Описание внешности, положения тела, движения; перевод слов, обозначающих части тела

В.С. Модестов: Лингвистические возможности языков подлинника и перевода не эквивалентны, и поэтому невозможно переводить художественный текст механи­чески. Точные значения и эстетические качества слов, за редким исключением, взаим­но не перекрываются.

Достаточно наглядно различия двух языков проявляются:

– в названии частей тела (русские слова «нога» и «рука» определяют конечности человека целиком, в обыденной речи мы их не разделяем, как англичане, на leg (нога от паха до ступни) и foot (ступня), на arm (рука от плеча до кисти) и  hand (кисть руки); при переводе пушкинских строк из «Евгения Онегина» о «женских ножках» на английский язык следует употреблять, учитывая эпоху, ее вкусы и нравы, слово feet, но не  legs); русские считают, что у них  20 пальцев – десять на руках и 10 на ногах (у некоторых из пальцев есть свои дополнительные названия: большой,  указательный, средний,  безымянный, мизинец), англичане слово fingers (пальцы) относят только к 8 пальцам на руках, поскольку два больших называют thumbs, а все десять пальцев на ногах называют toes;

– в подборе сравнительных аналогов для образного представления о частях человеческого тела (восхищаясь стройным станом женщины, мы сравниваем ее с березкой, топольком, пальмой, лозой; мужчины Востока, воспевая красоту женских глаз, сравнивают их с глазами серны или газели, а в Индии с глазами коровы, что для европейцев, если следовать не семантике слов, а их словарному значению, не всегда приемлемо, – наши дамы могут и обидеться, хотя в русской поэзии используется слово «волоокий» (с глазами как у вола), например, у Пушкина: «Великий Зевс с супругой волоокой…»;

– в наделении различных животных характеристиками и качествами людей (на Востоке змея – символ мудрости, в большинстве европейских стран она – символ коварства («пригрел змею на груди»); в русском языке слово собака имеет положительную коннотацию («собака – друг человека») и отрицательную («злой как собака»), а у китайцев образ собаки – всегда отрицательный; у нас заяц ассоциируется с трусостью, у китайцев – с хитростью,  у нас баран и козел упрямые и глупые, а у китайцев – беззащитные и жалкие;  у англичан с образом утки связаны ласковые и нежные ассоциации, современное русское слово утка лишено таких коннотаций («прожорлива как утка», «переваливается как утка»); у нас курицей часто называют глупую, неловкую женщину («глупа как курица», «куриные мозги» и др.), а у китайцев курицами называют проституток); европейцу сравнение красивой женщины с верблюдицей кажется нелепым и оскорбительным, а в арабской поэзии оно довольно распространено;

– в различии узусов (реальное употребление языковой единицы в речи, которое может отличаться от общепринятых норм): когда русскому ребенку исполняется полтора года, его английскому ровеснику – восемнадцать месяцев); английское приветствие „How are you?“ / «Как поживаете?»  не предполагает развернутого ответа, достаточно сказать: „Very well, thank you“ («Спасибо, хорошо»); многие народы считают число 13 несчастливым, а число 7 – счастливым; в китайской культуре четные числа приносят удачу, а нечетные – несчастье.

В художественном переводе по-настоящему творческое открытие часто подчинено отбору, а изобретательность – избирательности: русский глагол «идти» имеет, согласно словарю, около 30 значений, глагол «бить» – более 10 и т.д.; полисемия присуща всем языкам.  Важно только не поддаться соблазну выразительности, позабыв о задаче воспроизведения оригинала, или не впасть в стилистическую неуклюжесть, а для этого пе­реводчику нужны литературный вкус, чувство меры, самодис­циплина и творческая интуиция.

Распространенное английское слово head имеет множество значений: 1. голова (my head swims –  у меня кружится голова; to dive head downwards /foremost/ может означать, в зависимости от контекста, «нырять головой вниз» и «действовать опрометчиво»); 2. ум, интеллект, рассудок (clear head – ясный ум; cool head – трезвый ум; „It is not your fault that you have no head for politics“ / «Не ваша вина, что вы совершенно не годитесь для политики»); 3. человек (wise head – умный человек, умница; crowned head – коронованная особа); 4. головная боль („She was lying down with a head“ / «Она лежала с головной болью»); 5. голова скота (thousand head of cattle – тысяча голов скота); 6. стадо, стая, поголовье (large head of game – огромное скопление дичи); 7. рот (жарг.) (to keep one’s head shut –  держать рот закрытым, не болтать); 8. верхняя часть (чего-либо), верх, верхушка (head of a mountain – вершина горы); 9. заглавие, заголовок, рубрика („Scare-heads three inches high announced that the champion athlete was at death’s door“ / «Огромные газетные заголовки кричали о том, что чемпион по легкой атлетике находится  при смерти»)… 17. глава, руководитель, начальник, старший, вождь  (department head –  глава департамента;  head of a clan – вождь племени; „The head of the house of Mendoza“ / «Глава дома Мендоза») и др.

При художественном переводе важно выбрать и использовать только то значение, которое наиболее  полно раскрывает образный смысл подлинника.

В «Саге о Форсайтах» Голсуорси один из персонажей  (Юстейс) уже в первой главе прямо характеризуется как „the grave and foppishly determined Eustace“. Английское foppish имеет, по меньшей мере, два основных значения, которые Оксфордский толковый словарь определяет как foolish, stupid и foplike... in dress or manners, а Большой англо-русский словарь как «пустой, фатоватый, пижонский». Выбор переводчиком значения английского foppish будет зависеть от того, какое представление о характере Юстейса он вынес при чтении и осмыслении романа.

В романе Л. Толстого «Война и мир» сказано, что Долохов, выпив, «крякнул». Английский переводчик, взяв из словаря первое значение русского глагола «крякать», перевел: „quacking like a duck“ (крякнув, как утка).

