы. Итальянского читателя это название не удивляет, поскольку в школе ученики подробно читают и обсуждают «Божественную комедию». Российскому читателю оно бы ничего не сказало, поэтому было принято разумное решение назвать книгу «Заклятие Сатаны». Так сохранилась отсылка к Сатане и общее загадочное настроение: пожалуй, можно было бы назвать так детектив или мистический триллер для привлечения читателей, но и интеллектуал-читатель Эко наверняка с любопытством заглянул под обложку.
В другом случае мне также пришлось достаточно далеко уйти от оригинального названия. Я переводила книгу Паоло Соррентино, которая по-итальянски называется „Gli aspetti irrelevanti“. В ней описаны, казалось бы, малозначительные, почти обыденные, нередко смешные события из жизни героев, про каждого из которых режиссер сочинил не столько рассказ, сколько короткометражный фильм. Однако Соррентино показывает, что мелочи, смешные привычки и причуды куда ярче раскрывают характер, чем главные поступки, которые мы принимаем в жизни. Первый вариант, который я предложила, был «Пустяки». Затем в ходе обсуждения с издательством появились «Случайные обстоятельства», «Случайный ракурс» (каждый рассказ сопровождается фотопортретом героя), «К делу не относится», «Случайные черты» и т.д. Но возникали возражения: например, последний вариант сразу отсылает к строчке Блока «Сотри случайные черты – и ты увидишь: мир прекрасен». «Пустяки» и мне самой казалось излишне легковесным, в то время как рассказы Соррентино по большей части печальные. В итоге я предложила название «Не самое главное», которое было одобрено. И надо признать, что книга, название которой как будто должно отпугивать читателя (зачем тратить время на то, что далеко не самое главное?) пользовалась большим успехом.
М.В. Зоркая: Какие только случаи не описаны коллегами, так и хочется составить сравнительный список оригинальных и переводных заглавий! Совершенно согласна с высказанной М.А. Козловой мыслью о том, что при переводе заглавий с разных языков действуют сходные законы, а сложности, как правило, кроются там же, где и в любом переводе.
Хотелось бы только добавить, что именно на заглавиях очень часто скрещиваются копья переводчиков и издателей. Особенно тогда, когда речь идет о современных авторах. Заключается лицензионный договор, и там обычно специально прописывают, что в принципе книгу «переименовать» нельзя, а уж если непременно требуется, то это подлежит обсуждению с правообладателем, то есть с зарубежным издательством. А порядочный правообладатель, конечно, связывается с автором, но что автор-то может сказать? Даже если знает русский язык. Нет, если он знает русский язык, то это даже хуже… Apfel – это по-немецки «яблоко», а Granatapfel – это по-немецки «гранат», и вот один автор, знаток русского, требовал от одного коллеги-переводчика так и написать: «гранатовое яблоко».
Разные пути ведут к русскому заглавию, но если оно однажды утвердилось, то поменять его бывает трудно. Утвердилось – не обязательно даже в культурном смысле, как В.П. Голышев говорил про «Праздник, который всегда с тобой», а В.С. Модестов – про «Преступление и наказание» по-немецки. Кстати, добавлю: немцы, переводя книгу Хемингуэя, тоже не сильно мучились, а назвали ее „Ein Fest fürs Leben“ – «Праздник на всю жизнь». Французы мучились и того меньше, написали: „Paris est une fête“ – «Париж – это праздник». А что до Достоевского, то немецкие исследователи с горечью сообщают, что ни то, ни другое немецкое название не передает полностью этического смысла русского названия (если кому-то интересно, могу рассказать подробнее, напишите на tolma4nonstop@litinstitut.ru).
