Вадим Терёхин: «Библия – вот Книга Книг!»

Существует ли понятие «калужской литературы»? Какое место занимает сегодня русская поэзия в умах россиян? Об этом и многом другом – поэт, председатель Калужского областного отделения Союза писателей России Вадим Терёхин

- Вадим Фёдорович, когда вы впервые различили в себе поэтический голос? Помните ли вы момент, когда к вам пришла первая поэтическая строка, первая рифма? Как это было, и какова была первая мысль, овладевшая тогда вами в связи с нежданным явлением вам Слова?

- В самом начале хочу сказать, что вопросы, которые вы, Сергей, задаёте - глобальны, и каждый из них достоин целой книги.

Лет в 14 я пытался улучшить есенинские строки «Не вчера ли я молодость пропил// Разлюбил ли тебя не вчера…». Мне казалось, что мой жизненный опыт уже позволяет такое вмешательств в его творчество. И дальше начался период длительных попыток создать что-то своё, который не закончился даже в стремительно пришедшей зрелости.

Правда, первоначальный бред всё-таки обрёл со временем некоторые вразумительные очертания и, надеюсь, свою интонацию. Я всегда своими стихами недоволен, но переломный момент всё же был, когда я понял, что умею писать. Это произошло внезапно. Вот вчера я ещё не мог, а сегодня могу. Некое такое озарение, когда количество переходит в качество. Оно коснулось и понимания поэзии, что ещё вчера было туманным и недоступным, сегодня стало ясным и очевидным. И, конечно, это первое чувство, эта неимоверная радость открытия нового, удивительного, вечного и прекрасного мира.

Моё глубокое убеждение, что писатель или поэт начинается не с момента, когда он садится за письменный стол, а с той секунды, когда он впервые берёт в руки книгу. Помню, как я в детстве испытал настоящее горе от того, что уже прочитал «Волшебника Изумрудного города!» Мне хотелось, чтобы те захватывающие моменты чтения длились бесконечно.

- Каким был ваш юношеский (побудивший к словесности) круг чтения, и каков он сейчас? Кто из поэтов предыдущих эпох наиболее близок вам, и с кем из них вы неосознанно сверяете пришедшие вам строки?

- С того момента, как научился читать, я стал запойным чтецом, но ещё раньше засыпал только под: «Три девицы под окном // Пряли поздно вечерком…», читаемые мне на сон грядущий мамой. В военном училище по мне определяли время закрытия библиотеки, а библиотекари говорили: «Вадим, ты по курсу филфака идёшь». Я и в училище поступил, руководствуясь больше филологическими и романтическими соображениями. У меня были большие предубеждения к литературе. Мне тогда казалось, что заниматься в жизни можно только тем, что тебе трудно даётся. Точные и инженерные науки я не любил и поэтому решил стать военным инженером. Но и волевые усилия такие, как сидение на первой парте перед преподавателем и тщательное конспектирование любви к технике мне так и не привили. К старшим курсам я смирился и переместился с томиками Блока, Фета, Тютчева на последний ряд. Литература победила!

Для меня сочинительство существует только в том смысле, который вкладывал Эрнест Хемингуэй в понятие творчества – «Праздник, который всегда с тобой»! Возможность созидания, присущее каждому человеку, настоящий дар, вызывающий светлые и трепетные чувства, сознание и сопричастность к чему-то огромному, выходящему за пределы привычного, видимого мира, к тому, что существует помимо воли человека, но наполняет его жизнь содержательностью и завершенностью.

Талантливое произведение всегда празднично, ярко и даже при трагическом финале очищает, даёт силы преодолевать невзгоды и трудности, встречающиеся на пути каждого, помогает нести свой крест. Оно предлагает возможность посмотреть на себя со стороны, оценить свои поступки, исправить ошибки и является точкой отсчёта для своего творчества. Оно даёт сопереживание, сочувствие, учит принятию другого духовного опыта. Хорошая книга у меня вызывает восторг и желание написать что-то подобное, а может и лучшее.

