Божественная комедия Маяковского
Любить или не любить Маяковского – это отнюдь не вопрос свободного выбора. Я знаю много людей, которые хотели полюбить его поэзию и не смогли. Пастернак, например. И есть множество людей, которые изо дня в день убеждают себя и других, как плох Маяковский, но не могут отрешиться от его образа. Гораздо комфортнее чувствовали себя те, кому Маяковский был чужд. Среди них Ахматова. Она знала, что он гений, но его гениальность ей была не нужна. Всем известна ее летучая фраза о том, что Хлебников до Революции писал плохо, а после нее гениально, а Маяковский наоборот.
Общепризнанный, но мало читаемый Хлебников обращался к нему сквозь время: «Кто там в звезды стучится? / А, Володя! / Дай пожму твое благородное копытце». Но стоило кому-то нашептать, что Маяковский замылил рукописи Хлебникова, и тот поверил, стал называть гения «негодяем». Сегодня рукописи нашли. Маяковский отдал их в надежные руки Романа Якобсона. А тот положил их в сейф и эмигрировал. Так что чего-чего, а клеветы вокруг Маяковского море разливанное.
Конечно, он был морем. Даже океаном поэзии. «Кто над морем не философствовал?» В конце короткой, 37-летней жизни он понял, с кем на самом деле имел дело, и написал о пролетарии пьесу «Клоп». Творец жизни, которому принесено столько жертв, оказался просто клопом. «Съезжалися к загсу трамваи / там красная свадьба была». Срифмовав «пролетария» с «планетарием», Маяковский лишь предсказал выползание клопа в космос. Его космическая утопия «Летающий пролетарий» – живая самопародия. Он хотел развочеловечить Господа. Превратить его из богочеловека в человековождя. Но и тут юродивая ухмылочка: «А народ сиди и жди, когда придумают вожди».
Народ он увидел дважды. Первый раз, когда «улица присела и заорала: "Идемте жрать!”» Второй раз на похоронах своего божка. Не знаю, удалось ли гению каплею слиться с массою во всемирном оргазме, но проговорился он по-крупному: «Стала величайшим коммунистом-организатором даже сама ильичова смерть». Лучше не скажешь. Смерть как величайший и главный организатор и оргазмизатор социализма. В другой раз он назвал себя «ассенизатором и водовозом», и опять точнее не скажешь. Только гений мог превратить себя в отстойник всего пролетарского дерьма.
И еще – почему «стена теней, ночей тюрьма под солнц двустволкой пала»? Два ствола – это солнце на закате и на рассвете. Оба стреляющие, пылающие светом. «Стихов и света кутерьма, сияй во что попало» – настоящее светопреставление, вернее, света представление.
Он написал лучшее стихотворение о лошади («Хорошее отношение к лошадям»), лучшее стихотворение о собаке («Как я сделался собакой»), лучшее стихотворение о солнце («Удивительное происшествие…»), лучшее стихотворение о скрипке («Скрипка и немножко нервно»). И он же: «Нежные, вы любовь на скрипки ложите. / Любовь на литавры ложит грубый». На литавры не получилось. Получилось – «издергалась, упрашивая».
Вряд ли когда-нибудь устареют строки ранних стихов.
Кто сегодня помнит, к какой партии примыкал Данте, а ведь за свои политические взгляды был великий поэт\изгнан из Флоренции и заселил свой «Ад» множеством никому не ведомых сегодня политических деятелей.
Вся поэзия Маяковского – это Божественная комедия XX века. Там кипят политические кровавые страсти почище, чем в дантовском аду. Любовь в аду – это у Маяковского постоянно:
Глаза наслезенные бочками выкачу.
Дайте о ребра опереться.
Выскочу! Выскочу! Выскочу! Выскочу!
Рухнули.
Не выскочишь из сердца!
Данте был увлечен идеей единой Римской империи – Маяковский до конца жизни уверовал в «социализма великую ересь». Ересь действительно была великой по масштабам кровопролития. «Тише, ораторы! Ваше слово, товарищ маузер».
Товарищ маузер, револьвер, свое слово сказал. Выстрел в сердце был точен. «На мне ж с ума сошла анатомия. / Сплошное сердце гудит повсеместно». Можно подумать, что прежде чем нажать на курок, поэт долго и тщательно изучал именно анатомию. Не так-то просто попасть прямо в сердце. Надо хорошо знать, где оно расположено. А тут с первого выстрела – наповал.
По свидетельству Полонской, когда она вбежала в комнату после выстрела, Маяковский был еще жив и даже что-то пытался сказать. Потом лицо на глазах стало смертельно бледным.
Следователь, снимавший показания Полонской, был срочно отстранен от дела, а затем без объяснения причин расстрелян. Заметим, что на дворе стоял не 1937 год, а еще только 1930-й. Ныне обнародованы результаты графологической экспертизы последней записки Маяковского. Записка, конечно же, оказалась «подлинной», ведь та же организация что довела до гибели гения, вела расследование. И без экспертизы известно, что мысль о самоубийстве не покидала поэта в последние дни.
Автобиография Маяковского заканчивается 1928 годом. Черным по белому написано: «Пишу поэму "Плохо”». Где же она? Маяковский не сжигал свои рукописи, как Гоголь. Сохранилось многое, в том числе и ненапечатанное при жизни последнее:
Я знаю силу слов, я знаю слов набат.
Они не те, которым рукоплещут ложи
От слов таких срываются гроба
Шагать четверкою своих дубовых ножек.
Ясно, что Маяковский думает о смерти, готовится к ней, пишет поэтическое завещание. На квартире у него пасутся специалисты по тайным политическим убийствам и похищениям, а поэт пишет:
Ты посмотри какая в мире тишь
Ночь обложило небо звездной данью
В такие вот часы встаешь и говоришь
Векам истории и мирозданью.
Я не верю в искренность Маяковского при писании всевозможных агиток.