«Он, как свои, на теле носит все язвы родины своей»: круглый стол к 200-летию Николая Некрасова
10 декабря 2021 в Литературном институте имени А.М. Горького прошел круглый стол, посвященный двухсотлетию Николая Алексеевича Некрасова. В круглом столе, организованном кафедрой русской классической литературы и славистики, приняли участие преподаватели Литинститута, МПГУ, МЦКО, колледжа музыкально-театрального искусства им. Г.П. Вишневской.
«Он, как свои, на теле носит все язвы родины своей»
Круглый стол
посвященный двухсотлетию Николая Алексеевича Некрасова.
Круглый стол проводился кафедрой русской классической литературы и славистики Литературного института имени А.М. Горького 10 декабря 2021. Модератор круглого стола - к.ф.н., доцент Ольга Юрьевна Саленко.
Участники круглого стола:
завкафедрой русской классической литературы и славистики д.ф.н профессор Галина Юрьевна Завгородняя (Литинститут),
д.ф.н профессор Ирина Георгиевна Минералова (МПГУ),
д.ф.н профессор Сергей Анатольевич Васильев (МГПУ, Литинститут),
д.ф.н ведущий эксперт Александра Артуровна Кудряшова (МЦКО),
к.ф.н доцент Людмила Александровна Карпушкина (Литинститут),
канд. искусств. Светлана Владимировна Молчанова (колледж музыкально-театрального искусства им. Г.П. Вишневской),
к.ф.н доцент Ольга Юрьевна Саленко (Литинститут).
И.Г. Минералова: Разговор о Николае Алексеевиче Некрасове принято начинать с глубокомысленного размышления о юбилее. Я не стану этой традиции изменять. И приведу один-единственный факт. О чем он свидетельствует, судить вам. Дочка моей доброй знакомой поступала нынче, то есть в некрасовский юбилейный год, в музыкальное учебное заведение в Москве. Поскольку победительница разных конкурсов и олимпиад, то на вопрос: «Твой любимый поэт?» отвечает… правильно – «Некрасов». Нет, дело не в том, что должно держать нос по ветру, да? Дело в том, что она поет Некрасова… И экзаменатор, словесник, обращаясь громко к комиссии и, видимо, к девочке, возмущенно: «Ну, что за вкус? Он же о крестьянах писал! Он же чуть в карты не проиграл жену!» И далее известный юбилейный поток всякой обывательской дряни… Возражения девочки о том, что Волгу, великую русскую реку, описал так, как никто не описал, душу народа выразил, – действия не возымели.
Поэтому словеснику вообще-то не только на экзамене, а в принципе следует определиться: он о поэте и поэзии судит или обо всем остальном…
Девочку, получившую высшие баллы по музыкальным предметам и прочим егэшным, не взяли: «культурки недостает». Она поступила в другое, музыкальное, за нее не переживаем. Переживаем за экзаменаторшу и за то, какую-такую «культурку» она «сеет», как писал столь презираемый ею Некрасов. Если б она была исключением из правила! Известно, что Некрасов в 1990-е был выведен из школьной программы, сейчас слегка введен, и эти манипуляции принадлежат не тем, кто невежда и не понимает, зачем в школьной программе те или иные писатели, это ж головастые интеллигенты делали…
Вы спросите: какая потеря? Отвечу: невосполнимая. Без Некрасова история не только русской литературы, но русской культуры неполная. Без него, перефразирую, «народ не полный».
Г.Ю. Завгородняя: Что ни говори, Некрасов-поэт в ХХ веке стал заложником некоего одностороннего, если не сказать упрощенного понимания, по крайней мере на обиходном уровне. Возможно, это такая школьная инерция. Ведь первая и неизменная ассоциация с ним – певец тяжелой народной доли. Этого не отнять, конечно. Но сколь Некрасов шире, разнообразнее, глубже, причем во всем – и в тематике, и в стиле, да и в самой жизни своей! Действительно, личность была более чем сложная, противоречивая, что, как известно, ему самому принесло немало бед, но нам он именно этим и интересен – и как поэт, и как человек.
Л.А. Карпушкина: Н.К. Михайловский в воспоминаниях размышляет о сложившейся репутации Некрасова: «Развенчать Некрасова дело нехитрое. Для этого не требуется быть ни «консерватором», ни злецом… Надо… не иметь ни малейшего понятия о поэзии, о процессе творчества, чтобы утверждать, что можно писать такие стихи, как некрасовские, всю жизнь неискренно и ради выгоды. Такое утверждение могут подсказать только убогая мысль и пустое сердце». Ему вторит сестра Некрасова А.А. Буткевич, приводя в пример уникальный образ из «Крестьянских детей»:
Чу! Шепот какой-то…а вот вереница
Вдоль щели внимательных глаз!
Все серые, карие, синие глазки –
Смешались, как в поле цветы…
Анна Алексеевна говорила, что такой образ холодной головой выдумать нельзя.
Некрасов вызывал у современников резко полярные оценки, некая двойственность его образа очевидна: «барство» и жестко-прагматичная политика издателя парадоксально сочеталась с пронзительной искренностью его поэзии, вершиной которой, пожалуй, стали трагические ноты «Последних песен». Для А. Пыпина Некрасов – «двойной человек», а для Н. Добролюбова – «поэт сердца». Наверное, действительно, большое видится на расстоянии, и примиряющее слово о Некрасове за Чуковским: «двуликий, но не двуличный».
С.В. Молчанова: Совсем немного не дожил до 200-летнего юбилея Некрасова автор научных исследований и развернутых биографий поэта Николай Николаевич Скатов. К 190-летию Некрасова была опубликована его статья, которая сначала вызывала сопротивление своим названием «Почему мы не любим Некрасова?» (ЛГ № 6, 16-22 февр. 2005 г.). (Как!!! Разве?) В «Нашем современнике» заголовок слегка изменился – «За что мы не любим Некрасова?». А потом…
В середине статьи известный ученый (на тот момент член-корреспондент РАН, директор Пушкинского Дома) не выдерживает академического тона и сбивается на эмоциональную публицистику. «…Наше неприятие Некрасова может определяться не только его устарелостью, но и его злободневностью – иногда до жути».
Действительно, читайте!
Грош у новейших господ
Выше стыда и закона;
Нынче тоскует лишь тот,
Кто не украл миллиона.Бредит Америкой Русь,
К ней тяготея сердечно...
Шуйско-Ивановский гусь –
Американец?.. Конечно!
«Было: все (!) во имя коммунизма. То есть во имя его было дозволено все: произвол, беззакония, репрессии, подавление, коллективизация, голод...
Стало: все (!) во имя капитализма. То есть во имя его стало позволено все: произвол, беззаконие, обман, грабеж, деколлективизация, голод...»