Сопоставление нескольких переводов одного и того же текста с особенной рельефностью выде­ляет случаи неправильного стилистического отбора слов пере­водчиком. Вот наглядный пример из сопоставления двух переводов «Тихого американца» Грэма Грина:

1. «Когда он отбыл, Пайл сел в коляску с Гренджером».

2. «Когда машина уехала, Пайл сел в коляску с Грейнджером».

Слово «отбыл», взятое из языка официальных сообщений, звучит фальшивой нотой в первом переводе. Подлинник („After he had driven away, Pyle took a rickshaw with Granger“) не дает никаких оснований и для иронического переосмысления.

В том же переводе американец, атташе по экономическим вопросам, говорит так, как если бы он был воспитан на советский российский лад: «Наши ребята прямо горят на работе...». Зато более поздний перевод этой фразы («Они у нас молодцы...») в точности соответствует стилю речи американца: Не said, „These guys are real keen“.

Различные язы­ки располагают различным качественным и количественным набором средств для обозначения различных реалий, событий и явлений, что  дает основание говорить об отражении действительности с разной степенью нюансировки, ведь даже самый хороший перевод, в сущности, лишь творческий компромисс.

И.А. Шишкова: Интересно, что если заглянуть в русские и английские словари, то по данным некоторых исследований, в словарях русского языка будет чуть ли не в два раза больше идиом, связанных с названиями частей тела: голова, нога, рука и др.

К переводу слов, обозначающих части тела, нужно подходить с осторожностью, потому что иногда мы забываем о реалиях, типичных для двух стран, или придумываем что-нибудь свое, но неправильное. Мне кажется, трудность при переводе заключается в том, чтобы как можно точнее передать соответствующие значения: так, если  англичане «моют  волосы» – wash one’s hair, нужно не забыть, что мы «моем голову». Русские  в момент замешательства или испуга «проглатывают язык», а у англичан это делает кошка, на которую при переводе, конечно, желательно не обращать внимания: A cat got John’s tongue when Mary came up to him.  —  Джон проглотил язык, когда к нему подошла Мери.   Про неумеху у нас говорят: «у него руки-крюки». А англичане говорят, что «у него на руках все пальцы большие» (all thumbs). Tom is all thumbs when he has to fix things around his house.  —  У Тома не получается ничего отремонтировать по дому.

За достижение своих целей мы «бьемся руками и ногами», а англосаксы – «зубами и ногтями»: He was fighting tooth and nail to get this job.  —  Он отчаянно добивался этой работы.

У нас от страха «сердце уходит в пятки», а у англичан – в «рот» или «горло» ( to have one's heart in one's mouth / throat), поэтому важно не написать, что от страха кто-то проглотил сердце.

Как всегда, нас часто подводит внимание или уверенность в своей правоте – мы забываем заглянуть в словарь и выверить тот или иной вариант. Какие-то выражения совпадают полностью как в русском, так и английском языках, например:  to stand one’s foot in the grave – стоять одной ногой в могиле, bang one’s head against a brick wall – биться головой об стенку или have eyes in the back of your head – иметь глаза на затылке, а другие могут ввести в заблуждение.

Рассмотрим библеизм  feet of clay – «глиняные ноги», т. е. слабость того, кто казался великим (ср. «колосс на глиняных ногах»). Если не знать этимологии этой идиомы, можно понять ее буквально, то есть – стоять на глиняных, значит, на слабых ногах, и тогда вместо «глиняные» ошибочно могут написать «ватные», потому что в русском языке есть такое выражение. А вот какой перевод предложения я недавно нашла: Maybe it's good to know he has the same feet of clay as the rest of us. – Возможно, неплохо знать, что у него, как и у всех остальных, рыльце в пушку (а ведь это означает совсем другое: быть причастным к чему-либо предосудительному).

Или другое выражение: to twist one's ankle – подвернуть ногу в лодыжке, но когда мы cообщаем, что с кем-то произошла такая неприятность, то говорим просто «подвернуть ногу», не добавляя слово «лодыжка», если речь не идет о приёме хирурга.

Н.В. Яковлева: Мне хотелось бы обратить внимание на трудности при переводе глаголов движения. Мы часто забываем об обилии русских эквивалентов, например, для глагола to run. Достаточно вспомнить фильм «Осенний марафон», когда прибежавшего на семинар преподавателя Бузыкина студентка порадовала сразу несколькими русскими эквивалентами к этому слову. Заглянув в словарь, мы увидим много значений: бежать вприпрыжку скользить, легко двигаться, проходить, бежать, лететь и т.д.

Или,  к примеру, возьмем глагол to turn – поворачиваться, повертываться, вращаться, кружиться, загибать, сгибать и т.д.

Однако, если этот глагол употребить в контексте со словом усы, у нас получится:  His mustaches were turned and curled. — Его усы были закручены и завиты.  

Часто, когда смотришь на предложение с английскими глаголами движения, кажется, что все понятно, а при переводе оказывается сложно подобрать русский вариант. И если по-английски разнообразные движения можно выразить, например, одним глаголом to go, то по-русски все не так просто, и в зависимости от ситуации надо выбрать правильный вариант: идти, ехать, двигаться, идти определённым шагом, не говоря уже о слове to go, встречающемся в словосочетаниях: to go narrow (wide) — идти коротким (широким) шагом (о лошади), to go above one's ground — идти, высоко поднимая ноги, to go even — передвигаться спокойным ровным шагом.

На  первый взгляд перевод глагола to wander не таит никаких трудностей: а) to wander about / around – бродить, странствовать, скитаться; б) прохаживаться, прогуливаться, фланировать. Но выражение to wander out of one's way означает сбиться с дороги, заблудиться.

