Писательница Оксана Васякина — о книгах, которые на нее повлияли
Роман «Рана» — дебют Оксаны Васякиной в прозе и один из самых заметных романов этого года. «Рана» — автофикциональная история молодой женщины, мать которой смертельно заболевает и умирает. Героине нужно ее проводить, устроить похороны и прощание и отвезти урну с прахом в родной сибирский город. Это замечательно написанная книга, в которой перемежаются разные способы письма (проза, поэзия, мемуар, эссе), преодолеваются границы жанров, рассказывающая о поиске себя в момент потери точки отсчета координат: холодная и строгая мать была центром вселенной для героини; оттолкнувшись от нее, она выстроила свою жизнь, но без нее все нужно еще раз переосмыслить. Esquire попросил Оксану Васякину поделиться любимыми и нелюбимыми книгами, благодаря или вопреки которым получилась «Рана».
<...>
Со поэзией по‑настоящему я встретилась лет в двадцать, когда начала писать дурацкие стихи (на «Стихах.ру» недавно закрыли мою страницу, чтобы никто не смог их прочесть). Я тогда жила в Новосибирске, работала в кофейне. Покойная Лена Макеенко делала фестиваль, который назывался «Поэмание», и меня пригласили туда участвовать в слэме (поэтическое мероприятие, где разные поэты читают стихи и состязаются в мастерстве. — Esquire) Андрея Родионова. Лена выкладывала в паблике этого фестиваля аудио и видео со стихами: «Мария Степанова читает стихи», «Елена Фанайлова читает стихи», «Вера Полозкова читает стихи», Воденников, Львовский, еще кто-то. Мне кажется, в тот момент, когда я их услышала, я поняла, что все это время куда-то не туда шла. Я была неподготовленным читателем. Часто говорят, что для того, чтобы читать современную поэзию, надо быть подготовленным читателем, но я просто работала на работе, танцевала на вечеринках и пила пиво.
Я была, что называется, человеком творческим, но к современному искусству, к современной культуре не имела никакого отношения — я в музее не была ни разу на тот момент. Когда я услышала те стихи, то, просто как крыса на флейту, пошла к этим стихам, и мне ничего больше не надо было. Я тогда поняла, кто я, поняла, что буду писать, вот такие стихи у меня будут. Я села на поезд и уехала в Москву — и приехала, поступила в Литературный институт.
Учеба меня, конечно, шокировала. Мне нужно было читать Гесиода. Мне нужно было читать «Одиссею». Я, что называется, с мороза попала — тусовалась на слэмах у Родионова, и тут мне рассказывают историю древних цивилизаций, историю русского языка, историческую грамматику русского языка, стилистику, античку, древнерусскую литературу. А я же не училась нигде никогда, не умею учиться. Но пришлось.
В лите я тусовалась с левыми. Мы читали французских философов, как я сейчас понимаю, чепуху. У меня был очень серьезный конфликт с тем, что мы читали. Это моя большая боль: я, как женщина, была не проявлена даже там, где все было настроено на борьбу за равенство. Вот я читаю Рансьера «Несогласие» — и он там начинает с Античности и делит полис на тех, у кого есть голос, и на тех, у кого нет голоса. Но я понимаю, что я ни к той, ни к другой группе не отношусь хотя бы потому, что Аристотель делил на группы горожан, которыми могли считаться только мужчины. И Рансьер на это опирается. Я, с одной стороны, пыталась это впитать потому, что это был маркер некоей продвинутости; с другой стороны, у меня был очень простой вопрос: как мне применить себя в этой истории, как применить собственный опыт? Почему я всегда должна читать про других в то время, когда меня нигде нет? В этом был очень большой конфликт с этими прекрасными левыми философами конца семидесятых годов. Сейчас у меня нет конфликта, я спокойно читаю их.