ЧТО бы написал ученый к нынешнему юбилею? Утверждал бы он опять с надеждой: «Все решит другое: откроются ли источники нравственной жизни – подлинные, вековечные, окончательные. <…> явятся ли они <…> как последняя и сейчас единственная возможность человеческого выживания».
Или повторил бы драматический финал своей статьи: «Но, кажется, отношение к поэзии Некрасова может быть одним из знаков того, обретем ли мы себя друг в друге, найдем ли мы человеческую «круговую поруку», или мы будем рассматривать себя «как единицу». И – придем в отчаяние. И – сойдем с ума. И – окончим самоубийством».
Осмелится ли современный либеральный критик не поддержать, нет, а хотя бы осторожно процитировать Василия Розанова «Из уединенного»:
«Таких, как эти две строки Некрасова:
Еду ли ночью по улице тёмной, –
Друг одинокий!.. –
нет ещё во всей русской литературе.
Толстой, сказавший о нём, что «он нисколько не был поэт», не только обнаружил мало «христианского смирения», но не обнаружил беспристрастия и простого мирового судьи. Стихи как
Дом не тележка у дядюшки Якова –
народнее, чем всё, что написал Толстой. И вообще у Некрасова есть страниц десять стихов до того народных, как этого не удавалось ни одному из наших поэтов и прозаиков».
И далее Розанов утверждает: «…он был «властителем дум» поколения чрезвычайно деятельного, энергичного и чистосердечного. Не худшего из русских поколений: и это есть исторический факт». На этом утверждении прерываешь чтение и невольно задумываешься: «А к какому поколению русских людей принадлежишь ты? и будут принадлежать твои дети и внуки?»
О.Ю. Саленко: Примечательно, что приходится сталкиваться с априори негативной оценкой творчества Некрасова людьми разных, я бы даже сказала, диаметрально противоположных мировоззрений, либерально и консервативно настроенных. Когда спрашиваешь, что конкретно не нравится в стихах, в ответ слышишь лишь общие места, шаблоны, свидетельствующие об однобоком восприятии личности поэта, а не о собственном опыте прочтения его произведений. Это удивительно. В XIX веке Некрасова противопоставляли Пушкину. В Советское время его поднимали на щит, как борца с царизмом, в преподавании обращали внимание на идеологическую составляющую, в постсоветское время его творчество, (так и не прочитанное!) стали отторгать, как маркер идеологии прошлой эпохи. Если в 1950 году Некрасов входил в пятерку «великих русских поэтов» наряду с Крыловым, Пушкиным, Лермонтовым, Маяковским, а Достоевского среди «великих русских писателей» в то время не значилось, то в 2021 году на карточках «познавательных для детей старше 10 лет» Некрасова нет среди 12 писателей (поэтов всего три: Державин, Пушкин, Лермонтов). Произошла этакая своеобразная рокировка двух юбиляров 2021 года. Некрасов как бы уступил своё место Ф.М. Достоевскому. Жаль, опять серьезные историко-литературные и культурные лакуны.
Г.Ю. Завгородняя: А ведь долгие годы Некрасов был самым авторитетным и деятельным организатором литературного процесса в столице, главным редактором ключевого литературного журнала. Формировал читательские вкусы, вершил писательские судьбы, часто подвергаясь самой жесткой критике… Но одновременно он продолжал оставаться поэтом (а ведь как сложно совмещать такие разные виды деятельности!) и неизменно нес в себе вот эту трагедию раздвоенности, неуверенности в собственном пути, призвании и таланте…
О.Ю. Саленко: Говоря о Некрасове как организаторе литпроцесса, нельзя не вспомнить так называемое «Обязательное соглашение» редакции «Современника» в лице Панаева и Некрасова с четырьмя талантливыми и многообещающими авторами – Григоровичем, Тургеневым, гр. Толстым и Островским – об исключительном участии, обязательстве печатать свои произведения только в «Современнике», в течении 4 лет с 1 января 1857 года. Однако, по меткому выражению одного из них, «гладко было на бумаге…», в том же 1857 году пять номеров журнала вышло без единой строчки «участников», несмотря на обещанные «пропорционально числу страниц в статьях» часть дивидендов от подписки. В феврале 1858 года соглашение было расторгнуто.
Л.А. Карпушкина: Да, этот проект оказался нереализуемым. В целом Некрасов вел журнальные дела весьма толково: и пропаганду вел, и деньги зарабатывал. В «Современнике», кстати, был отдел моды (с картинками!), который вел И. Панаев при участии А. Панаевой. Правда, журнал честно предупреждал, что «люди светские никогда не одеваются по картинкам, ни в Париже, ни в Лондоне, ни в Петербурге, – нигде. Они одеваются к лицу».
С.В. Молчанова: Некрасов-издатель – важнейшая тема в разговоре о поэте. Журналы «Современник» и «Отечественные записки». Отношения с авторами и какими! Но мне хочется обратить внимание на постоянную публикацию в этих журналах пьес А. Островского. Эти публикации привлекали внимание не только писателей, но и читателей. Честь и хвала такому читателю.
Напомню, что во второй половине ХХ века у нас в стране публикация пьес вне театральных и профильных журналов (типа «Современная драматургия», «Театр», «Драматург») были крайне редки. Да, в «Новом мире» могли опубликовать пьесу Афанасия Салынского, но именно потому, что Салынский был главным редактором журнала «Театр», и если кому-то мечталось и доводилось разразиться пьесой, то дорога вела в кабинет Афанасия Дмитриевича.
О.Ю. Саленко: В свою очередь, как проникновенно звучат слова Островского, обращенные в письме к Некрасову, в начале декабря 1869 года, когда поэт опять занемог: «...Зачем Вы пугаете людей, любящих Вас! Как Вам умирать! С кем же тогда мне идти в литературе? Ведь мы с Вами только двое настоящие народные поэты, мы только двое знаем его, умеем любить его и сердцем чувствовать его нужды без кабинетного западничества и без детского славянофильства».
С.А. Васильев: Хотелось бы обратиться к дебюту поэта. Первая книга стихов Н.А. Некрасова «Мечты и звуки» 1840 года, как известно, стала для автора тяжелым испытанием. При в целом положительных как устных, так и печатных отзывах на «Мечты и звуки» В.А. Жуковского, Ф.Н. Менцова, П.А. Плетнева и других известная резко отрицательная рецензия В.Г. Белинского стала в творческой судьбе Некрасова определяющей. После нее Некрасов почти полностью уничтожил тираж книги и никогда не включал стихи из нее в последующие сборники. Последующее восприятие творческого дебюта Некрасова определялось в основном именно негативными отзывами Белинского – как в XIX, так и в ХХ веке. Например, М.К. Азадовский, при всем внимании и благожелательности к раннему Некрасову, фактически признает «Мечты и звуки» книгой слабой и только.