А.Б. Можаева: Одно из первых «различий во взглядах», о котором узнает любой изучающий испанский язык, касается как раз восприятия внешности: желая сделать комплимент женщине, русскоязычный человек, скорее всего, станет восхищаться ее глазами, а испанец – великолепными белоснежными зубами. Если мы имеем дело с более или менее развернутым описанием девичьего личика, в качестве варианта перевода просится «белозубая улыбка», но банальность этой фразы не во всяком художественном произведении будет уместна. Труднее решить, что делать, когда это – единственная деталь внешности, о которой нам сообщается… В такой ситуации остается только надеяться на контекст – авось что-то подскажет, или, ощущая собственное бессилие, «поднять взгляд выше» – на глаза.

Надо сказать, что это не единственное, хотя и, может быть, самое эффектное различие в описании внешности в испанском и русском языках. Затруднения в переводе может вызвать даже такая, казалось бы, простая вещь, как цвет волос. В антонимической паре moreno – rubio первое слово вполне рутинно переводится как «смуглый», а вот второе практически в любом словаре будет переводиться как «блондин» и синонимический ряд будет строиться вокруг цвета волос. Однако минимальное общение на эту тему с испаноговорящими людьми обнаруживает, что для них, как и в случае с moreno / «смуглый» первичен цвет кожи: rubio – это белокожий человек, который по оттенку волос вполне может оказаться довольно темным шатеном, если уж не прямо-таки брюнетом. Конечно, реальные недоразумения при переводе в этом случае могут возникнуть разве что в сериале – человек, за глаза названный rubio, впервые появившись в кадре через несколько серий, может оказаться вовсе не блондином, но и при переводе литературного текста не следует упускать эту тонкость из вида.

Ну и наконец, совсем отдельная тема – детали внешности, ускользающие в силу этнокультурных различий от понимания переводчика. Вот, например, английское выражение russian cheekbones – «русские скулы»… я и пояснение встречала: они высокие и плоские; но как ни вглядываюсь в соотечественников, никак не могу разглядеть, чем именно наши скулы отличаются от британских…

О.В. Болгова: Во французском языке описание движения носит конкретный характер, тогда как в русском языке действие, как правило, выражается отвлеченно. Поэтому при переводе часть тела, упоминаемая в оригинале, зачастую опускается, а взамен либо используется возвратный глагол (“Elle écarta le genou” (дословно: «Она отвела колено») – «Она отодвинулась»; “Il tourna le dos” (дословно: «Он повернул спину») – «Он отвернулся»; “Il baissa le front” (дословно: «Он опустил лоб/голову») – «Он потупился»; “Il fronça les sourcils” (дословно: «Он нахмурил брови») – «Он нахмурился»), либо – глагол, связанный по смыслу с определенной частью тела (“J’ai mis le pied dans vos chrysanthèmes” (буквально: «Я поставил ногу на ваши хризантемы) – «Я наступил на ваши хризантемы»; “Il posa sa main sur la tête de son ami” (буквально: «Он положил руку на голову своего друга») – «Он погладил своего друга по голове»).

Присущая французскому языку конкретизация также проявляется в том, что при описании внешности часто используются причастные обороты со словами, обозначающими части тела. При переводе эти слова нередко опускаются, а причастие заменяется подходящим по смыслу русским деепричастием. Приведем цитату из романа П. Мак Орлана «Набережная туманов»: “Il avait traversé tout Paris, car il venait de Monparnasse, marchant vite, la tête baissée et rentrée dans les épaules, les poings enfoncés dans un pardessus d’été beaucoup trop étroit pour lui” [Mac Orlan P. Quai des brumes]. Из буквального перевода следует, что герой идёт с «опущенной и втянутой в плечи головой» и с «кулаками, погруженными в пальто». Для русского языка более естественно выразить это описание с помощью деепричастных оборотов: «Он пересек весь Париж – ведь он шёл с Монпарнаса – быстро, ссутулясь и втянув голову в плечи, засунув кулаки в карманы летнего, слишком узкого для него пальто» (перевод А.А. Сабашниковой). Можно также отметить, что переводчик вносит отсутствующее в тексте оригинала уточнение, добавляя слово «карманы», поскольку без него фраза выглядела бы незаконченной.

В отличие от русского языка, во французском принято более детальное описание внешности с использованием анатомических терминов, которые в переводе, как правило, неуместны. В романе Ф. Бегбедера «Каникулы в коме» есть следующая фраза:“Il la rattrape, la prend par la taille, lui tend son mouchoir de soie, lui demande pardon à genoux, embrasse ses bras, ses phalanges, ses ongles […]”. – «Он догоняет ее, берет за талию, протягивает ей свой шелковый платок, просит прощения на коленях, покрывает поцелуями ее руки, пальцы, ногти [...]» (перевод И. Кормильцева). Мы видим, что французское слово “phalanges” переводится вовсе не как «фаланги» или «суставы», что было бы смешно, а нейтральным «пальцы».

Более высокая степень конкретизации, характерная для французского языка при описании частей тела, может быть проиллюстрирована и на других примерах. Так, русскому слову «рука» соответствуют два французских слова – bras и main. Первое из них обозначает руку от запястья до плеча или часть руки от локтя до плеча, поэтому в разных контекстах его также можно перевести как «плечо» или «локоть». Второе слово обозначает кисть руки, и в переводе ему будет соответствовать «рука» или, реже, «ладонь»: “Rabe se frottait les mains l’une contre l’autre comme des cymbales” [Mac Orlan P. Quai des brumes]. – «Он всё время тер ладони, будто играл на тарелках» [Мак Орлан П. Набережная туманов. Перевод А.А. Сабашниковой]. Аналогично русское слово «нога» может выступать в качестве эквивалента и для jambe (т.е. нога от колена до ступни или нога целиком), и для pied (т.е. стопа, ступня). Таким образом, при переводе часто приходится прибегать к генерализации, заменяя частное целым, т.е. преобразуя «конкретные» обозначения в более «общие»: 1) “Le front (буквально – «лоб») dans les deux mains, il pleura pendant longtemps” [Flaubert G. La légende de Saint-Julien l'hospitalier] – «Закрыв лицо руками, он долго плакал» [Флобер Г. Легенда о св. Юлиане Странноприимце. Перевод М.А. Волошина]; 2) “Il se rappelait, et le sang lui monta aux joues (буквально – «к щекам»), les avanies humiliantes que ce bonhomme lui avait fait subir dans ce quartier” [Mac Orlan P. Quai des brumes]. – Он вспомнил – и кровь прилила к лицу, как унизительно этот субъект ославил его на весь квартал [Мак Орлан П. Набережная туманов. Перевод А.А. Сабашниковой].

