Как ловить рыбу удочкой / How to Catch a Fish with a Rod
Предлагаем вашему вниманию перевод рассказа нашего ректора, Алексея Николаевича Варламова, «Как ловить рыбу удочкой». На дворе июль, второй месяц лета, и то «крыжовенное» послевкусие, которое, как мы надеемся, останется у вас после прочтения не только оригинала, но и перевода, напомнит вам о чудесном времени, когда все было по плечу, а впереди – целая жизнь. Мы благодарны Тиму О Коннору, нашему стажеру из Ирландии 2017 г., за самое активное участие в проекте и стилистическое редактирование текста.
Перевод Екатерины Крыловой и Тима О Коннора.
Алексей Николаевич Варламов — русский писатель, филолог; исследователь истории русской литературы XX века; ректор Литературного института имени А.М. Горького. Дебютировал как прозаик рассказом «Тараканы» в журнале «Октябрь» (1987, № 12). Первая книга «Дом в Остожье» вышла в 1990 году. Известность автору принесли роман «Лох» (журнал «Октябрь», 1995) и повесть «Рождение» (журнал «Новый Мир», 1995), которая победила в конкурсе «Антибукер».
Как ловить рыбу удочкой
В отрочестве, когда я только начал проявлять интерес к женскому полу, мне попалось в одном из разукрашенных цветами девичьих песенников под портретом Софии Ротару такое изречение: «В любви как на рыбалке: не клюет – сматывай удочки». Эта мудрость меня рассмешила – на воде выросший, обученный рыбачить дедом, я хорошо знал, что, если не клюет, надо прикармливать место, снасть, менять насадку, ждать, надеяться на случай, на перемену погоды, но только не отступать. Рыболовом я был удачливым и ожидал такого же везения в делах сердечных, однако когда мне случилось впервые полюбить, судьба насмешливо разбила мой апломб.
А дело происходило на даче, в мое последнее школьное лето, и предметом моих мечтаний была спокойная, рассудительная, лениво дремлющая барышня в красном сарафане на тонких тесемках, не скрывавших ее нежные, вечно обожженные солнцем плечи. Звали ее Аней, она была меня на год моложе, но всегда казалась мне взрослее, чем я, и эта ее взрослость только подхлестывала мой интерес, дальше которого, правда, ничего и не шло.
Мы проводили с Аней целые дни напролет, ездили купаться на карьер, ходили в лес за черникой и сыроежками, а по вечерам смотрели комедии шестидесятых годов в железнодорожном вагоне-клубе.
После я провожал ее и засиживался на террасе под огромным, с бахромой абажуром, вокруг которого летали ночные бабочки. Аня жила на даче с бабушкой, глуховатой чудесной старушкой, которая ложилась спать в половине одиннадцатого, прослушав по включенному на полную мощность радио последние известия. Уходя, Ксения Федоровна всякий раз внимательно смотрела на нас, качала головой, но говорить ничего не говорила.
Мы сидели в плетеных креслах на террасе и пили чай с мятой. На террасе было полным-полно ящиков с яблоками, огурцами и помидорами, малина, вишня, банки с вареньем и маринадами. Мы пробовали варенье из разных банок и решали, какое отдать Ане и ее маме, а какое достанется прочим родственникам. Придавая лицу таинственное и задумчивое выражение, мы курили с важным видом наши первые сигареты, с важностью выпуская дым через вытянутые трубочкой губы и поминутно стряхивая пепел. И я был влюблен в эти теплые ночи, в Анину бабушку, в террасу, в бесшумных бабочек, в сигаретный дым, в Аню – мне было так хорошо, что я и сам этого не понимал. Потом светало, становилось зябко, у Ани начинали слипаться глаза – я поднимался, выходил на улицу и опасливо глядел в сизую предрассветную мглу: по ночам на участках бегала сторожевая овчарка Найда. Но идти мне было совсем недалеко: до конца улицы, немного по нижней дороге – и вот я дома.
Я спал до полудня, торопливо завтракал, стараясь не замечать подчеркнутой отстраненности моего интеллигентного деда, осуждавшего меня за безделье, шел к Ане, и так начинался наш новый день с купанием, томлением на песчаном пляже, вечерним фильмом и легкой ночной болтовней. И я думать не думал, что однажды это все куда-то денется.
А кончилось все по моей же глупости. В середине лета на дачу приехал мой старый приятель Артур. Он был меня тремя годами старше, и я во всем чувствовал его превосходство, во всем, кроме рыбной ловли, которой мы оба были фанатично преданы. Артур считал себя великим теоретиком по этой части, в детстве его настольной книгой была потрепанная довоенная брошюра под названием «Как ловить рыбу удочкой», и из нее мой товарищ черпал поразительные сведения, навроде того, что леску правильно называть лесой, а закидушку донной удочкой, что рябь на поверхности водоема улучшает клев, а удильщик, стоящий в воде босыми ногами, поймает больше, чем сосед, ловящий в сапогах. Исходя из этого, бедняга лез в самую холодную воду, мучил червей, насаживая их, как требовала книжка, радовался захлестывающей поплавок волне, но почти всякий раз я его облавливал, что, впрочем, не мешало ему находить себя более опытным рыболовом и поучать меня, когда и как надо правильно подсекать в противоположную от погружения поплавка сторону.
Правда, не рыбачили мы с ним давно. Он с тех пор, как поступил в институт, на даче не появлялся, а я был до такой степени увлечен Аней, что даже рябь на поверхности нашего карьера не будила во мне никаких чувств. И вот теперь, обрадованный его приездом, я простодушно рассказал другу детства об Ане, которую он помнил толстой капризной девчонкой. Он как-то скривился, проворчал, что лучше бы пошли на зорьке поспиннинговать судачков, у которых нынче самый жор, но я, дурак, был непреклонен, и в тот вечер мы сидели на террасе втроем. Было оживленно, Аня, неуловимо изменившаяся и похорошевшая, прогнала скуку с его лица, Артур рассказывал про университет, тут и там мелькали манящие слова – сессия, коллоквиум, пара, зачет – мы слушали, раскрыв рот, а он между тем ухитрился съесть почти целиком литровую банку золотистого крыжовенного варенья.