И.Г. Минералова: Не только Виссарион Григорьевич Белинский, были и другие, кто забраковал первую книжечку стихов «Мечты и звуки». Юрий Иванович Минералов в учебнике по истории русской литературы, в лекциях в Литературном институте объяснял сам факт важности не критики, а желания понять, что составляет суть стиля, движения мысли, художественного думания у поэта.
С.А. Васильев: Ю.И. Минералов дал фактически всесторонний стилевой анализ книги «Мечты и звуки». Позвольте, я процитирую: «<…> “Мечты и звуки” – вполне достойный начинающего поэта дебют, яркая, пусть и по-юношески весьма неровная книга <…> Автор явно владеет словом <…> Поэту удается “словесная живопись”, у него яркое сюжетное мышление, он смело и небезуспешно берется за разрешение сложных морально-религиозных тем (хотя по временам и сбивается на декларативные интонации) <…> Н.Н. понимает, как следует профессионально выстраивать балладу, владеет приемами звукописи <…> будущий поэт-реалист изначально тяготел к ярко метафорической, эмоционально приподнятой романтической стилистике, а также <…> к отображению в стихах христианских идей и мотивов <…> присутствие подобных мотивов лишний раз объясняет, почему в СССР, в условиях антирелигиозной пропаганды, первая книга Некрасова, по сути, замалчивалась: дело было не столько в ее “слабости” (хотя именно это выставлялось ей в упрек), сколько в том, что она диссонировала с общепринятым тогда образом великого русского гражданского поэта, борца с самодержавием и т.п.».
Г.Ю. Завгородняя: Белинский, пренебрежительно отозвавшись о первом сборнике «Мечты и звуки», конечно, сыграл свою роль в «переформатировании» юного поэта, и, возможно, даже эту роль можно назвать благой… Ну, а можно прочитать не только отзыв Белинского, но и сами первые стихи Некрасова, и поразмышлять, настолько ли они все вторичны и беспомощны. И найти среди них прекрасные произведения, и обогатить еще больше свое представление о Некрасове – безмерно талантливом, бунтующем, саркастичном, страдающем… «погибающем за великое дело любви».
Л.А. Карпушкина: Пережив фиаско сборника «Мечты и звуки», в следующей книге «Стихотворения Н. Некрасова» он совершил полномасштабную поэтическую революцию.
И.Г. Минералова: Самым частотным в определении его манеры письма, как правило, является напоминание о том, что (Некрасов был дворянином – на всякий случай!) он принадлежал к разночинцам и революционерам-демократам, как будто принадлежность к социальной группе возвышает или умаляет твои достоинства стилиста. Если мы опять на эту дорожку ступим, то и будем его судить классово-политически. Не говорю: идеологически, потому что рассмотрение комплекса идей требует объяснения того, в какие художественные формы эти идеи облекаются. Может быть тут важно обратиться к строкам не сегодняшних исследователей, а к слову другого юбиляра, Ф.М. Достоевского, произнесенному над могилой писателя: «обрисовался передо мною этот загадочный человек самой существенной и самой затаенной стороной своего духа. Это <…> было раненное в самом начале жизни сердце, и эта-то никогда не заживающая рана (курсив автора -И.М.) его и была началом и источником всей страстной, страдальческой поэзии его на всю потом жизнь. Вообще же 4 маленьких главки посвящены размышлению Ф.М. Достоевского о Некрасове, отношения которых нельзя назвать безоблачными и дружескими, но тем вернее и точнее воспринимаются слова писателя, которого не заподозришь в комплиментаторстве: «Стремление же его (Некрасова – И.М.) к народу столь высоко, что ставит его как поэта на высшее место. <…> любовью к народу и страданием по нем он оправдал себя сам и многое искупил, если и действительно было что искупить…». Это я все к экзаменаторше с напоминаниями, которые стыдно не иметь в виду, преподавая в вузе.
Л.А. Карпушкина: «Страстный к страданию поэт» - еще одна черта к облику Некрасова, найденная Достоевским. Это качество сам Некрасов в стихотворении из цикла «На улице» формулирует так: «Мерещится мне всюду драма».
Г.Ю. Завгородняя: Когда перечитываешь Некрасова, это его «ранение» постоянно чувствуешь… Думается, оно связано с непреходящим сомнением в своем праве быть «поэтом-пророком», «поэтом-обличителем». Вот наглядный пример: строку из «Элегии» 1874 года «Я лиру посвятил народу своему» можно назвать таким хрестоматийным эпиграфом к десяткам, а то и сотням статей, заметок, сочинений, литературных мероприятий, посвященных Некрасову. Но что мы читаем дальше?
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил - и сердцем я спокоен...
Пускай наносит вред врагу не каждый воин,
Но каждый в бой иди! А бой решит судьба...
Это трагические строки об осознании возможной тщетности борьбы и собственной писательской безвестности (сравним с пушкинским: «Слух обо мне пройдет по всей Руси великой, // И назовет меня всяк сущий в ней язык»).
И.Г. Минералова: Сегодня время непоэтичное, от слова «совсем», похожее на то, что написал нам Н.А. Некрасов в начале поэмы «Современники»:
Я книгу взял, восстав от сна,
И прочитал я в ней:
«Бывали хуже времена,
Но не было подлей».
Но в самые трудные времена оказываются потребны и поэт, и гражданин. По тому, что и как пишет версификатор можно понять, кто он и следует ли завету
Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан
Я о том, что всякого большого поэта делает увиденным и услышанным его «масштаб личности», понимание гражданского служения, - такие не модные сегодня. Но если вы решили пойти по этой дорожке, то и другое напоминание Некрасова вам пригодится:
Где розы - там и тернии - таков закон судьбы.
Или согласиться:
Есть времена, есть целые века,
В которые нет ничего желанней,
Прекраснее – тернового венка…
Г.Ю. Завгородняя: Такая актуальная тема поэт и гражданин. Строка «Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан» процитирована уже не одну сотню раз, но, как мы понимаем, любая поэтическая фраза важна в контексте, без которого она теряет смысловые нюансы. Ведь это произведение полно и иронии, и самоиронии, и самое главное - удивительно глубокой, тонкой поэтической рефлексией. Поэт (в котором очевидны автобиографические черты!) окидывает взором свой прошлый путь:
Без отвращенья, без боязни
Я шел в тюрьму и к месту казни,
В суды, в больницы я входил.
Не повторю, что там я видел...
Клянусь, я честно ненавидел!
Клянусь, я искренно любил!
Вот они, те самые новые, «непоэтичные» темы, введенные Некрасовым в литературный оборот! Но что же мы читаем дальше?
Когда бы знали жизнь мою,
Мою любовь, мои волненья…
Угрюм и полон озлобленья,
У двери гроба я стою…
Ах, песнею моей прощальной
Та песня первая была!
Склонила Муза лик печальный
И, тихо зарыдав, ушла.