Еще одно отличие французского языка от русского состоит в том, что нередко ведущую роль во французском предложении играет часть, а не целое. Иными словами, за счет метонимического переноса подлежащим часто выступает часть тела или ее проявление, а не человек, о котором идет речь: “Son œil interrogeait” (дословно: «Его глаз/взгляд вопрошал») – «Он смотрел вопросительно»; “Sa voix baissa” (дословно: «Его голос стал тише») – «Он заговорил тише». При переводе таких предложений часто приходится менять подлежащее в фразе, чтобы текст выглядел естественнее. Так, в русском переводе цитаты из известного романа А. Дюма французское подлежащее (“regard”) стало дополнением: “Et son regard scrutateur parcourut le jeune homme des pieds à la tête” – «Монте-Кристо испытующим взглядом окинул Максимилиана с ног до головы» [Дюма А. Граф Монте-Кристо. Перевод Л.И. Олавской, В.М. Строева].

М.А. Козлова: Начну с большой и довольно очевидной проблемы, связанной с переводом всего, что имеет отношение к телесной сфере: в итальянском языке, грубо говоря, все части тела без доли стеснения называются своими именами. Я склонна думать, что итальянцам свойственно более спокойное и естественное отношение к физиологии. Это важно упомянуть, так как русского читателя подобная прямолинейность выражений однозначно шокирует, ведь нейтрального аналога для названий, скажем так, первичных и вторичных половых признаков и другой табуированной лексики у нас в языке нет.

Когда мы довольно обширным переводческим коллективом работали над рассказами Лучаны Литтиццетто, таких проблем перед нами встало множество: например, в названии рассказа Lifting al sedere появился эвфемизм и получился «Лифтинг пятой точки», а в некоторых текстах приходилось пользоваться различными иносказаниями и опускать подобную лексику. Впрочем, в такого рода текстах (юмористических, с большой долей иронии и даже сарказма, имитирующих устную речь), как мне кажется, переводчик может позволить себе несколько больше, чем в более «серьезной» литературе.

Но не стоит думать, что подобная проблема существует только в сатирических зарисовках или в речи не особо образованных носителей языка, так или иначе попадающей в пространство литературного текста: вспомнить хотя бы довольно смелые сонеты Джузеппе Джоакино Белли, переведенные Е.М. Солоновичем, хоть они и написаны не на итальянском языке, а на римском диалекте, что позволяет несколько снизить регистр.

Приведу пример из книги Сильвии Аваллоне «Стальное лето», где буквально на первых страницах присутствует довольно откровенное описание тела девушки-подростка в период взросления:

Uno spiccio di pelle zoomata in controluce. Quel corpo da un anno all'altro era cambiato, piano, sotto i vestiti. E adesso nel binocolo, nell'estate, esplodeva.

L'occhio da lontano brucava i particolari: il laccio del costume, del pezzo di sotto, un filamento di alghe sul fianco. I muscoli tesi sopra il ginocchio, la curva del polpaccio, la caviglia sporca di sabbia.

<…> Sembrava di entrarci davvero, tra i denti bianchi. E le fossette sulle guance, e la fossa tra le scapole, e quella dell'ombelico, e tutto il resto. <…>

Ma forse aveva preso l'abitudine di spiare Francesca da prima: da quando il corpo della sua bambina si era come desquamato e aveva assunto gradualmente una pelle e un odore preciso, nuovo, forse, primitivo. Aveva, la piccola Francesca, cacciato fuori un culo e un paio di tette irreverenti. Le ossa del bacino si erano arcuate, formando uno scivolo tra il busto e l'addome.

Приведу далее изданный перевод А. Лентовской с моими комментариями и предложениями в скобках:

...кусок тела на свету, попавший под оптический прицел (имеется в виду оптическое приближение, увеличение за счет бинокля). За пару лет (da un anno all'altro скорее значит «за год», дословно «от одного года к другому») это тело незаметно преобразилось [под одеждой] и теперь, летним днем, в объективе бинокля, предстало во всей красе.

Взгляд наблюдателя жадно обволакивал (дословно «обгладывал, объедал» – так говорят о травоядных животных, поедающих листья или траву) мельчайшие детали: завязки купального лифчика, плавок, ниточка водорослей на бедре, напрягшаяся мышца над коленом, изгиб икры, щиколотка с налипшим на нее песком. <…>

Он будто провалился туда, внутрь, в отверстие между белоснежными зубами. И еще были ямочки на щеках, ложбинка между лопаток, впадина пупка и все остальное… (fossette, fossa – почти одинаковые слова, «яма», «ямка», «ямочка», в русском переводе это соответствие без ощущения тавтологии передать сложно). <…>

На самом деле он стал следить за Франческой еще раньше, с того самого момента, когда тело его дочурки словно вылупилось из кокона и обрело новую кожу (я бы предложила «новые очертания») и новый запах — древний, зовущий (очевидно, это пояснение к слову primitivo, то есть, «первобытный», «животный»), вполне определенный (вероятно, в оригинале имеется в виду «сформировавшийся», «взрослый», так как прилагательное относится и к pelle, и к odore). У малютки Франчески появились задница и пара дерзких маленьких грудок (как мы видим, сочетание просторечной лексики с неудачной попыткой сгладить разговорное итальянское слово производит странный эффект). Тазовые кости разошлись («изогнулись»), образовав нежный изгиб между туловищем и поясницей (busto – верхняя часть туловища от головы до груди, addome — пресс, живот; здесь явно имелась в виду передняя часть тела; scivolo — дословно «горка», «скат»).