Потом он облизнулся, довольно откинулся на спинку стула, похлопал себя по намечающемуся брюшку и, плотоядно поглядев на Аню, предложил ей погадать по линиям на ладони. Аня тотчас же согласилась, и ее маленькая ладошка очутилась в его руке. Он держал ее, поворачивая, поглаживая и разглядывая со всех сторон, и нес какую-то околесицу про бугор Венеры, а я смотрел, не отрываясь, на Аню и подмечал в ее глазах новое выражение.
Со мной Аня держалась всегда ровно, ей было легко, привычно, тут же в ее взгляде появилась доверчивость, ее лицо показалось мне совсем детским, и я ощутил необыкновенную нежность к ее фигуре, к длинному с капюшоном свитеру, к красным заколкам в волосах, к ее кроссовкам и синим в белую полоску шерстяным носкам, и с этой нежностью я почувствовал боль. Артур вскоре ушел, и нам обоим стало неловко, мы молчали, Аня переменилась, притихла, а я не знал, что сказать. Мне и не хотелось ни о чем говорить, а только сидеть и смотреть на ее лицо, еще ничего не умевшее скрывать.
Когда я вышел, было уже совсем светло, и мне вдруг сделалось тревожно и неловко. Я стыдился признаться самому себе, что люблю ее, полюбил, увидев это преобразившееся лицо, и был счастлив, как никогда. Мне совсем не хотелось спать, и в каком-то странном возбуждении я принялся ходить по тенистым дачным улицам, названным в честь женщин-революционерок, как вдруг откуда-то сбоку на меня налетела молчаливая сильная овчарка Найда и сбила с ног могучими лапами. Я лежал на сырой траве, слышал, как дышит мохнатая псина, чувствовал ее запах и даже не пробовал освободиться – с Найдой такие фокусы не проходили. Вызволил меня через полчаса сторож дядя Леша. Он долго ворчал, бурчал, что на улице Клары Цеткин давеча покрали доски, а у Ларионовых с Люксембургской обтрясли грушу, и мне почудилось в этом дурное предзнаменование: а что бы было, если бы меня, позорно лежавшего под собакой, увидела Аня?
На следующий день, когда я по обыкновению зашел к своей прелестнице, Ксения Федоровна известила меня, что Аня уехала купаться, и стала угощать яблоками по случаю яблочного Спаса. Но мне было не до яблок, я вскочил на велосипед и помчался к карьеру, объехал его несколько раз кругом по рыхлому песку, но Ани нигде не было. Я не застал ее дома и вечером, тогда я сел напротив ее забора и стал ждать. Я курил до одури, не замечая, что пепел сыплется мне прямо на телогрейку, но вот наконец в темноте мелькнул ее свитер с капюшоном и светлая рубаха Артура. Они вошли в дом, и на террасе загорелась моя лампа под абажуром с длинной бахромой, созывая бабочек к чаю с вареньем. Я решил было встать и непринужденно войти на террасу, но почувствовал, что сделать этого не могу – не могу видеть их рядом, Артура и Аню; я кружил вокруг участка, боялся, что снова налетит на меня из темноты Найда. Часа через два Артур вышел и зашагал вверх по улице, а я, пожелав ему встретить Найду, открыл калитку.
До этой минуты я еще кое-как держал себя в руках и убеждал, что все это ерунда, случайность, что может быть общего между бородатым студентом и робкой девочкой, но когда я увидел разочарованное при моем появлении Анино лицо, все поплыло у меня перед глазами. Я почувствовал, что краснею, чуть ли не плачу, однако Аня ничего не замечала. Я ждал, что она хотя бы предложит мне чаю – Аня же смотрела на меня с досадой. Я упрямо сидел на Артуровом месте, и мне хотелось вернуть по крайней мере наши прежние покойные отношения, но все было напрасно: банки с вареньем неприступно стояли в шкафу, отсвечивая темно-красными, фиолетовыми и желтыми боками и отражая мое вытянутое лицо. Наконец Аня потеряла всякое терпение и раздраженно сказала, что хочет спать.
Это было так хлестко, что, выйдя на улицу, я поклялся сам себе, что не пойду к ней теперь ни за что до тех пор, пока она не придет первая и не позовет меня. Но Аня и не думала меня звать. Прошел один вечер, другой, а Аня прекрасно обходилась без меня, не было дома и Артура, и я, как мне этого не хотелось, должен был сделать печальный вывод, что они гуляют вместе.
Предатель, мерзавец, козел вонючий – какими только словами я не крыл своего старшего друга, но не сдавался и все выжидал, когда же станет без меня скучно, так же невыносимо тошно, как мне без нее.
Пожалуй, на моем лице аршинными буквами было написано это отчаяние, и даже дед перестал меня корить и только вздыхал, глядя, как я слоняюсь по саду, высматривая каждого прохожего и набивая себе оскомину поздним сортом смородины. А занять себя мне было нечем – у нас на даче даже не было толком книг, только стояли на полке среди садоводческих справочников украшенные Сталинскими премиями издания послевоенных лет – романы Тихона Семушкина, Ванды Василевской, Семена Бабаевского и Павла Вершигоры.
На третий день, прочитав половину «Кавалера Золотой Звезды», где снова было о женщинах и о любви, я себя вконец запрезирал, решил, что пора мне возмужать и научиться жить без женского общества, но Анин голос, ее скользящие с поволокой глаза, маленькие ладони и ножки в шерстяных носках – все это мерещилось мне во сне и наяву, и от этих противоречивых чувств я полез на чердак, достал оттуда спутавшиеся снасти, наладил их и отправился на карьер ловить рыбу донными удочками.