Кстати, отношения с музой у Некрасова были неизменно драматичные, что он постоянно подчеркивал, акцентируя при этом свою противопоставленность Пушкину с его, напротив, гармоничным союзом с музой. Символично, что Пушкин пишет стихотворение «Муза» в год рождения Некрасова:
В младенчестве моем она меня любила
И семиствольную цевницу мне вручила.
А спустя более тридцати в одноименном стихотворении («Муза», 1852) Некрасов «возражает» Пушкину (характерно полемичное «нет» в самом начале):
Нет, Музы ласково поющей и прекрасной
Не помню над собой я песни сладкогласной!
И далее:
Слетая с высоты, младенческий мой слух
Она гармонии волшебной не учила,
В пеленках у меня свирели не забыла…
Интересно, как полемичная тональность идет по нарастающей, а пушкинские образы снижаются – «семиствольная цевница», врученная музой, иронично превращается в забытую в пеленках свирель.
Да, необычность некрасовской музы в том, что она не древнегреческая богиня, а «печальная спутница печальных бедняков», «иссеченная кнутом». И, кажется, здесь вновь следует вспомнить о социальном развороте поэзии Некрасова. Но дело не только в этом – Некрасов на протяжении всей жизни сомневался, сколь он вообще достоин посещения музы.
С.В. Молчанова: Мои размышления о поэзии Некрасова неизменно приводят к одной и той же теме: художественное пространство, в которое поэт преобразует «врачующий простор» России. Представляю геометрию этого пространства, повторяя образные строчки из «Рыцаря на час»:
Да! я вижу тебя, Божий дом!
…………………………………
Поднимается сторож-старик
На свою колокольню-руину,
На тени он громадно велик:
Пополам пересек всю равнину.
Когда же вспоминаешь хрестоматийные «О, Волга!.. Колыбель моя!», «Выдь на Волгу; чей стон раздается…», то видится фигура поэта (рука не пишет «лирического героя»), поставленная на высокий речной берег. Отсюда открываются и срединная Россия, и сибирские пути. Неизменные, неизмеримые просторы весенних половодий пусть даже в детских стихах («Дедушка Мазай и зайцы», «Пчёлы») являют читателю образы неоднозначные, глубокие. Каждому по своему возрасту и разумению.
С.А. Васильев: Хотелось бы обратить более пристальное внимание на один образ сборника «Мечты и звуки», а именно – на образ детства-юности. В ранних стихах Некрасова этот образ, пусть и не всегда глубокий и художественно безупречный, играет очень важную роль. И это не дань романтической моде, а литературно полноценное явление, ведь мир детства, в частности, крестьянских детей, позже станет одной из основных тем творчества поэта.
Образ детства-юности формирует значимые романтические контрасты, включается в мистический балладный контекст, воплощает любовную тематику, подчеркивает нравственную проблематику (отнюдь не искусственное, а, наоборот, позже определяющее стиль поэта явление), включается в изобразительные планы свойственной раннему Некрасову словесной живописи и в некоторых случаях подчеркивает ее лирические кульминационные моменты.
Воплощение высокого образа юности начинается уже в первом стихотворении книги – «Мысль». Проснувшийся «старец обветшалый», «дряхлый мир» (такой космологический разворот художественной ассоциации), не станет снова «юноша, с пылающей душой» – «Поддельным блеском красоты / Ты не мои обманешь очи!». Характерно, что, вопреки традиционной элегической логике, поэт смотрит на старость глазами юности, а не сожалеет о собственном счастливом прошлом, что было бы гораздо более ожидаемо.
Мотивы и образы детства-юности неоднократно воплощаются в жанре романтической баллады. Несостоявшаяся любовь, которой мешает детское суеверие, малодушие и нерешительность, изображена в лирическом монологе с балладными ассоциациями «Обет»:
Как дитя я суеверен;
Мне странна твоя печаль,
В этом мире – я уверен –
Никому меня не жаль»
С мотивом юности и христианским преодолением ее искушений непосредственно связано также воплощение темы творчества, образа поэта. Такое декларирование духовной силы и воли Творца есть в стихотворении «Тот не поэт»:
Кто юных дней губительные страсти
Не подчинил рассудка твердой власти,
Но, волю дав и чувствам и страстям,
Пошел как раб вослед за ними сам, <…>
Тот не поэт!
Позже художественно-речевые находки стихотворения будут развиты Некрасовым в его знаменитом стихотворении «Памяти Добролюбова»: «Суров ты был, ты в молодые годы / Умел рассудку страсти подчинять».
Можно и дальше приводить примеры. Одним словом, в, несомненно, художественно полноценной первой книге стихов Н.А. Некрасова «Мечты и звуки» поэт создал яркий и многогранный образ детства-юности с жизнеутверждающими чертами.
А.А. Кудряшова: Да, тема детства становится сквозной темой всего творчества Некрасова. Обратимся к произведениям для детей и о детях, входящих сегодня в школьную программу. Стихотворение «Дедушка Мазай и зайцы» опубликовано в «Отечественных записках» в январе 1871 года, изучается в начальной школе в 3 классе. М.Е. Салтыков-Щедрин отозвался о них так: «Стихи Ваши прелестны».
Отметим ряд стилевых особенностей, характерных для «Стихотворений, посвященных русским детям»: отсылка к сказочной традиции, сказовость, связанный с ней интонационный рисунок, обращения к маленьким слушателям, яркие картины природы, реалистичность деталей, сочувствие всем представителям живой природы, ненавязчивое поучение.
Обратим внимание на яркое и динамичное описание картины летнего дождя: эпитет «жестокий», сравнение «струй дождевых» с «прутьями стальными», семантика глагола вонзались создают стремительность картины летнего дождя. Эта картина предшествует появлению главного героя: «Дети, я вам расскажу про Мазая».
Картина деревеньки поначалу идиллическая «Вся она (деревня – А.К.) тонет в зеленых садах», однако особенность местности – причина драмы, образующей сюжет стихотворения: наводнение, угрожающее жизни животных и приход человека им на помощь. Прямое и переносное значения глагола «тонет» ярко создает образ деревеньки. Она летом как бы растворяется, исчезает в зеленых садах, а весной ее заливает половодьем. Автор включает в описание деревни много интересных фактов для читателя ребенка: здесь и важная художественная деталь, дома в деревеньке «на высоких столбах», показывающая как люди превозмогают особенности природы низменного края, сравнение деревеньки с Венецией, устанавливающее связь местных крестьян с человеческой цивилизацией в её самых ярких проявлениях. Завершает описание деревни признание Мазая: «Любит до страсти свой низменный край».