Итак, не в культурном смысле, а просто по каким-то причинам в издательской переписке, где-то в интернете и т.п. книжка уже фигурирует под неким названием, и попробуй-ка придумать новое! У меня относительно недавно был именно такой случай. Роман швейцарского писателя Петера Штамма называется „Nacht ist der Tag“, это дословно – «ночь есть день», то есть что-то вроде «казнить нельзя помиловать», хорошее название. И ладно бы, но только эти слова – цитата из 43 сонета Шекспира, а эпиграфом к роману являются две строчки из этого сонета именно с этими словами в немецком переводе. Так вот, для одного интернет-проекта Института Гете другой переводчик перевел фрагмент романа и взял чей-то перевод из Шекспира, где в строках „All days are nights to see till I see thee // And nights bright days when dreams do show thee me“ есть русские слова «ночь светла». Таким образом, во всех сопутствующих материалах – критике, комментариях, заявках, далее в лицензионном договоре – роман Штамма так и стал называться, и когда я решила его переводить, то отспорить уже ничего не смогла. Но больше всего меня огорчало, что прямо под названием, на самом видном месте – точно как у автора – придется вставить две строчки из Шекспира в чьем-то переводе и указать имя переводчика – а как иначе? У нас по-другому не бывает. Хотя, кстати, в немецком издании Шекспир запросто цитируется по-немецки без всяких там ссылок. (О ссылках и сносках мы говорили на заседании круглого стола в марте 2019 года).
Однако, изучив вопрос, я узнала, что слова «ночь светла» встречаются не у одного переводчика Шекспира, а у нескольких. А раз так, то отчего бы и мне не поработать над сонетом? И я закидала издательство, не желавшее поменять заглавие, разными вариантами, помню такие: «Тебя не вижу днем – и день окутан тьмой, во сне придешь – и ночь светла с тобой»; «День без тебя скрывает ночи тень, с тобой и ночь светла, как ясный день». А выбрали они вот какой, он красуется на обложке швейцарского романа: «Во сне рукой коснешься ты меня – и ночь светла, и ночь яснее дня».
Приятно, конечно, когда название понятно и допускает дословный перевод, как об этом говорила О.В. Болгова. Но бывают и какие-то необъяснимо сложные случаи, когда голову сломаешь, а так ничего и не найдешь. Давно я переводила роман хорошей немецкой писательницы Катарины Хакер „Die Habenichtse“. Казалось бы, все просто: haben – иметь, nichts – ничего, то есть в мужском роде это пренебрежительное «нищий», «бедняк», «голодранец», «нищеброд» и т.д., а тут просто множественное число. Но дело в том, что речь в книге идет про очень богатую и успешную молодую пару на рубеже XX-XXI веков, а также целую компанию их вполне процветающих друзей, у которых при всем том полная пустота и скука в душе. То есть разговорное словечко у этого автора имеет более глубокий смысл, но кто же они? Возможно, «неимущие» – однако трудно представить себе издательство, которое выпустит книгу с таким заголовком. Сегодня я сказала бы «неудачники» – это слово в последние годы приобрело более широкий смысл, ведь еще не так давно никому и в голову не пришло бы на прощанье говорить: «Удачи тебе!» А тогда издательство выбрало из всех вариантов название «Бедолаги» – по-моему, и скучное, и не очень понятное.
Так или иначе, вслед за А.В. Ямпольской я хотела бы подчеркнуть, что название надо, обязательно надо искать только в конце работы. Именно начинающие переводчики грешат попытками как-то озаглавить свой фрагмент – даже не прочитав книгу до конца! Иногда такое получается, смех и грех.
А впрочем, не только начинающие и не только переводчики. Когда-то в аспирантуре я писала диссертацию, посвященную Эрнсту Барлаху (1870–1938), немецкому скульптору, художнику и драматургу. Собирая материал, я в очень уважаемом издании нашла написанную очень уважаемым литературоведом статью с переводом названия пьесы Барлаха… По-немецки „Der arme Vetter“, в статье – «Нищий кузен». А после я прочитала саму пьесу (непереведенную), где в центре действия – мятущийся искатель, как это свойственно экспрессионизму, юноша, осознавший себя ничтожной песчинкой по отношению к вселенной и ее Творцу. И он, разумеется, не «нищий кузен». Он, разумеется, «бедный родственник». Хотя ведь и «нищий кузен» – это правильный перевод! Только это перевод слов или словосочетания, но не названия данной пьесы. В этом вся соль.
