Часы минувшего. Максим Лаврентьев о заключительном томе есинского «Дневника»

Вот и завершилось то, чему, казалось, не будет конца, – вышел заключительный том есинского «Дневника», а это в общей сложности 17 отдельных книг плюс дневник 2005 года, изданный «Дрофой» под одной обложкой с романом «Твербуль, или Логово вымысла». Кстати, опыт соединения автором поденных записей с высокой литературой мог, возможно, впервые навести его тогда на мысль о сравнении того и другого – не в смысле их эстетической ценности, а, я бы сказал, с точки зрения перспектив износостойкости. В ту пору, только простившись с ректорским кабинетом в Литинституте, Сергей Николаевич не раз повторял мою фразу из рецензии многолетней давности (см. «НГ-EL» от 13.09.07): дескать, ректор заслонил в нем писателя. А в самые последние годы жизни говорил, что именно дневники его непременно останутся в истории, и молчал о своих романах, словно их дальнейшая судьба уже не интересовала писателя.

Но если он так низко расценивал шансы своей беллетристики – одного из вершинных, на мой взгляд, проявлений гоголевской традиции в русской литературе, – отчего же до самого конца продолжал выколдовывать новые сюжеты и образы (его свеженаписанную пророческую повесть «Смерть приходит по-английски» я успел только вчерне отредактировать, когда из Минска пришло трагическое известие)? Или Есин понял с высоты своего возраста и опыта нечто такое о тайных путях искусства, что мог ни о чем больше не беспокоиться? Думаю, да, и будущее подтвердит это. Вот и сейчас, насколько знаю, подготавливается к печати сборник повестей руками оставшихся верными памяти – Сергея Толкачева, ближайшего друга и душеприказчика, и Павла Косова, бывшего есинского семинариста в Литинституте, бережно отредактировавшего его предсмертный дневник.

Игравший, по завету Тютчева, с людьми и судьбой, Сергей Есин все это заранее просчитал и предвидел. Но было ли безмятежно у него на сердце перед тем, как оно тихо замерло в минской гостинице, будто маятник напольных часов, где опустились на цепях тяжелые гири? Ни в коем случае. «Мне интересно, – сообщает он в дневнике, – что происходит в государстве, меня волнует чувство справедливости, я вижу особенности нашего политического строя, которому не сочувствую, вижу ограниченность оппозиции, меня раздражает бесконечное воровство, восхищают некоторые мои сверстники, которые умудряются играть сразу за две команды, я пишу о Литинституте, по­тому что это основное, что у меня есть и что меня занимает. В конце концов, Литинститут – это зеркало литературы. И в редкую сеть иногда что-нибудь да попадает. Не судите строго, и кто знает, что останется нашим потомкам».

И самая последняя запись, от 9 декабря: «Выспался, потому что часа в четыре выпил снотворное. Из полезного: ходил по стадиону, отчистил машину от снега, потом довольно долго разбирался со своим Дневником. Все время грызет: не слишком ли много времени я этому всему уделяю? То ли записываю, как много от меня ускользает, как неверно или облегченно я иногда толкую события…»
Маятник остановился, но часы продолжают безошибочно показывать время, пусть и ушедшее от нас, живых, навсегда.


Источник: НГ-ExLibris