Образ леса раскрывается как целая живая вселенная. Для ребенка читателя Некрасов создает зримый и слышимый мир лесных птиц: пеночка «нежно поет», удод «ухает», сыч «разлетается к ночи,//Рожки точены, рисованы очи». Лес предстает в образе кормильца с щедрыми подарками (грибы, брусника и малина). Мазай живет в гармонии с природой, это видно во всех его занятиях, его подход противооставлен жестокому отношению к природе мужиков: «Кабы сетями <…> не ловили,//Кабы силками <…> не давили»; «бегут мужики,//Ловят, и топят, и бьют их баграми». Мазай жалеет зверей, зайцев, которых уничтожают его односельчане «жалко до слез!». Охота Мазая противопоставляется бездумному уничтожению зверья, она раскрывается как часть культуры, которая сообразна с жизнью природы: весенним половодьем он спасает зайцев, зимой охотится на них. Чем не перекличка с образом тургеневского Калиныча?
Идиллические картины в первой части постепенно трансформируются в драматические: местом действия становится островок, на котором спасаются зайцы. Некрасов фактографически описывает его: «меньше аршина в ширину» (аршин – 0,71 м), «меньше сажени в длину» (сажень – 3 аршина). Заметим, что для современного ребенка читателя эти меры требуют пояснения. Время для спасения – лишь краткий миг «Только уселась команда косая,//Весь островочек пропал под водой», – промедление деда Мазая было чревато гибелью зайцев. Некрасов создает в яркие образы спасаемых: «команда косая», зайчишко «горемыка», зайчиха «купчиха», «десяток зайцев на бревне».
Финал спасения зайцев не лишен лирического юмора – это потеха для деревенских баб и ребятишек. История спасения травестируется: герой – старый дедушка, спасаемые – зайцы, все действующие лица дегероизированы, однако в конце ненарочито назидательно подчеркивается важный урок для слушателей – целостность природы, в ней все сопричастно и нет разделения на большое и малое.
«Крестьянские дети», изучаемые в 5 классе, привлекают историей создания: в альбоме О. С. Чернышевской (ЦГАЛИ, ф. 1, он. 2, ед. хр. 117) имеется карандашный автограф Некрасова: «Обязуюсь написать Ольге Сократовне Чернышевской стихотворение ко дню ее ангела <…>, коего содержанием будут красоты природы в пределах Ярославской губернии. Ник. Некрасов. 14 мая 1861». Заметим, что в практике школьного преподавания отрывок стихотворения под заглавием «Мужичок с ноготок» зажил своей самостоятельной жизнью, часто в учебниках и хрестоматиях даже не указывается, что это лишь часть большого произведения.
Здесь автор выступает не только мастером словесной пейзажной живописи, но и как портретист, который работает яркими штрихами-деталями, набрасывая эскизы: «веселого солнца лучи», «воркует голубка», дети «Все серые, карие, синие глазки//Смешались, как в поле цветы»; автопортрет: «борода», «ноги-то длинные, словно как жерди», «часы», «цепь золотая», «собака — большая, большая!», «ружье». Кроме того, автор драматизирует повествование, передав девяти мальчишкам слово, перед нами разыгрывается сценка.
Ключевой символический образ «дорога жизни» раскрывает особое соположение детей с миром взрослых, достигает эпического размаха: здесь и «копатель канав» из Вологды, и «лудильщик», и «портной», и «шерстобит». Непосредственное общение взрослых и детей и становится своеобразной школой жизни с ее историями, впечатлениями, сказками и притчами. В этих историях отсутствие излишней назидательности, но вместе с тем не остается без внимания и поучительная правда жизни, как например в истории про Вавилу, в жизни которого все шло гладко, до тех пор как он «вздумал однажды на Бога роптать».
Играя, осваивают дети взрослые орудия труда: «рубанки, подпилки, долота, ножи». Не лишен юмора и неожиданный «результат» детского труда: «Иступят пилу — не наточишь и в сутки!/ Сломают бурав — и с испугу бежать». «Играйте же, дети! Растите на воле!» - это свойство является главной отличительной чертой, отличием от дворянских детей, которые лишены познания жизни в ее безыскусной поэзии и игре, прямо связанной с настоящим, взрослым делом: «В их жизни так много поэзии слито, / Как дай Бог балованным деткам твоим (читателя – А.К.)». Такое естественное взросление крестьянских детей отмечает Н. Добролюбов в статье «Черты для характеристики русского простонародья»: «... крестьянские дети, говоря вообще, свободнее воспитываются, отношения между младшими и старшими там проще и ближе, ребенок раньше делается деятельным членом семьи и участником общих трудов ее. А с другой стороны, и то много значит, что естественный, здравый смысл ребенка там меньше искажается искусственными, по-видимому удовлетворительными, ответами, какие находит мальчик или девочка образованного сословия" (СС в 9 тт., т. VI, с. 238).
Мир детства в стихотворении «Крестьянские дети» предстает естественным и потому прекрасным: «Счастливый народ! Ни науки, ни неги/ Не ведают в детстве они»: «грибные набеги», ежи, змеи, сбор черницы, даже работа и тяжелый труд оборачиваются вначале «нарядной стороной». Ненарочито, через соединения в труде отца и сына раскрывается органичность взросления, признание своей социальной ценности: «Семья-то большая, да два человека/ Всего мужиков-то: отец мой да я…», – подчеркивается традиция и «привычка к труду благородная». Обратим внимание, что стихотворение «Железная дорога» с его трагическим аспектом подневольного труда изучается в 6 классе.
Драматургичность начала закольцовывает сюжет стихотворения. Ассоциативно создается аллюзия театрального действа: вначале дети наблюдали за рассказчиком, в финале лирический герой устраивает представление для детей. (Интересно отметить, что первоначальное название стихотворения «Детская комедия»). Собака Фингал превращается в актера, дети остаются завороженными зрителями: «Он начал такие выкидывать штуки, // Что публика с места сойти не могла». Финал театрального действа: темнеет на сцене и опускается занавес, гроза и темная туча прервали представление в сарае.
О.Ю. Саленко: В одном произведении оказывается типизирован и ярко изображен весь мир крестьянских детей, подобно тому как крестьянский взрослый мир показан в поэме «Кому на Руси жить хорошо». Тогда «Детская комедия» Николая Некрасова вполне может прочитываться в качестве реминисценции «Человеческой комедии» Оноре де Бальзака.
С.В. Молчанова: Более пятнадцати лет я веду в младших группах воскресной школы (Николо-Архангельского храма Балашихинского благочиния) занятия по развитию речи, которые становятся всё более актуальными. С первых же лет с удивлением узнала, что практически никто не читает «Генерала Топтыгина», пока, очевидно, не доберется до него по школьной программе. Традиция домашнего чтения в большинстве семей прервана, иначе как можно разминуться в детстве с некрасовскими Мазаем и Топтыгиным. Открытием для детей, да и для их родителей оказывается сообщение о том, что 10 декабря 1999 года (в памятный год Пушкина) в Музее-заповеднике Н.А.Некрасова «Карабиха» открылся первый в России Музей дедушки Мазая.