Литературы народов России
Координатор раздела В.Г. Пантелеева
В.Г. Пантелеева: Любые проблемы перевода для литератур народов России, априори существующих в билингвальном культурном пространстве, имеют двойную направленность: во-первых, речь должна вестись о переводах с русского (или любого иностранного) языка на национальный (местный) язык, а, во-вторых, с национального языка на русский язык (или иностранный). Не является исключением и обсуждаемая сегодня проблема перевода заглавий художественных произведений (фильмов или в целом аудио/видео продукции).
Если рассматривать некоторые примеры перевода заглавий в паре «русский язык – удмуртский язык» в ретроспективе, то выявляются весьма интересные тенденции, связанные, с одной стороны, эволюцией переводческих стратегий, с другой – влиянием перевода на процессы регламентации удмуртского литературного языка. Чтоб не быть голословной, приведу ряд примеров.
Так, рассказ А. Чехова «Ванька» существует на удмуртском языке в четырех вариантах: впервые под названием «Ванька Жуков» он был издан отдельной книгой в Казани в 1920 году (пер. А. Федорова). В 1924 году его переводит К. Герд с целью включения в свой учебник по литературному чтению на родном языке для начальной школы. Рассказ озаглавлен уменьшительно-ласкательным словом «Иви» («Иванушка»). В переводном сборнике Чехова, изданном в Ижевске в 1935 г., название рассказа идентично оригиналу – «Ванька» (пер. Е. Волкова), далее под этим же названием он был переведен в 1950 г. А. Клабуковым. Безусловно, оптимальным переводческим решением здесь является сохранение оригинального названия.
Роман М. Горького «Мать» на удмуртский язык переводился дважды: в 1933 г. под названием «Нэнэ» (пер. Г. Медведева) и в 1948 г. – «Анай» (пер. В. Широбокова). Между тем в обоих случаях, как мне кажется, семантическое, стилистическое и контекстуальное значение лексемы «мать», заложенное автором в заглавие романа, удмуртскими переводчиками до конца не осмыслено. Лексический вариант «Нэнэ» близок к локально-диалектному и скорее означает нейтральное «мама» или уменьшительное «матушка», тогда как «Анай» в современном литературном удмуртском языке однозначно переводится как «мама». Мне думается, что название романа Горького на удмуртский язык должно быть передано лексемой «мумы», что как и «мать» вбирает в себя разные коннотации: «женщина по отношению к детям», «самка по отношению к детенышам» и в целом как первородный «источник, дающий жизнь» (в значении Родина-мать).
Говоря о влиянии перевода на процессы регламентации национального литературного языка, я имею ввиду динамику искоренения при переводе калькированных оборотов и русизмов. Обратимся к примерам по заглавиям.
Так, в 1930–50-е годы большинство заглавий произведений русских писателей переводилось на удмуртский язык без поиска лексического эквивалента, а путем грамматической трансформации русизма на «удмуртский» лад: «Мужикъёс» / «Мужики» Чехова; «Нюлэсысь спешной гожтэт» / «Лесная телеграмма» Бианки; «Станционной смотритель» / «Станционный смотритель» Пушкина и т.д. Эта порочная практика начала себя изживать во второй половине ХХ века, и современные переводчики достаточно профессионально решают эту проблему, заменяя русизмы удмуртскими эквивалентами.
Вместе с тем проблема переводческой кальки актуальна и остра по сей день. В качестве примера можно сослаться на опыты перевода финской литературы и кинофильмов на удмуртский язык, которые востребованы в современных реалиях.