Наш карьер был водоемом необычайно капризным, рыбы там водилось много, и притом самой разной, но она была закормлена и избалована многочисленными рыболовами, и требовалось изрядно поломать голову, чтобы ее привадить. Ловили мы чаще всего удочками около затопленных деревьев, где держался мелкий окунь, плотва и карась, но все это было баловство – настоящей рыбалкой на нашем карьере считалась ловля зеркального карпа на закидушки. Карп брал редко, но уж когда это случалось, могучая рыба шла с сопротивлением, делала в воздухе свечки, рвала прочнейшую леску, доводя до исступления самых стойких мужиков.
Я уезжал обычно с вечера на велосипеде, ставил несколько закидушек, разводил костер и пялился на огонь, прислушиваясь, не звенит ли колокольчик. Так я просидел на берегу несколько ночей, меняя места, колдовал над кашей для рыбы, смешивая манку, пшенку и геркулес, замешивая тесто на белке, добавляя туда сахар, постного масла или анисовых капель, лепил из каши хитрые рогатины, в которых был спрятан десяток крючков с отточенными жалами, но счастья мне не было и здесь. А август в тот год был теплым, и тихие ночи с тут и там вспыхивающими огнями костров немного успокаивали мою душу, и на время мысли об Ане становились сладкими, как прежде. Я забывал об Артуре, и мне казалось, что Аня просто уехала, но очень скоро обязательно вернется на нашу увитую диким виноградом террасу на улице Инессы Арманд.
И вот однажды на рассвете, когда костер догорел, небо едва забрезжило и над водой потянулся такой плотный туман, что, кажется, руку протяни – не увидишь, я услыхал совсем рядом голоса:
– Тихо как…
– Нравится тебе, малыш?
– Да. И даже спать не хочется. Хорошо, что ты приехал, а то я тут так скучала.
– Да если б не ты, я бы тут трех дней не высидел.
– Правда, Артур?
– Правда, маленький.
Она засмеялась, а потом, видно, подбежала к воде и сказала:
– Теплая-то какая!
– Давай искупнемся, малыш, – хрипло сказал Артур.
– У меня купальника нет, – ответила Аня упавшим голосом.
– Так кто же ночью в купальнике купается?
– А как?
– А так, маленький… – И я услышал легкое потрескивание синтетической рубашки.
– Вдруг тут кто-нибудь есть?
– Нет, никого нет, не бойся.
– Не надо, Артур, я сама.
Уйти, убежать отсюда! Я лежал на телогрейке, похолодевший, как неделю назад под лапами Найды, растерявшийся от этого неслыханного вероломства, о котором сам и помышлять не смел, и в этот момент дернулся и оглушительно зазвенел колокольчик.
Я подсек.
Ощущение было такое, что к тому концу лески кто-то привязал валун. Я стал медленно подтягивать леску на себя, по сантиметру, осторожно, как вдруг она ослабла, а потом натянулась, запела, на воде в тумане раздался удар, всплеск, и закидушку стало рвать из моих рук.
– Стой, сучара! – выругался я вполголоса, но, как оказалось, очень громко.
Рыбина снова сделала свечку, и удар был еще сильнее, я боялся, что карп сорвался, однако он сидел и, значит, теперь уже сидел крепко сразу на нескольких крючках. Он слегка затих, ослабел, и я начал подматывать леску на себя. Увы, это была самая скверная моя закидушка, на леске в одном месте был узелок, я чувствовал ее предельное натяжение, – только бы она выдержала! Чуял эту слабину и карп, он мотался, как бешеный пес на привязи, и я был вынужден отдавать ему метр за метром.
– Дай сюда, Серега!
Я обернулся и увидел в двух шагах от себя Артура, он стоял босыми ногами на песке, и глаза у него горели как у безумного.
– Ппашшел ты!.. – сказал я задушенно, вложив в эти слова всю свою ненависть к растлителю, но он будто и не слышал меня.
– Упустишь ведь! Ты же не знаешь, как его тащить, – застонал он. – Ослабь, ослабь, тебе говорю! Тяни!
– Не упущу, – процедил я сквозь зубы.
– Уйдет, ой, уйдет, сука!
– Не каркай!
Я начал подматывать леску и краем глаза заметил появившуюся из тумана Аню в темной куртке. Она встала у меня за спиной, и я почувствовал себя увереннее.
– Серега! Сереня, что ты делаешь? – причитал Артур. – Дай же ты ее мне! Ой, бляха муха, ой, упустишь! Леса-то какая у тебя?
Но карп не срывался, он был уже изрядно вымотан, и я вырывал у него метр за метром, хорошо понимая, что бородатому завистнику больше всего сейчас хотелось бы, чтобы карп сорвался, но для меня это было делом чести, и проклятый узелок по-прежнему еще находился в воде. Я подтягивал на себя леску, как вдруг карп снова выпрыгнул, теперь уже совсем близко, и мы успели разглядеть его мощное тело.
– Ееее! – застонал Артур горестно, а Аня за моей спиной вскрикнула.
Но мои руки работали уверенно, точно это был сотый по счету, а не первый в жизни мой карп, вот наконец и узелок – теперь все, теперь все, теперь можно отдохнуть и показать им обоим – как ловить рыбу!
– Закурить дай! – небрежно обратился я к Артуру.
– Ты че? – вылупился он на меня. – Ты его вытащи сначала!
– Сходи, сходи, принеси мне цигарку! Нам с рыбкой перекур надо сделать.
Артур исчез в тумане, охая и вздыхая, а я в это время обернулся к Ане и встретился с ней глазами. Они выражали испуг, нетерпение, интерес и уже по крайней мере не смотрели на меня как на пустое место.
Я закурил от услужливо поднесенной мне спички и, выпуская кольцами дым, присел, стряхнув пепел.
– Серега! Что ты тянешь?
– Да теперь уже не уйдет, – отозвался я с ленцой и стал снова подтягивать леску, но она не шла. Я потянул сильнее, леска сидела мертво и давала слабину, стоило ее отпустить.
Камни… Пока я пижонил, карп запутал леску в подводных камнях, и это конец, и ему, и мне. Я представил, что сейчас выдаст Артур, как я буду выглядеть в Аниных глазах, и не решался во всеуслышанье объявить, что случилось.