В нынешнем юбилейном году мы решили, что младшие воспитанники покажут следующим возрастным группам сценки из стихотворений Некрасова, которые так уместны в детском исполнении. Недаром поэт сам указывает нам на театральность известной встречи «Однажды в студеную зимнюю пору…». Именно эта сцена итожится строчкой «Как будто бы в детский театр я попал!»
О.Ю. Саленко: Сегодня много уже говорилось об особенностях стиля поэта, тематики и образов, его отношении с романтической традицией, мне бы хотелось рассмотреть связь индивидуального стиля Некрасова с торжественной лирикой XVIII века. Ю.И. Минералов отмечал способность поэта парафразировать, то есть творчески переосмысливать «художественные решения нравящегося ему поэта-предшественника». Некрасов вырабатывает свой стиль через эту способность осмысления не только ближайшей поэтической традиции (стилевых решений В.А. Жуковского, А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова), но и предшествующей ей, эпохе классицизма. Для гражданской поэзии середины-второй половины XIX в., осознающей свое дело в служении народу и Родине, особое место, на наш взгляд, принадлежит освоению архаической одической традиции. В драматической фантазии в стихах в одном действии с эпилогом 1840 г. «Юность Ломоносова» поэт создает образ Ломоносова, стремящегося к знанию, верного своему научному и поэтическому служению. Некрасов парафразирует ломоносовский перевод известной оды Горация «Exegi monumentum aere perennius…» так:
Горжусь я тем, что первый я
Певец Российского Парнаса,
Что для бессмертья я тружусь...
Горжуся тем, что, сын крестьянской,
Известен я царице стал...<...>
Горжуся тем, что сердце Россов
Умел я пеньем восхитить,
Что сын крестьянской Ломоносов
По смерти даже будет жить.
Плеонастично даже для XVIII века месте и с явным педалированием крестьянского происхождения великого ученого.
Мотивы «Памятника» Некрасов творчески парафразирует в «Элегии» («Пускай нам говорит изменчивая мода...», 1874):
<…> Я лиру посвятил народу своему.
Быть может, я умру неведомый ему,
Но я ему служил – и сердцем я спокоен...
Но дальше тема получает естественное для романтического сознания и характерное для индивидуального стиля Некрасова разрешение в духе романтической иронии:
Но тот, о ком пою в вечерней тишине,
Кому посвящены мечтания поэта,
Увы! не внемлет он – и не дает ответа...
А вот в поздней поэме «Современники» (1875) тема «памятника» становится уже сатирической характеристикой образа барона фон Клоппенгорста:
Он вынуждал к невольному решпекту –
Торжественность в осанке и в лице;
Пусти нагим по Невскому проспекту –
Покажется: он в тоге и венце.
Он не сгибал своей баронской выи
Ни перед кем; на лбу его крутом
Начертано: «Трудился для России,
И памятник воздвиг себе притом!»
Вот такое своеобразное сатирическое переосмысление исходного образа и темы служения народу.
В 1855 г. Некрасов так оценивал сражение за Севастополь: «<…> Мы решительно утверждаем, что только одна книга в целом мире соответствует величию настоящих событий – и эта книга “Илиада”». В поэме «Тишина», по определению самого поэта «длинные стихи, исполненные любви (не шутя) к родине», поражение под Севастополем поэт осмысливает как духовную победу, показывая это через образ-аллюзию «тернового венца», через героизм и мученичество народа, пользуясь для этого приемами одической торжественной традиции (инверсивный порядок слов с выдвижением значимых слов-образов, риторическое обращение напрямую к народу, антитетический повтор):
Народ-герой! в борьбе суровой
Ты не шатнулся до конца,
Светлее твой венец терновый
Победоносного венца!
По определению Эйхенбаума, образ поэта-трибуна проходит через всю поэзию Некрасова и «придает многим его стихам характер торжественной риторики. Здесь сгущена специфическая эмоциональность его поэзии…» (Эйхенбаум Б.М. Некрасов // Эйхенбаум Б.М. О поэзии. – Л., Советский писатель, 1969. – С. 57).
Курьезный случай произошёл при журнальной публикации стихотворения «14 июня 1854 года», написанного под впечатлением вида военных кораблей объединенного англо-французского флота, пришедшего на Балтику в начале Крымской войны:
Великих зрелищ, мировых судеб
Поставлены мы зрителями ныне:
Исконные, кровавые враги,
Соединясь, идут против России;
Пожар войны полмира обхватил,
И заревом зловещим осветились
Деяния держав миролюбивых...
Строки, написанные белым стихом 5-ти стопным ямбом, в едином стиле несут в себе мощный заряд патриотического чувства, охватившего все общество в то время. Событие, важное для России, мыслится и выписывается поэтом как планетарное. При журнальной публикации эти стихи ошибочно были приписаны Тютчеву, известному четко выраженным государственническим гражданским пафосом. Конечно, для стиля Некрасова характерна и другая эпичность, связанная с мощной фольклорной традицией, которую поэт тоже своеобразно усваивал, перерабатывал и возвращал, если так можно сказать обратно в народ. Я имею в виду те стихотворения или отрывки, ставшие песнями, зачастую народными. То, что «Коробушка» имеет автора и автор – Некрасов, не сразу признают даже наши студенты. К сожалению.
С.А. Васильев: В поэме «Кому на Руси жить хорошо» Некрасов изобразил особенности быта народа, и важные черты народного духа, которые сложно зафиксировать, например, этнографу. Сам Некрасов говорил, что он «по словечку собирал» эту поэму. Она создавалась порядка 20 лет. Некрасову удаётся передать глубинные особенности русского духа, русского сознания: правдоискательство, бескомпромиссное желание найти истину, счастье. Некрасов проводит смотр России своего времени: основные сословия, группы и так далее. Он также отразил некий чаемый народный идеал. А это значит гораздо больше, чем какие-то этнографические зарисовки.
Говорят, и сами крестьяне достаточно близко воспринимали поэзию Некрасова, хотя сейчас фольклорный материал может представлять для нас сложности. Тогда этот материал был, наверное, гораздо более на слуху. В частности, есть свидетельства, что народники читали крестьянам произведения Некрасова, и один даже обратился в записке с просьбой к своему барину, чтобы им дали почитать «Кому на Руси жить хорошо». То есть отклик был и от народа.