По-моему, человек, добровольно отказывающийся от творчества, обрекает себя на безрадостное существование и пребывает в «мерзости запустения», но у него всегда остаётся шанс изменить свою жизнь.

Я думаю, что когда писатель садится за письменный стол, в нём всегда должно быть стремление к написанию такой книги, которая преобразит мир. А на талантливом писателе лежат обязанности, как распорядится отпущенным ему талантом. Писатель (поэт), наверное, после смерти попадает не в ад или рай, как все, а в тот мир, который он создал в своём воображение при жизни.

Я, конечно, понимаю, что книготорговцы в понятие «книга» закладывают коммерческий расчёт и предполагают легкое, ни к чему не обязывающее чтение, исключающее духовную работу, то, что можно небрежно пролистать между чашечкой кофе и болтовней с друзьями. Такая книга, как пост в фейсбуке, как информация в газете – суетна и сиюминутна. Прочитал и забыл. Но настоящая книга требует напряжения сил, потому что истинная радость даётся только через усилие над собой. В мире нужны не только талантливые писатели, но и талантливые читатели.

Библия – вот Книга Книг! Что касается писателей, то у меня есть любимые, настольные авторы, прежде всего, конечно, поэты: Александр Пушкин, Евгений Баратынский, Федор Тютчев, Владислав Ходасевич, Георгий Иванов, Николай Заболоцкий, Арсений Тарковский, Владимир Соколов, Юрий Кузнецов. Это далеко не весь список. Сам я пишу, как мне кажется, всю жизнь одну и ту же книгу. Название произведений меняются, но книга всё та же!

- Можно ли назвать вашим старшим товарищем Александра Исаевича Солженицына, с которым вы в 1996 году посетили несколько семь малых городов России? Что из той поездки особенно запомнилось вам, какие слова вернувшегося в Отечество лауреата Нобелевской премии по литературе?

- Фигура А. И. Солженицына сложная. Тот черно-белый контекст, сегодня так часто применяемый к оценке его личности, по-моему, совсем не приемлем. Уже сегодня много раз я читал и слышал как люди, имеющие в полном собрании своих сочинений только посты из фейсбука, упрекали его в бездарности, в незнании русского языка и во всех смертных грехах. Причём другие писатели, авторитет которых для меня безусловен (например, В. Распутин и Л. Бородин) относились к нему с уважением. Критика его чаще всего голословна, несправедлива и субъективна. Чувствуется, что его толком никто не читал. Например, смешны упреки в либерализме! Так вот, Солженицын ни разу не демократ и не либерал, и не поклонник, сложившегося в 90-ых годах прошлого века строя. Прочтите хотя бы его «Россию в обвале»!

Я познакомился с ним в 1996 году в Свято-Даниловском монастыре на Земском Съезде. Известно, что земство Александр Исаевич считал лучшей формой муниципального управления. Поездку с ним и его супругой Натальей Дмитриевной мы совершили в 1998 году. Уже в то время официальные власти отлучили его от всех федеральных каналов ТВ и радио. Напомню горячим головам, что он также отказался от ордена Святого Апостола Андрея Первозванного.

Уже на первых встречах было понятно, насколько неоднозначно он воспринимается людьми. Зал, как правило, делился на две части. Одна видела в нём защитника и пророка, вторая – разрушителя и предателя. Такое отношение к нему остаётся и по сей день, что скорее говорит о масштабе его личности.

Встречи протекали своеобразно. Вначале Александр Исаевич давал возможность высказаться всем желающим из зала. Ни с кем в полемику не вступал, даже когда его сильно ругали. Затем отвечал на все поднятые вопросы. Работал он каждый день вне зависимости от сложностей и трудностей дороги. Каждого человека, с которым знакомился, обязательно записывал в свою тетрадь с подробностями (кто? откуда?). В целом принимали нас радушно с русским гостеприимством особенно главы муниципальных образований. Их Александр Исаевич выслушивал с особым вниманием.