– Не идет? – спросил Артур, и в глазах его вспыхнула надежда.
– Что ты встал тут? Что ты пялишься на меня, как баба? Лезь в воду живо! Ну! – заорал я в спасительной догадке.
– Зачем?
– Идиот! – сказал я с наслаждением. – Будешь леску отцеплять.
Артур плюхнулся в воду, нырнул, нащупал жилку рукой, и через мгновение она снова натянулась, карп сделал последнюю свечку, а я перед самой физиономией ночного купальщика, поддерживающего рукой трусы, выкинул добычу на берег.
На песке лежал длинный, почти в метр, зеркальный карп, упитанный, склизкий, с темной чешуей и могучим хребтом, с растопыренными жабрами, и вздрагивал, собираясь взмахнуть хвостом. Я живо достал нож и под испуганный Анечкин вскрик всадил его карпу в голову.
– Хорош, хорош, – растерянно бормотал мокрый, покрытый пупырышками студиозус, и на его лице было написано такое же безнадежно горестное выражение, как все эти дни на моем.
Только теперь я почувствовал, что устал. Наш поединок с карпом длился минут двадцать, не меньше, уже совсем рассвело, появилась долгожданная рябь на поверхности водоема, и Артур засуетился вокруг закидушек, ожидая поклевки.
На Аню он просто не глядел, пробовал поминутно леску, спрашивал, что там насажено, и в сомнении качал головой.
– Артур, я хочу домой, – сказала Аня.
Он поглядел на нее все теми же безумными глазами, будто только сейчас увидел, и в отчаянии от ее бестолковости воскликнул:
– Малыш, сейчас, когда уже рассвело, но еще не взошло солнце, будет брать самая крупная рыба.
Так было написано в его любимой книжке, но я-то знал, что мой карп распугал всю рыбу в округе и ничего он не поймает.
– Артур, я хочу спать, – капризно повторила Аня.
Теперь он даже не обернулся, ему почудилось, что колокольчик слегка тронулся, Артур схватил рукою леску и замер, готовый подсечь.
– Артур, скоро проснется бабушка. Мы должны успеть вернуться!
– Давай я тебя провожу, – сказал я Ане.
Она скользнула по моему лицу ленивым взглядом, сощурилась, но я выдержал этот взгляд – лежащий на песке карп придал мне сил.
– Артур, мы уходим! – сказала Аня, топнув ножкой.
– Ага, ага, – закивал он, хлопая на голой спине комаров.
Я засунул карпа в холщовый мешок, и мы пошли домой. Я шел впереди, гордый собой, недоступный, как кавалер Золотой Звезды, попыхивая на ходу папироской и время от времени перекладывая мешок с одного плеча на другое.
А Анечка дулась – она дулась на росу, вымочившую ее кроссовки и шерстяные носки, на комаров, на Артура, на карпа, на меня, она ждала, что снова начну лебезить, – но я теперь сам себя не узнавал, этакого плотного мужичка в посконной рубахе с пушком на верхней губе.
Когда мы подошли к дому, играли гимн, на террасе в утреннем чепце восседала Ксения Федоровна и пила кофий. Увидев нас, она направилась к Ане, сверкая рассерженными глазами, но я выступил вперед, протягивая старушке мешок.
– Ксень Федна, подарочек вот вам, – сказал я, как умел, обаятельно.
– Аня!
– Что Аня? – устало произнесла моя изменница.
– Где ты была?
– Так, Ксень Федна, – снова вмешался я, – вы думаете, легко такое животное вытащить? Вы бы видели, как наша Аня работала!
А карп в утреннем розоватом освещении был превосходен, недаром он прозывался зеркальным, и на его боку отражалось мое самоуверенное, бабушкино суровое и Анино трогательное лицо.
– Ну ладно, – Ксения Федоровна сменила гнев на милость, – если ты была с Сережей, то я спокойна, – и поворотилась ко мне: – А ты вечером приходи, я его приготовлю.
– Благодарю, – ответил я с достоинством.
В то утро за все это время я спал нормальным сном здорового подростка, и лишь часа в три дня меня разбудил свист Артура. Мой друг выглядел еще страшнее, чем ночью, бледный, осунувшийся, с красными слезящимися глазами, он смотрел на меня растерянно и жалко.
– Старик, дашь мне еще закидушки на одну ночь?
Своих закидушек у него не было: Артур всю жизнь ловил рыбу поплавочными удочками и говорил, что иначе теряется удовольствие от созерцания игры поплавка на поверхности воды.
– Да бери, – пожал я плечами, стараясь никак не выказать своей радости и вспугнуть Артура.
– Спасибо, Серега, век не забуду, – проговорил он торопливо и исчез.
А я потянулся и пошел досыпать, но сон уже не шел, и я взял дедову электробритву, впервые в жизни прикоснувшись кружочками лезвий к подбородку.
Карп был приготовлен превосходно, ни до, ни после этого дня я не ел ничего подобного. Мы чинно сидели за столом, беседовали на садоводческие темы, о женщинах-революционерках, но вот кончились последние известия, и мы снова остались одни – Аня и я, и больше не мешал нам незваный гость. Но, увы, наших прежних безмятежных ночей было уже не вернуть, и по Аниному беспокойству я чувствовал, что она думает об Артуре, и, даже отсутствующий, он стоял между нами.
Мне бы сейчас встать, подойти к ней, обнять: ну что, малыш?
Но какой она мне малыш… Я встал и сказал:
– Ну пока?
– Иди, Сережа, – и в ее голосе прозвучала благодарность.
И мне вдруг стало так за нее обидно, что впору было кинуться на карьер и приволочь оттуда этого дурня. Ну куда там!
Я вышел из дома и побрел, не разбирая дороги, и теперь мне было не больно, как прежде, а как-то тяжело, однако эта тяжесть казалась посильной, точно я сам добровольно ее на себя взвалил.
Я почувствовал раньше, чем увидел или услышал, догадался, что из темноты на меня снова бежит Найда, выдернул из забора кол и шагнул навстречу овчарке.
