Артём Роганов о романе Андрея Гоголева «Свидетельство»
Небольшой по объему роман поэта, писателя и переводчика Андрея Гоголева вошел в шорт-лист премии «НОС», но пока не выглядит лидером среди финалистов по числу критических отзывов — возможно, в силу своего подчеркнуто камерного характера. Подробнее о нем — в материале Артёма Роганова.
Иногда, чтобы добиться чего-либо, нужно не особо пытаться это сделать, — известный в литературе, как и во многих других сферах, парадокс. Он бывает уместен и в случае с такой туманной художественной задачей как написать роман о поколении. Тем более что поколение — сообщество чаще всего настолько воображаемое, что говорить о нем убедительно становится возможно лишь спустя время, когда люди, которые могут недовольно воскликнуть: «Нет, у меня и моих ровесников все было иначе!», уже сами не совсем помнят, что сказано или написано про них, а что — нет. Книга Андрея Гоголева «Свидетельство» иллюстрирует подчеркнуто частный, субъективный опыт становления человека в первое постсоветское пятнадцатилетие. Внимание здесь смещено в сторону индивидуальных переживаний и наблюдений рассказчика, сначала маленького мальчика, а затем подростка. Вопреки, а скорее даже благодаря этому остранению, роман, если не «свидетельствует» о поколении, то потенциально позволяет каждому читателю почувствовать с героями некую историческую общность. Но чтобы понять, как именно и почему это происходит, сначала следует разобраться в других особенностях книги.
Автор романа в целом может похвастаться умением говорить о том, что непосредственно в повествовании вынесено за скобки. Глобальные исторические события упоминаются фоном или деталями вне контекста. Умолчание — не способ добавить интриги, а один из ключевых принципов высказывания. То есть прием не столько даже сюжетный, сколько стилистический. В этом фрагменте, например, речь явно идет о событиях 11 сентября, хотя нет даже уточнения, что герой видит происходящее на экране:
«Горит небоскреб. Я знаю, что сейчас врежется второй самолет, что уже летит. На остановке Матвей: хорошо, что мы живем тут; здесь никогда не будет такого; спокойно тут. Страшнее всех было тем, кто умирал в самолете с закрытыми окнами. Самое страшное: ослепнуть перед смертью и заживо падать с большой высоты в заколоченном гробу».
Сам текст разбит на небольшие фрагменты, местами напрямую не вытекающие друг из друга. К середине книги фрагменты становятся короче, а под конец относительно цельные сцены все чаще чередуются с записями в одно-два предложения. Из классических произведений такая архитектоника больше всего напоминает «Циников» Мариенгофа, но в «Свидетельстве» она выглядит хаотичней и лишена нумерации глав. При этом событийная логика прослеживается четкая, и из фрагментов складывается вполне ясная последовательность: детство в Казахстане, переезд в Россию подальше от тревожной атмосферы теперь уже самостоятельной республики, провинциальная школа в России, где нюхают «морилку» и дерутся цепями, первая любовь, окончательное взросление. Автор упоминал, что хотел написать роман, который можно читать с любого места, и сюжетная канва действительно не требует строго хронологического чтения — по крайней мере, если начать роман с конца, смысл останется ясен и принципиально не поменяется.
В «Свидетельстве» письмо от первого лица в настоящем времени приближается даже не к дневнику, а к стенографии мыслей, в том числе благодаря их трансляции стилем разговорной речи, где порой опускаются необходимые грамматические конструкции. «На краю дороги самовар» — отдельный фрагмент. Больше ничего по этому поводу сказано не будет. Учитывая контекст отъезда из небезопасной приграничной зоны, может возникнуть вопрос, имеется в виду непосредственно сосуд для кипячения воды или, в переносном смысле, человек с отрубленными конечностями. Читать дальше на Горьком...