В 2015 году в рамках фестиваля финского кино в Ижевске состоялся показ на удмуртском языке комедии "Haarautuvan rakkauden talo" (дословно «Дом, в котором растет любовь») современного финского режиссера и сценариста Мики Каурисмяки. В процессе работы одной из главных трудностей был перевод названия фильма. Существовало шесть рабочих вариантов:
Корка, кудаз будэ яратон / досл. Дом, в котором растет любовь
Корка, кудаз ӝужа яратон / досл. Дом, в котором восходит любовь
Яратонэн ӵашъем корка / досл. Опаленный любовью дом
Ӝужась яратонэн корка / досл. Дом с восходящей любовью
Будӥсь яратонэн корка / досл. Дом с растущей любовью
Финн сямен люкиськон / досл. Расставание по-фински
И хотя организаторы показа остановились на первом, максимально дословном варианте, мне ближе третий вариант, как наиболее удмуртский по содержанию и синтаксису.
Теперь несколько слов о переводах заглавий с удмуртского на русский язык. Здесь я вижу универсальные для переводоведения сложности, связанные, с одной стороны, с переводом личных имен и прозвищ, с другой – названий с этнографическими реалиями. Переводчики сталкиваются с тем, что трехчленная система именования (фамилия, имя, отчество) используется у удмуртов в официальных документах, тогда как в обыденной жизни в деревне (а большинство удмуртов живет именно там) они пользуются старой двучленной системой именования. Удмуртская литература, по сути являясь деревенской, отражает именно такую, двучленную систему именования своих персонажей, что представляет непростую задачу для переводчиков книг на русский язык: как соотносить удмуртские двойные имена с русской трехчленной системой именования?
Как должны быть переведены на русский язык названия таких произведений, как «Пашка Педор» И. Дядюкова (1936) или «Атас Гири» А. Григорьева (1991)? Второе имя в заглавии – это личное имя человека. А первое? По мнению удмуртских лингвистов, первые имена обозначают: 1) имя отца; 2) очень редко имя матери или бабушки; 3) чаще всего патроним –прозвище по отцовской линии; 4) именование семейства по их воршуду – названию рода. Если даже первое слово называет отца, то совсем неочевидно, во что следует его преобразовать в русском тексте: в фамилию или отчество.
Мне, владеющей обоими языками, совершенно очевидно, что «Пашка Педор» и «Фёдор Павлович» далеко не одно и то же, что «Атас Гири» и «Григорий Петухов» (атас – удм. петух). При таком буквальном переводе литературные герои удмуртских произведений начинают выступать представителями другой социальной среды: согласимся, что и не каждого Федора величают по имени и отчеству, а называют Федей или Федькой. Зная содержание комедии «Атас Гири», допускаю, что ее название возможно перевести как «Гришка-забияка».
А.Е. Шапошникова: Каждый писатель, а также переводчик с опытом понимают, что заглавие книги играет одну из ключевых ролей в ее судьбе. Если переводится произведение живого автора, то его мнение всегда имеет больший вес при выборе того или иного заголовка. Ведь если, по известному высказыванию В.А.Жуковского, переводчик поэзии соперничает с поэтом, то переводчик прозы – раб автора. Поэтому я всегда старалась не обидеть авторов, обычно достаточно хорошо владевших русским языком. На моей памяти есть множество эпизодов, касающихся темы круглого стола о передаче заглавий на другом языке, но я остановлюсь лишь на трех.
С годами я пришла к решению определяться с переводом заголовка к сроку, когда произведение полностью переведено и контекст для меня уже не имеет белых пятен. Однако так бывает не всегда. Когда в 1992 году я взялась за перевод исторического романа Василия Яковлева-Далана «Тыгын Дархан», было решено, что публикация перевода на русском языке в журнале «Полярная звезда» будет идти практически «с пылу с жару» – одновременно с публикацией романа в якутском литературном журнале «Чолбон». На планерке редколлегии решили, что русскоязычному читателю имя легендарного якутского родоначальника ничего не говорит, поэтому нам необходимо срочно придумать «говорящее» название. Остановились, с согласия автора, на заголовке «Тревожный век Тыгына», чтобы дать понять, что жанр произведения исторический и что с главным героем происходят драматические события. И не ошиблись. На волне интереса к роману тираж журнала значительно увеличился!