– Пошла отсюда!
Она тихо зарычала и стала отступать, точно выжидала удобный момент для броска, но я сделал упреждающее движение, и она так же бесшумно исчезла в ночи, как и появилась.
А я дошел до своей калитки, бросил кол и сел на лавку. Закурил. Вот все и кончилось.
Два следующих дня были пасмурными, с несильным юго-западным ветром, благоприятствующим клеву. Но Артур не приходил, и, значит, карпом у него не пахло. Он пропадал на карьере с утра до ночи, облизывал пересохшие губы, тер тыльной стороной ладони глаза и иногда заскакивал домой перекусить. А я помогал деду чинить сарай, и на душе у меня было пустынно и тихо.
Но на третий день открылась калитка, и в сад вошла Аня. Боже мой, что с ней сделалось! Она выглядела хуже своего возлюбленного.
– Сереж, пойдем рыбу ловить.
– Так ведь клева не будет, Аня.
– Бабушка просила еще ей карпа поймать.
– Ну пойдем, – сказал я обреченно.
По счастью, это была последняя ночь того дачного лета, и только однажды мне пришлось увидать искаженное злобой лицо студента, решившего, что я непонятно почему хочу ему отомстить и привел для этого на рыбалку бабу, которая полночи проревела в двадцати шагах от костра и так и не дала ему вытащить карпа.
На рассвете начался дождь, и мы пошли домой. Нашу глинистую дорогу размыло, и так мы и шли, спотыкаясь и падая: впереди налегке яростный Артур, за ним с закидушками шел я, а позади плелась Анечка и продолжала, не стесняясь, в голос всхлипывать, то ли потому, что хотела обратить на себя внимание, то ли ей уже было все равно. Но мы шли, не оборачиваясь, и, дойдя до улицы Крупской, расстались, чтобы уже никогда не встретиться.
How to Catch a Fish with a Rod
When I was in my teenage years, and just starting to show an interest towards the fairer sex, I came across a phrase under a picture of Sofia Rotaru in one of those girly, colourful songbooks: “In love as in fishing – if at first they don’t bite, take to your heels”. This adage gave me a good laugh – I grew up on the water, and was taught to fish by my grandfather. I knew well that if they’re not biting you’ve just got to put some more bait out around the place and on the tackle, change the type of bait, wait and hope for a spot of good luck or a change in the weather… only don’t give up. I was a lucky fisherman, and I expected the same good luck to accompany my romantic endeavours, though as it happens when I did fall in love for the first-time fate scornfully shattered my self-assurance.
The affair played out at our dacha, in the last summer of my school years, and the object of my affections was a serene, level-headed young lady, idly dreamy in a red sarafan supported by thin bands which left uncovered her delicate, perpetually sunburned shoulders. She was called Anya, and was younger than me by a year, although to me she always seemed older. Her maturity only sharpened my interest, beyond which, it is true, things went no further.
I spent all day, every day with Anya, from dawn to dusk, going to swim in the quarry, walking in the woods in search of blackberries and mushrooms, and spending the evenings watching 60s comedies at the railway wagon club. Afterwards I would accompany her home and settle down on the terrace under the glow of a huge, tasselled lampshade around which fluttered nocturnal butterflies. Anya lived at the dacha with her grandmother, a wonderful, half deaf old woman who used to go to bed at half ten having caught the last radio news broadcast on full volume. Withdrawing each night Ksenia Fyodorovna would look fixedly at us, shaking her head but refraining from passing comment.
We would sit on the wicker chairs on the terrace and drink mint tea. The terrace was overflowing with chests full of apples, cucumbers, tomatoes, raspberries, cherries and jars of jam and marinades. We tasted jams from various jars and chose which to give to Anya and her mother and which to send off to other relatives. Assuming mysterious and contemplative expressions we smoked our first cigarettes with dignified aspects, puffing smoke through protruded lips with great self-importance and flicking ash by the minute. I was in love with those warm nights, with Anya’s grandmother, with the terrace, with the noiseless butterflies, with the cigarette smoke and with Anya – though happy as I was, I didn’t yet realise it. Then it began to get light, became chilly, Anya’s eyes began to droop, and I stood, went out onto the street and took a cautious look into the slate-grey pre-dawn haze – at night a sheepdog called Naida roamed the district, standing guard. But I didn’t have far to go – to the end of the street, a bit along the lower path and I was home.
I used to sleep until midday, had breakfast in a rush, and, trying to ignore my intellectual grandfather’s pointed standoffishness in judgement for my idlesness, walked to Anya, in which manner began a new day of swimming, languor on the sandy beach, evening films and light nocturnal chatter. And not for the life of me could I imagine that one day all this would come to an end.
But end it did, and all due to my foolishness. In the middle of the summer my old friend Artur came to the dacha. He was three years older than me and I felt his superiority in every way, apart from in fishing that is, to which we were both fanatically devoted. Artur considered himself a great theorist in this respect, and in childhood his constant companion was an old, ragged pre-war brochure entitled “How to Catch a Fish with a Rod”. From this source my comrade dug out dazzling nuggets like the technical terms for line and a ledger rig, the idea that ripples on the water mean more nibbles, and that an angler standing bare-feet in the water will catch more than his neighbours fishing in their boots. Because of all this the poor guy used to stand in cold water, torture worms, impaling them on the hook as his book advised, rejoice at the little float lashing around in the waves, yet nine times out of ten I out-fished him, which didn’t stop him considering himself the more experienced fisherman regardless, as well as teaching me when and how to set the hook correctly on the opposite side from the float.
