Эргали Гер: «Надо писать так, чтобы нельзя было снять кино»
Сын казаха и еврейки, Эргали Гер родился в Москве, вырос в Вильнюсе, окончил Литературный институт, параллельно трудясь дворником, после учёбы вернулся в Вильнюс, где редактировал русский журнал и создал Русский культурный центр, а с развалом Союза окончательно обосновался в Москве. О том, почему книгу нужно писать так, чтобы её нельзя было экранизировать, чем для поэта хороша работа кочегара, как русская литература отличалась от литовской и может ли талантливый писатель быть мерзким человеком, он рассказал «Татьянину дню».
— Когда вы учились в Литературном институте, то одновременно работали дворником. Какие воспоминания остались?
— Работал, да. Это была хорошая работа. Во-первых, она позволяла уйти из советского социума: не надо быть комсомольцем, не надо подтверждать приверженность партии. Во-вторых, она оставляла много свободного времени: в шесть утра ты выходишь на улицу, полтора часа подметаешь свой участок, полчаса просидишь на планерке — и в девять часов уже свободен.
— И что вы делали после девяти утра?
— Садишься за стол, пишешь. Я учился на заочном отделении в Литературном институте, а работал в районе консерватории. На Большой Никитской — тогда она называлась улицей Герцена — у меня был участок с очень нелюбимым старым домом. У него все отопительные трубы выходили на чердак, поэтому в мороз с крыши текла вода, и эти ледяные корки скапливались внизу. Их приходилось долбить каждый день! Люди скользили, падали и первым делом бежали не в травмпункт, а в ЖЭК жаловаться на дворника. Но что было хорошо — дворнику выделялось жилье. Представляешь, в центре Москвы квартира трехкомнатная! У меня в одной комнате чуть-чуть обвалился потолок, а другие две были в пристойном состоянии. Естественно, ко мне приходило много гостей, мы танцевали, пели. Во дворе играл театр, которым руководил режиссёр Вячеслав Спесивцев. Труппа была непрофессиональной, но из неё вышло много хороших актеров и режиссеров. В общем, работа дворником оказалась интеллектуально насыщенной.
Многие работали кочегарами. Тот же Саша Еременко был кочегаром в Тушине, а в Питере практически вся неофициальная проза и литература сидела в кочегарках. Когда я приезжал в Ленинград, мне доставляло большое удовольствие ходить по этим подвалам, потому что ребята очень основательно там устраивались. Я полтора года проработал дворником, а они трудились кочегарами по десять лет, по пятнадцать…
— Почему так долго?
— Во-первых, это позволяло писать и иметь минимальный доход. А во-вторых, тунеядство было уголовно наказуемо.
— К вопросу о Литинституте: можно ли вообще научить человека писать?
— Если человек сам не научится, научить писать невозможно. В Литературном институте можно получить две вещи: во-первых, среду, а во-вторых — филологическое образование на уровне областного пединститута. Не потому, что там плохие преподаватели — они блистательные, а потому что отношение к студентам было чрезвычайно снисходительным. Но если я при всей своей неспособности к систематическому научному знанию не могу считаться необразованным человеком, то только благодаря моим преподавателям. И главное, ты понимал, что не один такой. Это очень важно, потому что если человек творческий, он всегда одинок, особенно если живет где-то на отшибе.
Я поступил в 1974-м, а окончил в 1982-м. Проучился почти восемь лет, потому что меня после первого полугодия выгнали. Я жил в общежитии с иностранцем, финским коммунистом, а ему хотелось быть одному, и он настучал, что я веду антисоветские разговоры и украл у него блок сигарет Camel, что было совершенной глупостью. Меня вначале исключили, а потом вмешался руководитель нашего семинара Григорий Яковлевич Бакланов который за меня заступился. И проректор Александр Голанов, отставной военный, сказал: «Тебе надо в армии послужить, после армии вернешься и восстановишься».
Через два года я прямо в шинели в Москву приехал. Захожу к Голанову в кабинет: «О, привет, — говорит. — Подписываю тебе документы на дневное». А к тому времени подумал, что лучше дворником буду в Москве работать: «Нет, я на дневное не хочу, я хочу на заочном учиться». — «Ну, вольному воля, как хочешь». Слово он держал.
А потом я перевелся на дневное, потому что из дворников меня вышибли. Была очень холодная зима 1979 года, морозы по 43 градуса неделю стояли. А в Москве в основном кто работал дворниками? Татары. На моем участке они были из одной деревни, им надо было своих продвигать, поэтому от нас, хиппующих, старались избавиться. Они «накапали», что я в какой-то день не пришёл, и меня выгнали.
— На дневном отделении вы уже просто учились, не работали?
— Да, не работал — времени не было. К тому времени у меня уже дочка родилась, и мы всей семьёй снимали квартиру в Чертанове.
— А почему после института остались в Москве?
— А я не остался: уехал в Вильнюс. Там был один журнал на русском языке, который назывался «Литва литературная» (потом его переименовали в «Вильнюс»), в нём за пьянку уволили одного сотрудника, и меня приняли на его место. Работа была прекрасная: три часа в день, лафа совершенная, зарплата — 130 или 140 рублей плюс гонорары за переводы. Жена тоже работала, так что двоих детей мы спокойно поднимали.
— Нужно ли разделять то, что человек делает в жизни и то, что он пишет?
— Гений и злодейство — вопрос непростой. Человек может быть безумно талантлив, но если он злодей, это его талант разрушает. Если мы работаем в традициях русской литературы, надо признать, что не может зло помочь создать что-то высокое. В моём поколении много говорили о беспринципности Валентина Катаева, который в 39 создал свою лучшую книгу — «Белеет парус одинокий». Там первая половина совершенно роскошно написана — мне кажется, это одна из вершин в русской литературе. После этого трусость, желание сохранить свою жизнь его как писателя, конечно, нивелировали. И те вещи последних лет, которые хвалят, — на мой взгляд, жалкое подобие первой половины «Белеет парус одинокий». Был огромного потенциала писатель, который вдруг перестал служить Богу и стал служить маммоне. Я всегда удивлялся, почему Юрий Олеша, Илья Ильф, Евгений Петров (его родной брат) так уважительно отзываются о Валентине Катаеве. Когда перечитал — понял, какого таланта был человек.