Для меня Солженицын интересный, редкий пример, где в противостоянии человека и государства может победить первый. Он как бревно (как сказал кто-то о Маяковском) лёг поперек русской литературы, и незаметно перешагнуть его невозможно! Я не могу назвать его своим старшим товарищем. Во-первых, в силу возраста – я гожусь ему во внуки – а во-вторых, из-за отношения к нему, как к человеку, сошедшему в мою жизнь с портрета в школьном классе.

- Вы были дружны с Валентином Григорьевичем Распутиным. Что вы вынесли из общения с ним, за что особенно благодарны ему в областях, связанных с осмыслением русского человека в истории?

- Валентин Григорьевич Распутин не один раз приезжал к нам в Калугу. Я организовывал его творческие встречи. Мы ездили с ним в компании с Владимиром Крупиным, Юрием Кузнецовым в Оптину Пустынь, другие монастыри Калужской Епархии, а также были вместе во многих поездках по стране и на многочисленных мероприятиях, организованных Союзом писателей России.

По натуре он человек был скромный, тихий и закрытый. Перед ним многие заискивали. Я в его присутствии тоже робел. В быту он также исповедовал принципы минимализма. Никаких излишеств. Помню, в первый раз, когда он был у нас в гостях, моя жена Лена накрыла замечательный стол из разных мясных блюд, от которых Валентин Григорьевич тактично отказался. Оказалось, что мясо он не ест. Также он не притрагивался к спиртному. Его московская квартира меня также поразила своим скромным обиходом.

Как-то после литературного вечера один журналист попросил сказать его несколько умных слов, на что Распутин ответил: «Несколько умных слов – это половина книги!»

В Союзе писателей России на нём лежало тяжелое бремя – роль символа настоящего, не замутнённого никакими примесями, чистого, неподкупного таланта. Либералы, типа Димы Быкова, его всячески принижали, но глубинка, так называемая провинция, любила и превозносила, так как он был свой – настоящий русский писатель, плоть от плоти и кровь от крови. На его творческих встречах зал всегда в его принятии был единодушен.

Мне он помог осмыслить то, что настоящее, подлинное, несказанное, к чему должен стремиться каждый человек: оно лежит совсем не в масштабах Садового Кольца, а здесь в Калужской, Брянской, Орловской и других областях огромной России.

- Литературный институт им. Горького – повод для отдельного интервью. Во многих из нас, его выпускников, десятилетиями свежа память о сокурсниках, преподавателях, книгах, открывшихся только там и только под тем уникальным углом, который способен приоткрыть, кажется, только Литинститут. Что вы вынесли из его стен?

- Литературный институт – это среда, из которой каждый берет то, что ему нужно. Кто-то богемную жизнь, кто-то литературу. Есть люди, которым удаётся поучаствовать в обоих процессах. И выжить! Литературный институт не может ни чему научить, но он может дать почву, питательную среду молодому автору.

В Литературный институт я поступил в 27 лет уже после Казанского высшего военного командно-инженерного училища ракетных войск имени маршала артиллерии М.Н. Чистякова и пятилетней службы на космодроме Байконур, справедливо считая себя человеком с жизненным опытом. Но на писателей, имеющих изданные книги, смотрел как на богов. Особенно таких было много на ВЛК. В те времена книга проходила естественный отбор (цензура, редакторы, корректоры и т. д.), и откровенной графомании было немного, а журналы выходили чуть ли не миллионными тиражами.

Учился я в семинаре поэта, главного редактора журнала «Россияне» Владимира Фирсова с такими в своих кругах сегодня известными поэтами, как Лиля Газизова из Казани, Леша Тиматков из Москвы, Люба Мирошникова из Краснодара.

Читать дальше...