Интересно то, что фрагменты, подобные тому, что я привела выше, вызвали у многих русскоязычных читателей отторжение и крайне негативную реакцию (что можно заметить по рецензиям на сайте livelib.ru). Как мы видим, что для носителей итальянского было в рамках дозволенного, оказалось явно за гранью допустимого при восприятии переводного текста, даже там, где переводчик пытался «сгладить» оригинал.

Отдельно, в качестве перехода к следующему пункту моего выступления, отмечу слово pelle, которое обычно означает «кожа», но в первом предложении, очевидно, имеется в виду несколько иное, более широкое значение (я бы перевела uno spiccio di pelle как «крошечный фрагмент плоти» или «тела»); это значение отчасти сходно с тем, что выражается во фразеологизмах, где слово под словом pelle подразумевается «жизнь, существование» (lasciarci (o rimetterci) la pelle – «потерять, оставить кожу», то есть «умереть»,  scampare (o salvare) la pelle – «сберечь кожу», то есть «спастись», см. здесь). Точно так же второе употребление этого слова в тексте для меня носит более метафорический оттенок, чем в предложенном варианте. Отметим и то, что автор употребляет не привычное слово curva («изгиб»), а scivolo («скат», «пандус», «спускной желоб»), а это понятие скорее из технического вокабуляра (см. первое определение в словаре Treccani).

Подобная метафоричность свойственна итальянскому языку не только на уровне авторского текста, но и узуса. Например, в одном из рассказов Л. Литтиццетто, который я переводила, игра слов строилась на том, что в итальянском языке привычные нам «мешки» под глазами называются borse, то есть, «сумки»; и у женщин, которых автор уличала в чрезмерном увлечении пластической хирургией, под глазами обнаруживались due borse di Louis Vuitton.

И в заключение скажу немного о фразеологии. Как я уже отчасти отметила выше, в итальянском существует множество устойчивых выражений с частями тела, поэтому при переводе следует уделить внимание поиску аналога. Хотя некоторые выражения имеют полное соответствие в русском языке, в других обнаруживается небольшая асимметрия с точки зрения значения. Так, слово spalle далеко не всегда дословно переводится как «плечи», например: campare sulle spalle dei genitori – «сидеть у родителей на шее»; parlare alle spalle – «говорить за спиной» или «за глаза», как правило, не очень приятные вещи. Впрочем, здесь можно легко найти решение, обратившись к фразеологическому словарю (Итальянско-русский фразеологический словарь, под ред. Черданцевой Т.З., Рецкер Я.И., Зорько Г.Ф., 1982)

А.В. Ямпольская:  Перевод описания внешности, положения тела, движений – одна из трудностей, с которой, вероятно, знакомы переводчики со всех языков. Сталкиваются с ней и те, кто переводят литературу Италии – средиземноморской страны, где существует культ физической красоты, где l’occhio vuole la sua parte (т. е. глаз, зрение претендует на важную роль) и где телесность обладает куда большим достоинством, проявляется свободнее, чем в холодных северных краях.

Со своими учениками я часто в качестве упражнения перевожу рассказики, которые сочинил Паоло Вилладжо. Вилладжо – великий комедийный актер, создатель персонажа Уго Фантоцци – невезучего бухгалтера, постоянно попадающего в нелепые ситуации, смешного и трогательного «маленького человека». Поскольку Вилладжо сам исполнял роль Фантоцции, его рассказы можно воспринимать как наброски сценариев: в них много описаний, в том числе внешности и костюмов героев, герои постоянно находятся в движении. Надо признать, что перевод историй про Фантоцци всегда оказывается нелегкой задачей. Прежде всего, нужно ясно понять, о чем идет речь, представить себе картинку: например, Фантоцци захлопывает дверцу машины, прищемив большой палец (в тексте не сказано, какой руки), а затем начинает отчаянно стучать в окно костяшками пальцев свободной руки. В книге не уточняется, которая рука пострадала – левая или правая, переводчик должен сам догадаться (или найти соответствующую сценку в одном из фильмов, если сценка вошла в фильм). Поскольку мы имеем дело с комедийными сюжетами, переводчик, разумеется, не может ограничиться базовым, нейтральным словарем, а использует лексику, усиливающую комический эффект.

В других случаях для правильного перевода описания внешности необходимо хорошо знать реалии, культурный контекст. Например, про синьорину Сильвани, за которой пытается ухаживать Фантоцци, сказано: “Non era certo una bellezza, anzi […] un mostrino di gamba corta all’italiana, denti da coniglietto e capelli tinti”. Если такие детали, как «кроличьи зубки» и «крашеные волосы» не вызывают вопросов, указание на «коротковатые итальянские ноги» может вызвать недоумение, если не представлять себе один широко распространенный в Италии соматический тип, для которого характерно крупное туловище и не очень длинные нижние конечности. Другой пример культурных реалий – портрет левого интеллектуала из рассказа о просмотре фильма «Броненосец Потемкин»: „un tipo di santone con barba e baffi da super-intellettuale, sguardo illuminato da una luce interiore“. Переводчик должен представлять себе, как выглядели подобные персонажи, характерные для 70-х годов ХХ века – лохматые бородачи с горящими глазами, горячие участники дискуссий, действительно напоминавшие восточных духовных учителей.