Л.А. Карпушкина: Отмечу, что эпический сюжет у Некрасова часто «растворяется» в лирической стихии, как в знаменитом «Зеленом шуме»: вот хочет муж зарезать жену-прелюбодейку,… «да вдруг весна подкралася», «нож валится из рук»…
Юрий Иванович Минералов в статье «Да это же литература!» объясняет разницу между жизненным фактом и художественной реальностью историей о том, как Некрасов воспользовался записками М.Н. Волконской, которые доверил ему ее сын: «Н. Некрасов отказался отреагировать на замечание М. С. Волконского и внести коррективы в эпизод встречи княгини Волконской с мужем (поэма «Русские женщины»). Узнав, что она встретила Сергея Волконского отнюдь не в шахте, как изображено в поэме, Некрасов заметил Волконскому: «Не все ли вам равно, с кем встретилась там княгиня: с мужем ли или с дядею… а эта встреча у меня так красиво выходит»». Мне думается, тот же механизм преобразования факта в образ-символ срабатывает в творческом воображении Некрасова и когда он первоначально называет стихи «Не говори: «Забыл он осторожность»» «Памяти Чернышевского» при живом Чернышевском…
О.Ю. Саленко: Такая «поэтическая вольность», назовем это так, была характерна для Некрасова с самых ранних его произведений. Так в упомянутой драмфантазии «Юность Ломоносова» (1840) юноша Михайла трогательно прощается со своей матерью, отправляясь в Москву. Очевидный анахронизм. Но сцена получилась драматически яркая, было что играть молодым воспитанникам пансиона, для которых писалась эта вещь. В очерке О.Ф. Миллера «Материалы для жизнеописания Ф.М. Достоевского» отмечено, что в поэме «Несчастные» (1856) не соответствует каторжной реальности положение политического ссыльного Крота в качестве учителя. Сам Достоевский, послуживший поэту прототипом, выставлял себя на каторге учеником, вследствие специфического отношения к благородным в той среде.
К такой же поэтической дерзости, как мне представляется, можно отнести тот факт, что не зная иностранных языков, в юности поэт брался за художественные переводы для заработка, очевидно, пользуясь подстрочником.
Л.А. Карпушкина: Некрасов всю жизнь стеснялся, что не знает иностранных языков. Но зато он обладал счастливой памятью: как Пушкин, знал все свои стихи наизусть. И мог надиктовывать сочиненные в голове огромные периоды.
Г.Ю. Завгородняя: Одним из поэтических открытий Некрасова была так называемая прозаизация стиха. Которая, кстати, являлась и неизменным объектом критики тех, кто не понимал и не принимал подобных новшеств. Действительно, специфическая лексика, просторечия, разговорные конструкции – то, что сразу бросалось в глаза в некрасовских стихах – наводило многих на мысль о том, что такая «прозаизация» – отнюдь не созидательное художественное решение. Напротив, в этом виделась дискредитация поэзии, такая «игра на понижение». Но здесь снова впору подумать о том, что Некрасов всегда был сложнее и глубже, чем это могло показаться на первый взгляд. Ведь дело не только в лексике, а в удивительных опытах выстраивания стихотворений по аналогии с прозаическими произведениями. Иными словами, в поэтическом произведении Некрасов дерзал разворачивать прозаическое содержание.
Яркий тому пример – стихотворение «Тройка». Разумеется, Некрасов намеренно апеллировал к обширной предшествующей традиции «Троек», и именно благодаря этому новаторство его еще более очевидно. Ведь перед нами фактически романное содержание, помещенное в несколько катренов. Более того, из нескольких секунд (пока обмениваются взглядами юная крестьянка и проезжий корнет) «вырастает» целых два возможных жизненных пути героини (реальный и гипотетический), а в финале вновь все возвращается в исходную временную точку. Непростая, интересная композиция, не сразу осознаваемая именно в силу кажущейся простоты.
Л.А. Карпушкина: «Где твое личико смуглое…» – также шедевр новой «прозаической» эстетики любовной темы: лирический герой вспоминает былое счастье взаимной любви, пикантной подробностью картины которой являлось любование героини его зубами. Итог печален и комичен одновременно:
Как любовалась ты ими,
Как целовала, любя!
Но и зубами моими
Не удержал я тебя…
К слову, похожий мотив есть в лирике Ап. Григорьева: «Мне вера та – заветный клад,/ Я обхватил его руками, / И если руки изменят,/ Вопьюсь в безумии зубами».
Отношения самого Некрасова с Авдотьей Панаевой были имманентно беспокойными. Конечно, оба – сложные характеры, измучившие друг друга изрядно.
Некоторая авантюрность, острота, владение приемами женской манипуляции и необыкновенная притягательность Панаевой подарили русской лирике особые, «трезвые», ироничные стихи. Некрасов представляет пародийное обобщение о женщинах, напоминающее крылатую фразу князя Андрея об их ничтожестве, и это, «презренной прозой говоря», в святая святых – любовной лирике:
Когда, бывало, предо мною
Зальется милая моя,
Наружно ласковость удвою,
Но внутренно озлоблен я.
Пока она дрожит и стонет,
Лукавлю праздною душой:
Язык лисит, а глаз шпионит
И открывает… Боже мой!
………..Кто боязливо наблюдает,
Сосредоточен и сердит,
Как буйство нервное стихает
И переходит в аппетит?
О.Ю. Саленко: Ирония Некрасова все-таки значимая черта его стиля, в отношении любовных сюжетов ее можно проследить с 1840 г. Обратим внимание на заголовок. Тютчевское «Silentium!» оказывается слабо экспрессивным по сравнению с некрасовским:
К ней!!!
Гляжу с тоской на розы я и тернии
И думой мчусь на край миров:
Моя душа в Саратовской губернии,
У светлых волжских берегов.
Я близ нее! О рай, о наслажденье!
Как на мечтах я скоро прискакал!
Бывало, я имел туда хождение
И словно конь почтовый уставал.
Характерна развязка стихотворения:
Она меня попотчевала дулями,
Я стал жевать… Но ах!.. Я пробужден!..
Где я?.. один!.. лишь мечт моих ходулями
Был к ней я занесен!..
Просто фейерверк комического и иронически двойное значение того, чем попотчевали молодого воздыхателя, и пробуждение и форма «мечт», и комическая рифма «дулями-ходулями».
Естественно, что с таким названием стихотворение писали и Пушкин, и Жуковский, и даже антагонист Фет в 1890 году:
К ней
Кто постигнет улыбку твою
И лазурных очей выраженье,
Тот поймет и молитву мою,
И восторженных уст песнопенье.
Но финал стихотворения Фета возвышенно-элегический.
Л.А. Карпушкина: Хорошо бы Некрасову с Фетом помириться в сердцах читателей, как в стихотворении Владимира Соколова:
Вдали от всех парнасов,
От мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет.
О.Ю. Саленко: Хорошо бы поэтам «встретиться» на страницах «Вестника Литературного института», в напечатанных материалах наших круглых столов: прошлого года, посвященного юбилею Фета, и этого года, посвященного юбилею Некрасова.
И.Г.Минералова: Я очень люблю его стихи о любви…и о расставании, такие классные жанровые зарисовки: в них он изобразил миг так, как никому не удавалось. И не спорьте: никому. Попытался переписать это Игорь Северянин, получилось по-другому.