Иная ситуация была с переводом Нового Завета на якутский язык. Консультантами якутского проекта Института перевода Библии (ИПБ) являлись специалисты из разных европейских научных учреждений. Нам показывали различные современные варианты переводов Нового Завета на русский язык. Такие, как «Благая весть», «Слово Жизни», «Радостная весть” и т.д. Отмечу, что западным библеистам вообще свойственно тяготение к смысловой трактовке Священного Писания. Само по себе это неплохо. Ведь текст Библии должен быть понятен даже малообразованным людям. В итоге греческое слово «Евангелие» в рабочем варианте было переведено как “Үтүө сурах”, что означает «Благая весть». Мы с Марией Алексеевой сильно переживали из-за этого, ведь якутское слово “сурах” имеет еще и другие коннотации. Например такие, как «слух», «известие», «толки». Нам представлялось, что названия Евангелий не должны давать почву для кривотолков. Но успокаивало то, что проект, начатый в 1991 году, мог продлиться еще долго, и все могло поменяться.
К счастью, примерно в 1997 году к богословским консультантам ИПБ присоединился Андрей Десницкий, уже тогда обладавший большим авторитетом в Российском библейском обществе. Он очень дорожил историческими традициями православия и несмотря на молодость придерживался по-хорошему консервативных взглядов на перевод библейских книг. А в 2001 году в группу переводчиков в качестве филологического редактора вошел народный писатель Якутии Дмитрий Кононович Сивцев – Суорун Омоллон, глубоко верующий православный христианин. Благодаря их чрезвычайно ответственному подходу к нашему труду в окончательной редакции перевода вновь появилось важное для нас слово «Евангелие». В содержании книги “Саҥа Кэс Тыл” («Новый Завет») так и пишется – “Матфейтан Сибэтиэй Евангелие”, “Марктан Сибэтиэй Евангелие”, “Лукаттан Сибэтиэй Евангелие”, “Иоаннтан Сибэтиэй Евангелие”.
Третий случай из моей практики касается перевода романа Павла Харитонова-Ойуку “Хоболоох суол” (дословно – «Дорога с бубенцами»). В нем рассказывается о жизни государевых ямщиков, обслуживавших Иркутско-Якутский почтовый тракт, основанный в 1738 году и пролегавший по берегу великой якутской реки Лены. Тракт поначалу обеспечивал Вторую камчатскую экспедицию Беринга, потом стал важнейшей государственной коммуникацией Российской империи.
Роман состоит из четырех книг, каждая из которых имеет свое заглавие. Общее название “Хоболоох суол” было исторически сложившимся народным наименованием этой дороги на якутском языке. Но дать калькированный перевод этого заголовка на русский язык я сочла неправильным. Нужно было, чтобы читатели поняли, что речь идет людях, выполнявших почтовую гоньбу на лошадях на протяжении всей Лены. По этой причине для эпопеи я выбрала название «Бубенцы над Леной».
Мой вывод о проблеме перевода заголовков следующий. Где это возможно, конечно, лучше сохранять заголовки, максимально приближенные к оригинальным. Однако не последнюю роль в этом вопросе, оказывается, играет нормальный издательский маркетинг – желание продать книгу или возбудить интерес у читателя журнала. Также очень важно соблюдение давно установившихся традиций, когда речь идет о переводе священных текстов, ибо нарочитое осовременивание, за которым кроется стремление сказать СВОЕ СЛОВО, ни к чему хорошему не приводит.
Все права защищены.
© ФГБОУ ВО "Литературный институт имени А.М. Горького"