Еще один пример значения культурного контекста – указание на элементы внешности, несущие особую смысловую нагрузку. Так, в одном из рассказов молодых современных писателей описана прелестная девушка со светлыми косами, которая умирает в толпе на дискотеке. Светлые косы у итальянских подростков почти не встречаются, это может навести на подозрение, что подобная деталь не случайна. И действительно: выражение trecce bionde восходит к традиционному языку итальянской поэзии, к сонетам Петрарки, к образу прекрасной дамы. Благодаря этому рассказ получает иное, объемное звучание.

Нередко в разных языках и культурах действуют разные нормы, регламентирующие упоминание частей тела, описание физиологических процессов и т.д. Наверняка все вспомнят про муки переводчиков эротических сцен: в итальянском, как и других языках, язык любви имеет давнюю и богатую традицию, в нем есть различные регистры – от высокого, до низкого, от романтического до детского, – которым в русском до сих пор не так просто найти соответствия. Однако лакуны или асимметрия между нашими языками может касаться и вполне невинных деталей: например, описывая положения рук, итальянцы часто употребляют слово “avambracciо” («предплечье», то есть часть руки от кисти до локтя) – например, если переводить буквально, можно «опустить голову на предплечья», «скрестить предплечья», в то время как в русском языке это слово чаще воспринимается как медицинский термин, мы скорее употребим слово «рука», рассчитывая на то, что читатель догадается, о какой части руки идет речь.

Для меня интересным опытом стал перевод книги Паоло Джордано «Человеческое тело», главный герой которой – военный врач, воспринимающий события и людей через физические, телесные проявления. В то время как у нас внимание к телу может восприниматься как недостаток мужественности, как нечто постыдное, табуированное, Джордано не стесняется рассказывать о физической усталости, о том, что такое целый день таскать на себе тяжелое обмундирование и вооружение, о том, что бронежилет может натереть до крови, каково в армии служить женщинам, каково просидеть ночь в убежище, тесно прижавшись друг к другу, ощущая тепло и запах других тел. О чувствах и переживаниях героев рассказано через реакцию их тел – и это необычная оптика для русского читателя, который, скорее, привык к рассуждениям о «жизни сердца» и о душе.

М.В. Зоркая: Выступления коллег на сегодняшнем круглом столе поразительно единодушны. Известно, конечно, что у русского человека есть только нога и рука, а у европейского человека есть foot и leg, hand и arm, pied и jambe, main и bras, pie и pierna, mano и brazo и так далее. У немцев, разумеется, тоже есть Fuß – «стопа, ступня» и Bein – «нога от ступни до бедра», Hand – «рука, кисть руки» и Arm – «рука от кисти до плеча». Бывает, даже с этим приходится помучиться – например, если персонаж в одной и той же фразе выполняет действия то с помощью Hand, то с помощью Arm, а по-русски все едино. И вот начинается:  он тебе слово, а ты ему десять, вспомнишь и какую-то тыльную сторону кисти – в отличие от внутренней (по-простому это ладонь), замахнешься на «длань», а то и на «пясть»…

Но этим дело не ограничивается. Немцам (а как следует из предшествующих выступлений – другим европейцам тоже) свойственно и детализировать, детально описывать человеческое тело, и называть вещи своими именами. Герой может нежно погладить Unterarm – «предплечье» героини, а она ответить ему касанием Oberarm – «плеча до локтя», которое не следует путать с Schulter – «надплечьем». Только мы это надплечье обычно называем плечом и на нем носим коромысло, и от него до локтя у нас для поглаживания имеется рука, а как раз не плечо.

Бывает и сложнее. Вот простое немецкое слово Hintern, его можно использовать и в самом нейтральном тексте, но на русский оно переводится грубым «зад, задница», что далеко не всегда уместно. Для этого у нас есть «ягодицы», но ведь и у немцев есть для них отдельное слово – Gesäß. Еще у них есть Popo (и разговорное Po), то есть «попа, попка», но ты попробуй-ка поговорить об этом с детским издательством! Тут же тебя выведут за границу 16+, или напишут «мягкое место», или нейтрально кого-нибудь отшлепают.

В немецких текстах, как и в устной речи немцев, очень много такого, что нам и не снилось. Мне за всю жизнь не удалось, честно, понять, что они имеют в виду под словом Kreislauf. Переводится очень просто – «круговорот, кровообращение», но почему-то у человека бывают проблемы с этим Kreislauf, и с утра он, бывает, сидит и ждет, и пьет чай-кофе, пока Kreislauf «придет в норму»… Я пыталась на этом месте им впарить «давление», но нет, для него есть слово Blutdruck.

В литературных текстах с немцами тоже могут происходить процессы, которых у нас не бывает, и часто приходится считать их ненужным словесным мусором. „Es war nur ein winziger Augenblick, aber in meiner Magengegend breitete sich sofort ein ungutes Gefühl aus“. Студентка переводит: «Всего секунда, но у меня в животе разлилось нехорошее предчувствие». Ладно, тут еще можно найти какое-нибудь физиологическое соответствие вроде «засосало под ложечкой». Но дальше: „Der Knoten in meinem Magen verschwand bis zum nächsten Tag nicht“ – «К следующему дню узел в животе все еще не рассосался». А вот это уже диагноз, причем неблагоприятный!.. Но не буду ругать студентку, она несколько украсила текст тем, что перевела Magen как «живот», на самом же деле это «желудок». А у нашей героини желудка нет – и не может быть.

Еще она не может schlucken, что вообще-то переводится как «глотать, проглатывать» в разных смыслах. Но вот она, красавица, услышала от героя, тоже красавца, объяснение в любви. Вздохнула? Зарделась? Ничего подобного: sie schluckte. В довольно толстом романе, который переводила у меня в семинаре одна неумеха, героиня «сглотнула» тридцать четыре (34!) раза. Или вот идет деловая, красивая, счастливая девушка по улице, а ее замечает другая: „Aus der Nähe konnte ich sehen, wie sie angespannt die Kiefer aufeinanderpresste“. Студенческий перевод: «Вблизи было отчетливо видно, как она напряженно сжимает челюсти». Без комментариев.