Они горят. Их не напишешь вновь,
Хоть написать, смеясь, ты обещала.
Уж не горит ли с ними и любовь,
Которая их сердцу диктовала?
Есть в жизни и в литературе события, кажущиеся проходными, проходящими и преходящими. Но остановитесь над одной некрасовской строкой:
Они горят. Их не напишешь вновь… (Выделено И.М.)
Ответьте сами себе, только сами себе: почему они, эти строки, жизнестроительны? Может быть, потому что мы любим прислушиваться к пророкам другого, не своего Отечества и верить, как Маркесу: «Никогда не бывает слишком поздно». Сегодня потеряем – будет поздно. Пусть тут каждый подумает о своем.
Л.А. Карпушкина: Умирал Некрасов, страдая не только физически. Монтень как-то сказал, что желал бы, чтобы смерть застала его за посадкой капусты, но хотел бы «сохранить полное равнодушие и к ней, и тем более к … до конца не возделанному огороду». Некрасова тревожил его «огород», и даже возвращаясь из опиумного забытья он думал о своей несжатой полосе:
Мне снилось: на утесе стоя,
Я в море броситься хотел,
Вдруг ангел света и покоя
Мне песню чудную запел:
«Дождись весны! Приду я рано,
Скажу: будь снова человек!
Сниму с главы покров тумана
И сон с отяжелелых век;
И музе возвращу я голос,
И вновь блаженные часы
Ты обретешь, сбирая колос
С своей несжатой полосы».
На похоронах Некрасова, когда Достоевский поставил покойного в один ряд с Пушкиным, молодежь кричала: «Выше, выше Пушкина!» Хотя Некрасов был бы против подобного вознесения.
О.Ю. Саленко: Этот момент драматично пересказывает Луначарский по воспоминаниям Плеханова: Над гробом, готовым опуститься в могилу, говорил Федор Достоевский… Достоевскому казалось, что он сделал величайшее усилие над собою, чтобы почтить покойного, сказав: «он был не ниже Пушкина». Но целый хор молодых голосов из обступившей могилу толпы закричал: «Выше, выше!» Достоевский поморщился, но продолжал: «Не выше, но и не ниже Пушкина». И опять хор молодых голосов: «Выше, выше!» И за этим хором голосов стояло очень много сознательных элементов тогдашней России».
Л.А. Карпушкина: У ровесников Н.А. Некрасова и Ф.М. Достоевского в этом году двойной юбилей: двухсотлетие. Связь их и очевидна, но все еще таит немало достойного глубокого осознания. После похорон Некрасова Достоевский всю ночь читал его стихи и понял, что на самом деле значил для него Некрасов. И это, видимо, не только лежащие на поверхности аллюзии на некрасовские сюжеты: сон Раскольникова как парафраз «Под жестокой рукой человека» и сюжет второй части «Записок из подполья» как иронический диалог со стихотворением «Когда из мрака заблужденья»… Некрасов суров, но сентиментален: «Мерещится мне всюду драма» – своеобразный рефрен его поэзии. Достоевский неосентиментален, идет далее драмы – в трагедию. В «Записках графа Гаранского» у Некрасова есть такой эпизод о типах «диких помещиков»:
Ну, словом, всё одно: тот с дворней выезжал
Разбойничать, тот затравил мальчишку, -
Таких рассказов здесь так много я слыхал,
Что скучно, наконец, записывать их в книжку. (Выделено Л.К.)
Источниками провокативного рассказа Ивана Карамазова называют и журнальные публикации, и сюжеты других авторов… А может, опять-таки Некрасов?!
О.Ю. Саленко: Стихотворение «Еду ли ночью по улице тёмной…», хоть и написано немного позже «Бедных людей» Достоевского, но находится в той же этико-эстетической системе. Его вполне мог написать студент Покорский. Говоря об этом стихотворении В. Розанов сделал вывод о «всемирности» тоски и тревоги Некрасова.
С.В. Молчанова: Хочется привести пример в защиту книги – бумажного носителя, произведения ремесла и искусства. В нашей домашней библиотеке есть однотомник Николая Некрасова «Да, только здесь могу я быть поэтом…» (Избранное). Ярославль, изд-во «Верхняя Волга», 1996.
Книга сделана с удивительным вкусом и любовью: нестандартный формат, нестандартный макет, примечательная работа со шрифтами, вклейка с фотографиями и рисунками по одному на удлиненной странице, с окантовкой в форме паспарту открывает том, а не затеряна где-то в середине. Книга разделена на восемь частей, каждая из которых раскрывает один из этапов жизненного пути поэта, с подборкой писем как самого Некрасова, так и его родственников и друзей, с избранными произведениями данного периода.
В этом случае нельзя не назвать составителя книги и автора статьи о поэте Н.Н. Пайкова, художника В.Х Янаева и художественного редактора Т.А.Ключарёву.
И.Г. Минералова: У Некрасова учились и должны учиться поэты. Я не о знаменитых анкетах К.И. Чуковского, я о статье В. Маяковского «Как делать стихи», где он объясняет, какие звуки ввел он в поэзию. Маяковский чувствовал не только некрасовский нерв, но и тот звук, на котором нерв был закреплен.
С.В. Молчанова: В годы, когда я была студенткой, аспиранткой и начала преподавать внучатый племянник поэта Николай Константинович Некрасов изредка появлялся в Литинституте, в основном, по вторникам, когда проходили творческие семинары. В Литературный институт он поступил перед войной, а окончил только в1963 году в 48-летнем возрасте: война, плен, побег, арест, освобождение через несколько лет, реабилитация и восстановление в Литинституте – таков путь этого человека. Семинаром прозы, в котором занимался Некрасов, руководил Владимир Германович Лидин. Лидин благословил его писать «о знаменитом предке», что Николай Константинович и выполнил. Раза два, будучи ещё студенткой и аспиранткой, я видела, как он заходил в комнатку машинистки-стенографистки Екатерины Яковлевны Веселовской, что была рядом с кафедрой зарубежной литературы. Впоследствии в этой комнате находилась кафедра теории литературы и литературной критики. В своей книге «Дом на Тверском бульваре: Записки стенографистки» Екатерина Яковлевна упоминает эту примечательную для Литинститута фигуру.
Очень запомнился мне Николай Константинович на праздновании 50-летия Литинститута, в декабре 1983 г., проходившим в Центральном доме литераторов. Не знаю, как в молодости, но в годы, когда он бывал в институте в глаза бросалось его сходство с поэтом.
Г.Ю. Завгородняя: Замечательно завершить наш «круглый стол» таким интересным и ярким воспоминанием.
Дорогие коллеги, у нас сегодня получился обстоятельный разговор, а сколько еще осталось несказанного об этом ярком и сложном Поэте с большой буквы. Огромная благодарность всем за участие!
Поздравляю всех с юбилеем Поэта!
