Привет от мастера, или Рассказ о том, как писать стихи со словарем

Несколько лет назад, уже после смерти Владимира Ивановича Фирсова, встретил я в центре Москвы Наташку – свою однокурсницу по Литинституту. Двадцать лет почти не виделись. Она обабилась как-то, но и похорошела. Ничего не осталось от капризной актриски и фотомодели, которую я в расцвете студенческого романа звал «Хрустальной Дурандот». В глазах – миндалевидных синих омутах – пропала искрящаяся чертовщинка, сшибавшая, бывало, наповал и тупых спортсменов-охранников, и мудрых профессоров. Она пришла в Литинститут, немного поучившись в Ярославском театральном, знаменитом Волковском, училище, и прекрасно разыгрывала то трагическую героиню, то киплинговскую кошку. На третьем курсе, помнится, задело этими искорками и меня. Увел ее у мальчика-мажора. Правда, через полгода бросил. А может, она меня… Только и успел научить богемную белоручку пельмени варить. А то все у нее получалось: «Мышки снова шубки растеряли»… Об этом мы долго смеялись в ресторанчике на Плющихе, где бывшая вегетарианка умело разделывала мраморное мясо. Располнела тростинка, а судя по тачке и шубке, удалось-таки рябинушке к дубу перебраться. Впрочем, это пошло ей на пользу. Округлившееся личико сгладило высокие скулы, а огромные восточного разреза глаза хоть и потемнели, утратив васильковую синеву, но наполнились изнутри каким-то спокойным и ровным светом, какой бывает у любящих матерей. А может, это она на меня, на юность нашу пиитическую смотрела, как на любимого ребенка, – не знаю.

Впрочем, о делах семейных мы как-то не говорили. Больше дурачились. Так, будто ей снова девятнадцать, а мне всего-то двадцать шесть. Я рассказывал ей сплетни про однокурсников – тех немногих, кто остался еще в литературе или нашелся в соцсети. Правда, я быстро понял, что ей не особенно это все интересно и она совсем не жалеет, что «в связи с положением мужа» не заводила аккаунтов в социальных сетях.

Казалось, что студенческое прошлое несостоявшейся актрисы, несостоявшейся поэтессы вовсе ее не задевает. И лишь под конец случайного нашего обеда, когда она стала все чаще поглядывать на свой айфон, она вдруг сказала:

– А знаешь, смешно. Я сейчас заберу сына от репетитора по математике и повезу к литератору. И вот именно сегодня, как знала, прихватила ему показать вот это…

И она вдруг достала из сумки потрепанный томик Квятковского. Этот «Поэтический словарь» – настольную книгу поэта на все времена – я узнал сразу. Когда-то и у меня был такой же, пока я не подарил его Илье Стечкину – вроде как ученику от учителя…

– Такой же, да не такой, – сказала Наташка. – Вот, посмотри, тут на каждой страничке пометки нашего мастера. Вот вы с Максом у него в любимчиках ходили, а этот словарь он подарил именно мне. Вот сейчас сын стихи пишет. Он все равно поступит в МГИМО, но и поэтом на старости лет может еще стать успеет.

И тут зазвонил айфон. Она расплатилась за нас обоих и убежала, чтобы отвезти сына от математика к литератору. И я не успел ей сказать, что нельзя стать поэтом на пенсии, что искусство – это не замуж сходить. Что поэт – это призвание с молодых ногтей и на всю жизнь, что так могут рассуждать только неудавшиеся актриски и поэтесски…

Потом я понял, что это простая зависть. Не к ее тачке и золотой кредитке, а к этому зеленому томику в потрепанном переплете. «Поэтический словарь» Квятковского с пометками Владимира Ивановича Фирсова на полях. Мастера, которого уже пять лет нет с нами и не спросишь уже: «Почему?»

Под вечер, когда я уже хорошенько залил расстроенные чувства, в нижний буфет ЦДЛ заглянул Евгений Рейн. В Литинституте я у него не учился, хотя заглядывал пару раз и на его семинары. По традиции он снова узнал меня наполовину. Ровно настолько, чтобы не вспомнить сразу, как меня зовут, но твердо вспомнить, что я с радостью метнусь за графинчиком водки. Вот под графинчик и бутербродик с рыбкой я и поведал старому мастеру про подарок его коллеги.

– Знаешь, – сказал Евгений Борисович, – это у Фирсова был такой педагогический прием. Он этих словарей раздарил студентам штук сто, наверное. И все с пометками на полях. Но с разными – для каждого ученика и с учетом его личных недостатков. Он выбирал себе студента-середнячка, не совсем бездарного, но и не поэта. Такого, чтобы хоть со словарем, но научился бы стихи неплохие писать. Из вашего семинара такой еще есть у Луврикова. Я сам видел, как он Есину гордо показывал. На кафедре творчества все долго смеялись...

Я тогда успокоился. Гордился даже. Правда, Макс Замшев, мой друг и главный фаворит на нашем семинаре, тоже такого подарочка не получил. А потом я вспомнил историю своего словаря. Мне, двадцатилетнему дембелю, еще до поступления в Литинститут подарил словарь Квятковского мой первый учитель, прекрасный, но малоизвестный поэт Владимир Топоров. Володе же этот словарь еще в Великом Новгороде подарил его наставник – господин Поэт Великого Новгорода Игорь Таяновский… Я вот Илюхе Стечкину передарил… Может, и нечем хвастаться, и Фирсов для меня словарика не заготовил просто потому, что у меня такой уже был?


Источник: НГ-Exlibris