Но, между прочим, в подобных несоответствиях содержится ответ на школьнический вопрос о свободе переводчика. Если в таких очевидных случаях нужно искать в родном языке соответствия реальные, а не словарные, то ведь и в других случаях тоже, не так ли?

Литературы народов России

Координатор раздела В.Г. Пантелеева

В.Г. Пантелеева: На первый взгляд кажется, что заявленная тема лишена глубокой проблематики. Между тем отчётливо усматриваю две локальные переводческие проблемы в языковой паре «удмуртский – русский» и в переводах с ряда  языков на удмуртский язык. Речь вот о чем:

1. В силу многих исторических причин в удмуртском языке доминируют слова  конкретно-вещественного значения: то, что можно потрогать или наглядно увидеть. Чаще всего это лексика так называемого «пейзажного кода» в противовес абстрактно-философской лексике. Соответственно поэтика и стилистика художественных произведений изобилует устоявшейся пейзажной образной метафористикой и сравнительными оборотами, в том числе и при описании словесных портретов. То, что «ласкает» слух и глаз удмуртского читателя, оборачивается лексической избыточностью или, возможно, некоторой примитивностью/прямолинейностью при переводе на русский язык. Это особенно характерно для текстов раннего периода истории удмуртской литературы, например, первой трети ХХ века.

Обратимся к знаковому произведению классика: повести Кузебая Герда «Матӥ»/ «Матрёна» (1920).  Вот портрет главной героини:

«Сяська кадь чебер вал Матӥ!... Азвесь гырлы кадь вал солэн куараез: чылкыт, жонгрес. Вераськыны ке кутске, быдэс нунал кылзыны чидасал. Ветлэм манерыз но солэн кыӵе ке но чебер вал: весь учкысал, ноку но синмыд ӧй жадьысал. Ӝужыт, веськрес мугоро, ӵуж баблес йырсиё... Урам кузя ву вылтӥ юсь уям кадь кошке вал со... Нош синъёсыз! Сютэм кион но сием потонзэ вунэтысал, адӟысал ке солэсь синъёссэ: чебересь, визьмоесь, сяська кадь чагыресь! Ваньмыз шоры учкоз, ваньмызлы капчи кыл вералоз, куддыр тюрагай сямен кырӟаны кутскоз, - сыӵе адями вал Матӥ!»  / «букв. перевод: Как цветок была красива Матӥ!.. Как серебряный колокольчик был ее голос: чистый, звонкий. Если начинает говорить, целый день бы терпел слушать. Манера ее походки тоже была особенно красива: все бы смотрел, никогда бы глаза не устали. Высокая, статная, с кудрявыми жёлтыми волосами... По улице она как плывущая по воде лебедь шла... А глаза!   Даже голодный волк забыл бы о своем голоде, если бы увидел ее глаза: красивые, умные, голубые как цветок! На всех посмотрит, всем легкое слово скажет, иногда начнет петь как жаворонок, – таким человеком была Матӥ!»

Повесть дважды переводилась на русский язык: в 2012 г. (пер. А. Вазихов) и 2020 г. (пер. А. Гоголев). Сравним отрывки переводов описания внешности главной героини. Перевод А. Вазихова:

«И вот, о чудо, в той глуши расцвел цветок, невиданный дотоле – красавица Мати... Мати выходит из ворот и песню утренней зари дарует людям. И слышат те, как трели соловья выводит нежный колокольчик. В глазах Мати колдуют васильки, и дикий зверь, поддавшись чарам ласки, смиряет буйный нрав и стороной обходит те места, где встреча неминуемо настанет. Когда она по улице идет, то говорят, что лебедь так плывет: неторопливо, величаво...»

Совсем свежий перевод А. Гоголева:

«Как цветок была красива Мати!.. Как серебряный колокольчик был ее голос: чистый, звонкий. Начнёт говорить – так весь день ее можно слушать. И походка ее была красива: глаза бы никогда не устали смотреть на такую походку. Высока была, стройна, со светлыми кудрями. По улицам шла – словно лебедью плавала. А глаза каковы были! Даже изголодовавшийся волк забыл бы о своем голоде, если бы только увидел ее глаза: красивые, умные, как цветок, голубые. На всех посмотрит, всем легкое слово скажет, иногда запоет, как жаворонок – таким человеком была Мати!»

Видим, что сказочная тональность перевода первого текста сменилась во втором случае тягой к «букве оригинала». Что убедительнее и лучше? По мне – истина где-то посередине, т.е. необходим, видимо, третий вариант. Но в данном случае второй перевод позволяет ближе познать архитектонику оригинала в том смысле, что перед нами – первая повесть на удмуртском языке с ее доминантой фольклорной поэтики (и «изголодовавшийся волк», конечно, в таком контексте лучше «дикого зверя»; «серебряный колокольчик» убедительнее просто «нежного колокольчика»), и нарочитая «формульность»  описательных картин оригинала объясняется в том числе и фольклорно-образным мироощущением автора, и  лексической структурой языка.

2. Вторая проблема отчетливо встала перед современными переводчиками, начавшими   переводить на удмуртский язык новейшую финскую или венгерскую литературу. Дело в том, что, например, в финской прозе достаточно частотна лексика эротического содержания, скажем, прямые упоминания названий половых органов. Тогда как в удмуртской художественной культуре эта сфера абсолютно табуирована, и «срамные» части тела  никогда не упоминаются в своем прямом значении, а обыгрываются  путем каких-либо сравнительных оборотов или к их «угадыванию» подводит контекст.

