Достоевский и Церковь. Часть третья
Именно в характерах людей верующих (и исповедующих сознательно свою веру) Достоевский воплощает систему своих христианских взглядов, которую, хотя и с оговорками, можно назвать его учением. Главный образ, важный дляпонимания этих взглядов, – конечно, старец Зосима.
В главе «Старцы» автор, кратко пересказав историю старчества в России и подытожив, что ныне, несмотря на гонения, старчество утвердилось и водворяется по русским монастырям, вдруг добавляет:
«Правда, пожалуй, и то, что это испытанное и уже тысячелетнее орудие для нравственного перерождения человека от рабства к свободе и к нравственному совершенствованию может обратиться в обоюдоострое орудие, так что иного, пожалуй, приведет вместо смирения и окончательного самообладания, напротив, к самой сатанинской гордости, то есть к цепям, а не к свободе».
Что это за фраза и в чем ее смысл? Как старческое руководство может привести к сатанинской гордости, если это – духовное учреждение, богоустановленное именно для спасения человеческой души от потемнения гордыней?
Что такое эта фраза (кстати, достаточно неуклюжая и сама по себе, в литературном смысле)? Признак неверия самого Достоевского в старчество как благодатное явление или боязливый экивок на всякий случай для неверующих? Или же это – привычный для мастера психологический парадокс, которым он хочет удивить читателя? Но в любом случае такая фраза не может произвести доброго впечатления на церковного человека именно благодаря своему лукавству.
A фразa эта в романе неслучайна. Ниже прочитаем страницу рассуждений автора о кликушах-бесноватых, которых ему поначалу характеризовали как «притворщиц, чтобы не работать». «Но впоследствии, – пишет Достоевский, – я с удивлением узнал от специалистов-медиков (очевидно, это и есть высшие авторитеты в духовной сфере? – В.М.), что тут никакого нет притворства, что этострашная женская болезнь, ... происходящая от изнурительных работ слишком вскоре после тяжелых, неправильных, безо всякой медицинской помощи родов...»
Такие медицинские объяснения сложных духовных явлений тоже, конечно, не могут вызвать сочувствия у человека верующего.
Вот в описаниях монастыря мы находим портрет отца Ферапонта, монаха-отшельника, живущего строгим постником. Он «видит чертей», окружающих монастырских монахов, осуждает старчество и отца Зосиму, ненавидит (в буквальном смысле слова) всех мирских. А вот каково рассуждение отца Ферапонта о посте:
«Я-то от их хлеба (то есть монастырского – В.М.) уйду, не нуждаюсь в нем вовсе, хотя бы и в лес, и там груздем проживу или ягодой, а они здесь не уйдут от своего хлеба, стало быть, черту связаны».
Такой уровень мысли и такое понимание сути поста говорит, конечно, об одном: мы видим перед собой карикатуру. Карикатурна и сцена скандала отца Ферапонта над гробом старца Зосимы, от тела которого «раньше естественного времени» пошел почему-то тлетворный дух. Но почему единственный отшельник, нарисованный Достоевским, карикатурен? Неужели только потому, что путь отшельничества писатель не понимал и отвергал?
