Стихи
ПАМЯТИ ВЕНЕЦИАНСКИХ КОШЕК
Слишком жарко. Избыток соборов,
голубей и туристов. Лев,
в битве с сыростью уцелев,
не спешит проявлять свой норов.
Перспектива для дураков:
посидеть в пресловутом баре,
где милуются Оден и Байрон,
превращенные в голубков.
Вот и ты попущеньем граций
посетил лагуну. Посмей
написать про любовь и смерть
перед ликом сих декораций.
Биография, мой дружок,
означает не сумму странствий,
но итог застарелой страсти -
розоватый ее ожог.
Память тела каши не просит,
но, вкусив от ее щедрот,
чокнись с зеркалом мертвых вод,
апеллируя к прошлому - Прозит! -
ибо, видимо, не бывать
по сей день нерожденным детям
на коленях твоих. Но с этим
лучше все же не шутковать.
Лучше выпить холодной граппы
и запить из фонтана - смесь
не способна отсрочить смерть,
но поможет стоять на грани.
Лучше уж проканать тишком,
не срывая аплодисмента.
Эта самая fondamenta
не одарит тебя стишком,
но, заведомо против шерсти,
отмахнется: охолони.
Ни поплакать в жилетку, ни
рук скрестить в знаменитом жесте.
Ибо времени наплевать
на свое отраженье: это
для воды лишь синоним эха -
инстинктивный зуд рифмовать.
Камень, кажется, сам спрессован
все из той же воды - она
равно примет за муть со дна
вид дворцов и твоей персоны.
Всяк особо неисцелим.
Исцелимые, чай, нервишки
берегут: не кропают вирши -
комментарии пишут к ним.
Исцелимому, чай, не страшен
карнавальный сюр площадей,
слишком явственный крен к воде
сих - куда там Пизанской - башен.
Место не из разряда тех,
где тебя по одежке встречают -
по уму привечают; чают
вновь услышать туристский смех.
Запах гнили необоримо
призывает тебя поддать.
И отсюда рукой подать
до идеи нового Рима,
восстающего из воды,
что из мыльных волн причиндалы
исполинов подводных - дамы
вздрогнут - в водорослях седых.
Ощущение легкой качки
(даже если покинул трап)
дозволяет прихлеб с утра.
Вопли мелкой местной собачки
на загривке топорщат шерсть:
получается очень скверно,
но на деле - довольно верно
(впрочем, как и в любом клише).
Это попросту означает,
что тебе пока еще не
безразлично, в какой стране
просыпаться от крика чаек;
что дурацким твоим чертам
не укрыться под белой маской,
став одним с карнавальной массой.
Север все же честнее. Там
всё умышленней, может статься,
но взаправдашней, нежли чем
анонимность под маской черт
смертных: юноши, мужа, старца.
Там любитель ночных забав
не почует гусиной кожи,
если пасть уцелевшей кошки
вдруг раззявит предсмертный мяв.