Учитывая данное обстоятельство, удмуртская переводчица финского романа «Маа»/ «Мир» Розы Ликсом неоднократно шифрует слова, прибегая, например, к звездочке: «nuolemassa taksin takapenkillä kultahampaisen mustan naisen vittua…» / «такси берын зарни пинъёсын сьöд кышнолэсь па*яксэ нюлыса…» (букв. - на заднем сиденье такси лаская п*ду золотозубой чернокожей женщины). Хотя вопрос: есть ли это решение проблемы? – для меня остается открытым. 

А.Е. Шапошникова: Проблема перевода с якутского на русский описания положения и телодвижения человека довольно любопытна. Дело в том, что в этом вопросе есть один аспект, который может вызывать затруднение. Это – так называемые образные слова, которые раньше лингвисты именовали «картинными».

Образные слова как раз описывают характерные движения, ухватки, ужимки, гримасы, походку, осанку, манеры человека. Основатель якутской литературы и первый исследователь языка Алексей Кулаковский считал их непереводимыми, поскольку часто они выдумывались говорящим или пишущим экспромтом. Тем не менее, при желании и умении опытный переводчик постарается найти хотя бы приблизительно адекватные слова.

Образные слова неизменяемы, посредством их выражаются  представления о моментально возникающем движении и внешнем виде предмета, а также в общем ощущении человека.

Ученый-филолог Лука Харитонов отмечал, что они, «представляя собою чрезвычайно выразительные формулы… служат украшением всякого описания и повествования». По смысловому содержанию образные глаголы делятся на три основные группы: а) образные глаголы движения; б) глаголы зрительного образа; в) глаголы чувственного состояния.

Чтобы не слишком углубляться в теорию, я выбрала образные глаголы движения, которые в свою очередь можно разделять на подгруппы:

- глаголы, выражающие определенное движение вообще. Например: долгуй – колыхаться, двигаться волнообразно.

- глаголы, характеризующие походку, движение тела и частей тела. Например: мэтэлдьий – шагать, выпятив пышную грудь. Быакай – идти, подчеркивая при ходьбе тонкую талию.

- глаголы, выражающие движение, связанные с внешней формой и структурой предмета или тела. Например: халҕай – полоскаться, болтаться на  нижней части тела, будучи большим и длинным по размеру (о штанах).             

Картинные слова в романе народного писателя Якутии Н.Е. Мординова – АммаАччыгыйа «Сааскыкэм» – «Весенняя пора» переведены разными методами. Я нашла пять методов перевода:

1. смысла образного слова. Например: «Туохха да уолуйбат, нэс Бүөтүччэ, улаханкиһи хантаччытэпсиллибитэтэрбэһинэн саллырҕайдаан иһэн, ааратохтоон, илдьиркэйсонункэппитэ, сиэхтэрэ аҥаардыытакураанахбуоланнамылыһан турда». / «Малолетний мудрец Петруха, шаркая огромными торбосами с чьих-то взрослых ног».
   Соответствие перевода здесь связано с тем, что глагол «шаркать» также является редким примером звукоподражательного глагола русского языка.
2. Иные образные слова включают в себя зрительные, звуковые и временные признаки. При переводе таких образных слов чаще всего переводчик передает только один из этих трех признаков. Например: «Дьоноутуйасытарчулааннарынайаҕар лиһиргэйдээн тиийэн, хатамматах халҕаныСыллайтэлэйэтэптэ». / «Грузными шагами Лука приблизился к чулану родителей». Лиһиргэйдээн – ходить, бегать с глухим (звукоподражающий признак) тяжелым, грузным топотом (зрительный признак). В переводе выбран только зрительный образ большого, толстого человека, а звук его шагов «лиһир», частота шагов, т.е. интенсивность движения, передающаяся аффиксом многократности– гэйдээ, в переводе потеряны.
3. Расшифровка образного слова. Например: «Нэһилиэккинээһин уолауоннасуруксута Ньукууһа Сыҕаайапилэбэйэтинэнкэлбитинкэннэыраахтан хаһыытыыолоруо дуо, эмээхсинтураруонна, аттынааҕы олохмаһы туппутунануотдиэки тэйээриҥнээн иһэр”./ «Тихо вылезает Дарья из своего угла, прихватывает по пути табуретку, и её худенькая фигурка движется к камельку». В этом примере глагол «тэйээриҥнээн иһэр» означает – плавно и легко бежать, кыысчаантэйээриҥнээн иһэр – маленькая девочка легко и плавно бежит, согласно «Якутско-русскому on-line словарю». Переводчик передал только признак по внешнему виду, пропустив значение «плавно, легко». 
4. Описание действия, выраженного образным словом. Например: «Онтонтутанолоронтымтыгын тоһутакумалаан оһоххобырахтауонна сулбухааман тиийэн таҥас быыһы харытын таһынанарыйаохсон харбысгыннаран, киирэнхаалла»./ «Внезапно она с треском переломила лучину, бросила её в камелек и решительно ушла за занавеску, отдернув её резким движением». При данном случае слова харбыс гыннаран, обозначающие, что отдернутая занавеска резко взметнулась и опала, исчезли.
5. Часто образные глаголы при переводе на русский язык заменяются вообще другими глаголами. При этом теряется качество образности. Например: «Олкэмҥэ Дьөгүөрдээн түргэн-түргэнникдь улуруйан, чугаһаамахтаанхаалар»./ «В такую минуту Егордан быстро ползет к воде и незаметно подбирается все ближе и ближе». Слова түргэн-түргэнникдь улуруйан нелья переводить словосочетанием быстро ползет, потому что оно описывает очень целеустремленное, прямое и скоростное движение рывками.

Образные или картинные слова в классической якутской литературе являются ярчайшим художественным средством выразительности, и дело чести для переводчика добиваться наибольшего соответствия в переводах. К сожалению, со временем язык меняется, стремится к лаконичности и простоте, предложения укорачиваются, поэтому былая чисто восточная цветистость, витиеватость выражений уходит из литературы.

Вернуться к межкафедральному методическому проекту От текста к контексту: в помощь молодому переводчику >>>