Сергей Самсонов: «Если автору поверили, значит, он прав»
Участник Парижского книжного салона – 2019 Сергей Самсонов – о своих книгах и о том, почему людям из разных стран необходимо читать друг друга.
– Ваш роман «Соколиный рубеж» стал неожиданным явлением в нашем литературном пространстве. Написать на такую непростую, святую для нашего народа тему, было смелым решением. Как вы работали над книгой? Что далось сложнее всего?
– Для меня эта книжка была возвращением в собственное детство, которое, само собой, начиналось под красной звездой. Ребёнок моего поколения был погружён в историю двух самых страшных войн – Гражданской и Великой Отечественной, в предания о «времени титанов». «Неуловимые мстители», пионеры-герои, партизаны, подпольщики, Штирлиц, «четыре танкиста», обитые кумачом школьные «комнаты Славы» с заржавленными касками, штыками, винтовочными затворами и сплющенными снарядными гильзами – всё это было одной из «первых ступеней» в познании мира. Мне захотелось создать историю о лётчиках, ибо книг о том, как воевала пехота, написано достаточно – и в количественном отношении, и в качественном.
Говорить о сознательном «смелом решении», как мне кажется, просто смешно. По моим ощущениям сочинитель вообще не выбирает тему, а бежит за ней, как собака по заячьему следу. А в данном случае я, вероятно, был подобен мелкой шавке, набросившейся на медведя. Включился тот самый детский перпетуум-мобиле воображения, а материалом стали мемуары советских и немецких лётчиков – Покрышкина и Липферта прежде всего. К моим услугам был справочник НИИ ВВС Красной армии за 1944 г. Сложней всего далось, я полагаю, воссоздание предметно-вещественной среды той эпохи: диагоналевых гимнастёрок, коверкотовых кителей, самодельных зажигалок-«катюш» и так далее.
– Как вообще вы обычно работаете с вещественной фактурой? Имеет ли писатель право оправдывать исторические неточности художественным вымыслом? Или, если берёшься «писать с натуры», нужно идти до конца?
– Мне представляется, что единственная святая обязанность сочинителя – создать такую реальность, в которую читатель поверит безоговорочно. «Три мушкетёра» основаны на совершенно фантастических мемуарах, которые к реальному графу д`Артаньяну не имеют никакого отношения, однако многие поколения читателей были полностью поглощены «чистым вымыслом». Если автору поверили, значит, он прав. Я, например, совершенно бессовестно отправил на днепровский плацдарм «двухэтажные» немецкие самолёты, которых в 43-м над Днепром и «близко не летало». Но всё же если делаешь реалистический, «не жанровый» роман, ты должен дать некий критический минимум точности – в деталях, в фактах, в самой речевой действительности, которая должна соответствовать изображаемой эпохе.
– Герои ваших произведений – обычно очень сильные, целеустремлённые люди. Как вы считаете, тип литературного героя зависит от времени? Или только от личности автора и требований текста?
– Ну, большинство моих героев – это люди, которые следуют своему предназначению: этот – лётчик от бога, этот – предприниматель от дьявола. В них работает мотор самоосуществления, и со стороны они воспринимаются как «сильные» и «целеустремлённые». Герой для меня всегда начинается с ремесла. Вообще же в своём «героезаводстве» я работаю над выведением разных пород: есть у меня и «железные», и «безвольные», и «амбивалентные».
От времени вообще много что зависит. Можно, конечно, рассуждать по-экклезиастовски – что человек за несколько тысяч лет совершенно не изменился, и в бытии нашем действительно есть незыблемые константы (например, совершенно архаическое представление, что человеческими жертвоприношениями можно сделать жизнь племени или народа счастливее, лучше, сытнее). Но всё-таки антропологические революции порождают новые типы литературного высказывания, а вместе с ними и определённый тип литературного героя – «типического представителя».
Конечно, призывы «отражать современность», дать читателю «героя времени», героя как пример для подражания абсолютно бесполезны и смешны. Ни Раскольникову, ни Печорину невозможно подражать. Литературный герой – это проекция потаённых комплексов автора и в то же время его жизненного опыта, который он черпает из своего времени. То есть Печорина мог создать только Лермонтов и только в конце 30-х годов ХIХ века.
– Ваш новый роман «Держаться за землю» посвящён реалиям сегодняшнего Донбасса. Расскажите немного об этой книге.
– Сегодняшний Донбасс и Украина вообще – это, собственно, и есть то аномальное место земли или, если угодно, «дыра во времени», где ожили и воцарились те самые архаические представления о пользе человеческих жертвоприношений: принеси на алтарь как можно больше чужих, назначенных врагами, да и своих, самых молодых, сильных и здоровых, и на землю твою прольётся благодатный дождь. Договориться словами не получилось, ибо соблазн решить всё силой, как сплошь и рядом в человеческой истории, оказался слишком велик, ибо фашизм как политическая и религиозная практика неизъяснимо притягателен, ибо когда твой оппонент плюёт на могилу твоего отца (и неизвестного солдата), все человеческие слова вылетают из памяти. Ну вот я и сделал книжку о том, что происходит с сознанием человека, когда тот оказывается в обстоятельствах тотального непризнавания друг друга людьми.
Название «Держаться за землю» имеет не столько патетико-героический, сколько скорее «ботанический» смысл. Речь идёт о шахтёрском городе и его жителях, которые потомственно живут под землёй, под той самой землёй, которая начинена костями и железом Великой Отечественной, и деваться им из неё некуда, и переделать их невозможно примерно так же, как ковыль, растущий в степи, или ягель в тундре. Идиотически-остроумный парадокс гражданской войны, по сути, в том и заключается, что противникам некуда друг от друга деваться, что пленных нельзя отправить домой, потому как они уже дома, и остаётся либо уж ожесточаться до последнего предела, либо всё-таки вспоминать о любви, какой бы невозможной и непосильной та уже ни казалась.
– Как вы считаете, во времена санкций и пропаганды в СМИ, может ли взаимный литературный и культурный обмен между странами помочь преодолеть непонимание и враждебность? Или это утопия?
– Совершенные мир и согласие между странами – это утопия, конечно. Согласия нет и между ближайшими родственниками, которые делят десяток квадратных метров или пульт от телевизора, – так откуда же ему быть между народами, которые делят пресную воду и нефть…Что касается книг и обмена ими, то это такая прививка от одичания или, может быть, скорее витамин в составе комплексной терапии. Расчеловечивание всегда сопровождается и даже, вероятно, начинается с обезъязычивания. Способность к членораздельной речи и литературному языку – это то немногое, что отличает человека ото всех представителей животного мира. Книга – это, если угодно, доказательство божественной природы человека. А уж чудо перевода с одного национального языка на другой подтверждает: да, мы действительно можем друг друга понимать. Вай нот, варум нихт, почему бы и нет.
«ЛГ»-ДОСЬЕ
Сергей Анатольевич Самсонов родился в 1980 году в Подольске. Окончил Литературный институт им. Горького. Автор книг «Ноги», «Аномалия Камлаева» (шорт-лист премии «Национальный бестселлер», 2009), «Кислородный предел», «Железная кость», «Соколиный рубеж» (финалист премии «Большая книга», 2017).
Источник: Литературная газета