True, we hadn’t fished together in a while. Since he entered the Institute he hadn’t been at the dacha much and I was infatuated with Anya to such an extent that even ripples on the surface of our quarry failed to rouse any emotions in me. And so, delighted with his arrival, I naively told my childhood friend all about Anna, who he remembered as a fat, capricious little girl. He pulled a wry face, and muttered that we'd be better off going at dawn to reel in some pike, who were in a feeding frenzy, but I, like a fool, was uncompromising, and that evening there were three of us sitting on the terrace. It was lively, and Anya, who had in some imperceptible way changed and grown prettier, drove the boredom from his face. Artur told us about university, alluring words like exam session, colloquim, lecture and test flashed around, and we listened, open-mouthed, while he managed to eat nearly a whole litre-jar full of golden hued gooseberry jam. Then he licked his lips and settled down in his chair, patted his protruding belly with satisfaction, and, casting a lustful glance at Anya, asked her if she’d like him to read her future in her palm. Anya agreed at once, and her little palm found itself in his hand. He held it, turning and stroking it, glancing at it from all sides, and pronounced some mumbo jumbo about the mount of Venus, while I gazed fixedly at Anya, and detected a new expression in her eyes.
With me Anya had always been calm, at ease, ordinary, but now her gaze became trustful, her face seemed to me childlike, and I felt an unusual tenderness for her figure, from her long, hooded jumper, to the red pins in her hair, to her sneakers and blue and white striped woollen socks, and alongside this tenderness I felt pain. Artur soon left, and together the two of us were awkward, we didn’t talk. Anya had changed, she was quieter, and I didn’t know what to say. And I didn’t want to say anything either, I just wanted to sit and look into her face, as yet incapable of hiding anything.
When I left it was already well and truly bright, and I suddenly felt myself alarmed and awkward. I was ashamed to admit to myself that I loved her, that I had fallen in love the moment I saw her transformed face, and I was happy as never before. I had no desire to sleep, and caught up in some strange exhilaration I set off walking along the shady, dacha-lined streets named for female revolutionaries, when all of a sudden Naida, the powerful and silent sheep dog, flew on top of me from somewhere off to one side, knocking me off my feet with her strong paws. I lay on the damp grass, listening to the breathing of the shaggy hound and aware of her smell, not even trying to free myself – with Naida tricks like that are no use. The watchman, uncle Lyosha, freed me after half an hour. He mumbled and grumbled for a long time about how just the other day someone had stolen a bunch of planks on Clara Zetkin street and how the Larionovs from Luxemburg street had had pears taken, while I divined in all this a bad omen – what would have happened if Anya had come along and seen me lying shamefully beneath the dog?
The next day, when I as usual dropped in to see my temptress, Ksenia Fyoderovna let me know that Anya had already gone out for a swim, and began to offer me apples in honour of the Apple Feast of the Saviour. I wasn’t up to apples, however, and jumping on my bike tore off to the quarry, and circled it a few times on the loose sand, but Anya was nowhere to be seen. I didn’t catch her at home that evening either, so I sat opposite her fence and began to wait. I smoked myself into a torpor, not noticing the ash as it crumbled onto my sleeveless jacket, until at last her hooded sweater and Artur’s bright shirt flashed in the darkness. They went into the house, and on the terrace my lamp lit up beneath its fringed shade, summoning butterflies to tea and jam. I had all but decided to wander unconcernedly onto the terrace, but sensed that I could not, that I couldn’t bear to see them together, Anya and Artur. I circled the block, afraid that Naida would again come flying at me from the darkness. After about two hours Artur left the house, and strode off up the street, and I, wishing him an encounter with Naida, opened the little wicket gate.
Until that moment I somehow held myself together, and convinced myself that it was all in my head, all chance, that there couldn’t possibly be anything between a bearded student and a shy girl, but when I saw how disappointment at my arrival spread across Anya’s face everything began to swim before my eyes. I felt myself blush, and barely held back tears, though Anya noticed nothing. I waited, hoping that she would at least offer me tea, but she merely looked at me impatiently. I stubbornly sat in Artur’s place, yearning at least for the return of our former comfortable relationship, but in vain: the jars of jam stood inaccessible in the cupboard, their deep red, violet and yellow sides shimmering in the light, reflecting my elongated face. At last Anya lost the last shreds of patience and said with annoyance that she wanted to sleep.
This was so scathing that, going out onto the street, I swore to myself that I would not visit her again for anything, until she came to invite me first herself. But Anya had no intention of inviting me. One evening went by, and another, and Anya got on perfectly well without me. Artur also wasn’t home, so I had, as much as I’d rather not, to draw the sorrowful conclusion that they were off walking together. Traitor, scoundrel, jerk… what I didn’t call my older friend. However, I didn’t give up, but bided my time until she would get bored without me, until everything was as unbearably nauseating to her, as it was for me. I’d say that this despair was written in foot-high letters across my face. Even my grandad stopped berating me, and only sighed when he saw me loafing around the garden, eyes peeled for passers-by, stuffing myself with late currants. There was nothing for me to do – there weren’t even any books at our dacha, the only things standing among gardening manuals on our shelves were post-war, Stalin prize-winning editions – the novels of Tikhon Semushkin, Wanda Vasilevskaya, Semyon Babayevskiy and Pavel Vershegor.
On the third day, when I was half way through “The Cavalier of the Golden Star”, which was also full of love and women, I finally got sick of myself, and decided that it was about time I became a man and learned to do without female society… yet Anya’s voice, her hooded, dancing eyes, her little palms and feet in woollen socks… all of it flitted before me in my sleeping as well as my waking hours, and from these contradictory feelings I slipped into the attic, retrieved the tangled tackle, sorted it out and set off for the quarry to catch something with the bottom line rig.
Our quarry was an extraordinarily capricious body of water. It was home to lots of fish, of many different shapes and sizes, but they were so overfed and spoiled by the crowds of fishermen, that you really needed to wrack your brains to find ways of attracting them. We landed catches more often than not by the drowned trees, where small perch, roach and crucian carp liked to keep station. That was all fool’s play though – catching a mirror carp with a ledger rig was considered real fishing around our quarry. Carp was rarely caught, and even when it was, the powerful fish came out fighting, making tapers in the air, tearing the toughest of lines, and driving the staunchest men into a frenzy.
I usually headed out on my bike in the evening, set up a few ledger rigs, kindled a bonfire, and sat gazing into the flames, listening for the peal of the little bell. I sat on the shore like this a few nights in a row, changing places, concocting porridge for the fish, mixing semolina, corn and oats, and kneading the dough with egg whites, before adding sugar, vegetable oil or aniseed and shaping the porridge into a crafty javelin which concealed a dozen hooks with sharpened barbs… but even so I had no luck. The August that year was a warm one, and the quiet nights with the lights of bonfires scattered here and there consoled my trouble soul somewhat, and at times my thoughts of Anya became sweet, as they had been before. I temporarily forgot about Artur, and it was as if Anya had simply gone away, soon to return once more to our ivy-covered terrace on Inessa Armand Street.
And so, one day at dawn, when the bonfire had burnt itself out, the sky showed the first glimmer of dawn and a fog hovered over the water, so thick that you wouldn’t be able to see your own hand if you stretched it out in front of you, I heard a voice nearby.
“It’s so quiet…”
“Do you like it, baby?”
“Yes. I don’t even feel like sleeping. It’s good you came, I was so bored here.”
“Yes, if it wasn’t for you, I wouldn’t have stayed here three days even.”
“Really, Artur?”
“Really, silly.”
She laughed, and ran to the water, saying:
“Oh, it’s so warm!”
“Let’s go for a dip, baby”, said Artur, in a husky voice.
“I don’t have a swimsuit”, answered Anya, crestfallen.
“Well, who goes swimming in a swimsuit anyway at night?”
“But how then?”
“Like this, babe…” and I heard the slight rustling of his synthetic shirt.
“But what if there’s someone about?”
“There’s no one about, don’t worry.”
“Don’t Artur, I can do it myself.”
Flee, run away! I lay on the sleeveless jacket, stunned, as I had been the week before under Naida’s paws, dazed from this unheard-of treachery, about which I hadn’t dared to think. At that moment the little bell twitched and gave a deafening peal.
I pulled sharply.
It was as if someone had tied a boulder to the other end of the line. I began to slowly haul it in towards me, centimetre by centimetre, very cautiously, when suddenly it went slack, before tautening and beginning to hum. On the water in the fog there was a crack and something splashed, and the ledger rig began to tug in my hands.
“Stop, son of a bitch!” I cursed under my breath, but very audibly, as it turned out.
The big fish gave another leap, and the crack was even louder, so that I was afraid that the carp would escape. He was still stuck, though, and that meant he was caught fast on a couple of hooks. It calmed a little, weakened, and I began to pull the line in towards myself. Unfortunately, it was the worst of my ledger rigs, with a knot at one point on the line. I could feel the terrible tension on the line – if only it would hold! The carp too must have sensed the vulnerability, for he began to flail like a rabid dog on a leash, and I was forced to let him out metre after metre.
“Give it here, Seryozha!”
I turned and saw Artur two paces away – he stood with bare feet on the sand, and his eyes flashed like a madman’s.
“Gerr’out of here!” I choked out, putting all my hatred towards the seducer in those words, but he seemed not to hear me.
“You’ll mess it up! You don’t know how to drag it in”, he groaned “Let it out, let it out, I’m telling you! Pull!”
“I won’t mess it up”, I said through gritted teeth.
“It’ll get away! Shit!”
“Stop your quacking, you’ll jinx it!”
I began to reel it in, and noticed out the corner of my Anya, appearing from the fog in a dark jacket. She stood close behind me, and I felt more confident.
“Seryozha! Seryozha, what are you doing?” wailed Artur “Would you ever just give it to me! Oh, you bollocks, you’ll mess it up! What sort of a line do you call that?”
But the carp didn’t escape, it was already fairly worn-out, and I wrested it in metre-by-metre. I knew well that my bearded competitor would like nothing more now than for the carp to escape, but for me this was an affair of honour, and the damn knot was still in the water. I reeled in the line another little bit, when suddenly the carp jumped right out again, very close this time, and we managed to get a glimpse of its powerful body.
“Ehhhh!” groaned Artur miserably, and behind me Anya let out a shout.
But my hands worked steadily, as if it had been my hundredth carp, not my first. And there, at last, the knot! The carp was all but in the bag - now I could relax and show the both of them how to catch a fish!
“Giv’us a fag”, I said to Artur, offhandedly.
“A what?” he gaped at me. “You just reel it in first!”
“Go on, go on, get me a cigarette! The fish and I need a smoking break.”
Artur disappeared into the fog, grumbling and sighing. As he left I turned to Anya, and our eyes met. Her face showed fright, impatience and interest… at least she no longer looked at me as if I was a patch of empty space.
I lit my cigarette from the matches so obligingly provided and, blowing smoke rings, took a seat, brushing away the ash.
“Seryozha! What are you taking your time for?”
“Now he won’t get away”, I drawled back, and began to reel in some more of the line, but it was stuck. I pulled harder, but the line was dead and slackened the moment I let some out. Rocks… While I had been showing off the carp snagged the line in underwater stones, and that was the end, for him and for me. I could imagine what Artur would serve out, how I would look in Anya’s eyes, and couldn’t bring myself to announce what had happened for all to hear.
“It’s not coming?” asked Artur, hope flashing in eyes.
“What are you loafing about for? Quit gawping at me like a girl and jump in, lively! Go on!” I shouted, struck by a heaven-sent guess.
“What for?”
“Idiot!” I said with relish “Go free the line.”
Artur wallowed into the water, slipped under, felt for the line, and a moment later it was taut once more. The carp made one last leap before I hauled it onto the shore, right before the eyes of the nocturnal bather who was busy holding his trousers up.
A long mirror carp lay on the sand with its gills splayed, plump, slippery, with dark scales and a powerful spine. It gave a start, about to writhe its tail; I grabbed my knife and drove it into the carp’s head as Anya screamed.
“Not bad, not bad”, mumbled the wet and pimply scholar embarrassedly, and there was just that look of hopeless despair on his face as had been on mine those past few days.
Only then did I realise how tired I was. My duel with the carp had lasted at the very least twenty minutes, it was now bright, and the long-awaited ripples had appeared on the surface of the reservoir. Artur fussed around the rig in the hope of a nibble.
He didn’t glance once at Anya, tried the line every minute, asked what it was baited with and shook his head doubtfully.
“Artur, I want to go home”, said Anya.
He glanced at her with senseless eyes, as if he had only that moment noticed her, and in despair at here obtuseness barked:
“Baby, just a minute. When the day has dawned, but the sun’s not up - that’s when the biggest fish are caught.”
That’s what was written in his favourite book, but I knew that my carp had scared away all the fish around, and that he wouldn’t catch a thing.
“Artur, I want to sleep”, Anya repeated fretfully.
This time he didn’t even turn around; he could have sworn that the little bell gave a quiet twinkle. Artur grabbed the line and froze, ready to hook.
“Artur, granny will wake up soon. We have to get back in time!”
“Why don’t I see you back”, I said to Anya.
She cast a lazy glance across my face, squinting, but I held firm – the carp lying on the sand gave me strength.
“Artur, we’re going!” Anya said, stamping her foot.
“Aha, aha”, he nodded, slapping the midges on his bare back.
I stuffed the carp in a canvas bag, and we headed off home. I went first, as proud and as inaccessible as the cavalier of the golden star, puffing away on my cigarette as I went and shifting the sack from one shoulder to the other periodically. Anya on the other hand was sulking, sulking because of the dew which soaked her sneakers through to her woollen socks, because of the midges, because of Artur, because of the carp, because of me. She was waiting for me to start fawning again, but I didn’t know myself at this stage – a real tough man in a hemp shirt with down on my upper lip.
When we approached the house, the national anthem was playing and Ksenia Fyoderovna was sitting in state on the terrace wearing her night-cap and drinking coffee. Seeing us, she made for Anya with flashing eyes, but I stepped in front, holding out the bag to the old women.
“Here’s a little something for you Ksenia Fyoderovna”, I said, with as much charm as I was able.
“Anya!”
“What!” wearily pronounced my betrayer.
“Where have you been?”
“What, Ksenia Fyoderovna”, I interrupted again “do you think it’s so easy to reel in an animal like this? If only you had seen how hard Anya worked!”
The carp was spectacular in the rose-tinged morning sunlight - not for nothing was it called mirrored. On its flank were reflected three faces – mine confident, granny’s strict, and Anya’s piteous.
“Well alright”, Ksenia Fyoderovna relented, “if it was Seryozha you were with then I can rest easy”, and turning to me she said “Drop by this evening, and I’ll cook it.”
“Thank you”, I answered with dignity.
That whole morning I slept the normal sleep of a healthy teenager, and it was only at around three in the afternoon that I was wakened by Artur’s whistle. My friend looked even more frightening than he had at night. Pale, haggard, and with watery red eyes, he cast me a perplexed and pitiful glance.
“Buddy, lend me a rig for one more night?”
He had no rigs of his own – Artur had only ever caught fish with a fly rod, saying that any other way lacked the satisfaction of contemplating the motion of the float on the water’s surface.
“Sure, take it”, I shrugged, trying not to betray the slightest hint of joy and frighten Artur.
“Thanks, Seryozha, I’ll never forget it”, he said hurriedly, and disappeared.
I tried to get a bit more sleep, but it was already hopeless, so instead I grabbed grandad’s electric razor and for the first time in my life traced the blades along my chin.
The carp was cooked to perfection; neither before nor since have I had one like it. We sat ceremoniously around the table, the discussion touched horticultural themes and female revolutionaries. The late-night news broadcast passed, and once again Anya and I were left alone, no longer disturbed by our uninvited guest. Alas, there was no going back to those uneventful nights, and I could sense by Anya’s disquiet that she was thinking about Artur who, even in his absence, came between us. Was this the moment to stand up, go to her, hug her, and say what’s up baby?
But who was I kidding...? I stood, and said:
“Well, bye then?”
“Go on, go, Seryozha”, and there was a note of gratitude in her voice.
Suddenly I felt so offended on her behalf that I wanted to rush off down to the quarry and drag back that idiot. But what would be the point…?
I left the house and started to wander, not looking where I was going. I no longer felt the ache from before, only a sort of heaviness. It was a heaviness I felt I could handle though, as if I had taken it voluntarily on my shoulders.
Long before I heard or saw it, I felt, or guessed, that Naida was running towards me from the darkness once again. I tore a picket from the fence and strode towards the sheep dog.
“Get out of here!”
She began to growl quietly, and began to back up, as if awaiting the right moment to pounce, but I made a warning movement and she disappeared back into the night as silently as she had appeared from it.
I went on to my wicket gate, threw away the picket and sat on the bench. I lit a cigarette. So, it was all over.
The next two days were dull, with a listless South-West wind which boded well for nibbles. But Artur didn’t show his face, which meant that he was having no luck with the carp. He was down at the quarry from morning till night, smacking his lips, rubbing his eyes with the back of his hand, and rushing home from time to time for a bite to eat. I helped my grandad to fix up the barn, and my soul was desolate and silent.
On the third day the wicket fence opened, and through it came Anya. My God, what had happened to her! She looked worse than her beloved.
“Seryozha, let’s go catch a fish.”
“They won’t bite, Anya.”
“Granny asked that we catch her another carp.”
“Well, let’s go”, I said, helplessly.
Luckily that was the last night of that holiday season. Only once did I have to see the student’s face, distorted with spite, convinced that I had unexplainedly brought the girl fishing to take revenge on him – she spent half the night weeping loudly not twenty paces from his fire and scared away the carp.
At dawn it began to rain, and we set off home. Our clay road was washed away, and so we went slipping and sliding. Artur went first without carrying anything, simmering. I was next, with the ledger rig, and following after me was Anya, who continued to snivel unashamedly aloud, either seeking attention or already beyond caring. But we went on, not turning, and, coming to Krupskaya street, parted, never to meet again.
Known as the Feast of the Transfiguration in Western Christianity. In Russian Orthodoxy it is celebrated on the 19th of August and is traditionally associated with the blessing of the year’s apple harvest, hence the name.