Личный обжиг и небьющаяся тарелка. Памяти Татьяны Бек
В 2020 году читающая Россия вспоминает сразу три даты, связанные с замечательным поэтом Татьяной Бек (1949‑2005) - кроме всего прочего, великолепным эссеистом и талантливым педагогом, многолетним преподавателем литмастерства в Литературном институте, которая дала дорогу многим и многим известным сейчас поэтам и обладала редким даром веры в чужое Слово. К 40‑летию со дня выхода одной из лучших книг поэтессы «Снегирь» («Советский писатель», 1980) мы публикуем эссе Марины Кудимовой, поэта, одного из собеседников Татьяны Александровны.
Не думала, что так трудно будет написать о Татьяне Бек. Общались долго, временами плотно. Размышлять о прошлом легко и приятно. Вспоминать о молодых годах - тем более. Но у поэта, как у бунинской женщины, «прошлого нет», хотя стихи живут и умирают почти так же, как люди. В какой семье ни родись, как ни проведи детство и юность, поэт, даже исчезнув «с поверхности земли», свидетельствует о себе только стихами. Все остальные доказательства можно считать недостаточными, как говорят юристы. Таня Бек была поэтом прежде всего остального. Человека, более преданного своему безумному делу, только им и жившего, трудно встретить. Но из ходячих цитат от нее осталась строчка «Я буду честная старуха». Это уже немало, коль скоро ее приводят все, кто пишет об одном из самых пронзительно, иногда избыточно искренних поэтов второй половины ХХ века. Почему «избыточно»? Потому что пушкинский принцип соразмерности распространяется на поэзию без оговорок. Лирика далека от тайны исповеди. В ней сочетается исповедь и тайна, и от качества этого сочетания зависит больше, чем можно подумать. Татьяна Бек, кажется, не оставляла лирических тайн, фиксируя каждый перепад и порог бурной реки своей жизни. О ее жизни и гибели в результате предательства на поле поэтической брани написано тоже чрезмерно много. Целый том. Мемуары о поэте скрывают поэта, как стенки книжного шкафа скрывают сюжеты стоящих в нем книг.
Я вот не хочу маячить в поле
Зрения, лишенном доброты.
Бедной Тане после трагического ухода приходится маячить в этом поле вопреки собственному нежеланию. Наверное, это и есть слава. Как обычно, она пришла на свидание, «когда ее совсем не ждешь».
Татьяна Бек изначально взвалила на себя груз, донести который до цели можно, только не делая передышек и привалов. Поэтам, резко меняющим манеру письма и варьирующим способы мышления, в каком-то онтологическом смысле легче справляться с перегрузками поэтики. Жильцам эпохи потребления кажется, что тарелка должна быть белой и ударопрочной, то есть небьющейся. Но японский фарфор ценен «красотой избытка белого», как говорил легендарный гончар Какиэмон.
Молочная поверхность только углубляет и выделяет нанесенный на нее рисунок. Так и поэтическая форма, которой оставалась пожизненно верна Татьяна Бек, служила для углубления мысли и выделения чувства. Классическая технология требует не новой - например, треугольной - формы тарелки, но, по Таниному выражению, «личного обжига», то бишь безупречной предварительной подготовки. Процент брака - деформаций и трещин - после первичной обработки заготовок в производстве стихов не ниже, чем в производстве керамики. Поэтому и в первом, и во втором случае невозможна продукция массовая, серийная.
«Небьющаяся тарелка» - оксюморон, «остроумная глупость». Посуда не призвана служить вечно - она призвана взывать к бережности. Таню Бек не уберегли, однако, стремясь к целостности, каждый из нас обязан знать, что от одного неосторожного, несоразмерного движения легко разлететься на осколки. Не поэт склонен к самоубийству - «самоубийственна песня» поэта:
Но и разбитая дотла,
проговорю из-под завала,
что здесь я счастлива была,
бродяжила и целовала…
Была ли уже такая вариация Экзюпери: мы в ответе за тех, кого потеряли? Если была, тем лучше. Она представляется мне точнее первоисточника. Прирученные запросто могут предать и бросить приручивших. Потерянные - не бросают, но оставляют наедине с воспоминаниями и запоздалыми раскаяниями. Из всех учеников Бек только Сергей Арутюнов выдохнул: «Если бы не она, меня бы не было…» Остальные, видимо, думают, что нашли бы способ быть в любом случае. А разбившихся вдребезги Таня неустанно поминала и оплакивала.
Я никогда бы не рискнула назвать наши отношения дружбой. Мы обе являли собой достаточно закрытые системы и взаимно уважали эту закрытость. Но не кто иной, как Татьяна Бек, взяла у меня лучшее в моей жизни интервью для журнала «Вопросы литературы» и назвала его беседой. Беседа в формате «рефлексивного слушания», а не устного поединка и была, судя по всему, ее любимым жанром общения. И стихи Бек часто разговорны. Тем, с кем Таня была откровеннее (по их воспоминаниям), я нимало не завидую. Скорее сочувствую, понимая, что большинству из них не удалось выполнить ее просьбу:
Кто-нибудь, протри окно, -
Чтобы луч раздвинул нишу...
Никому не хочется быть «кем-нибудь», но исключительно единственным и неповторимым. Таня это понимала, потому и подчинилась с годами непререкаемому правилу творца:
Одна. Одна. Одна.
Сама. Сама. Сама.
Перечитывая ее стихи, отчетливо видишь всю несостоятельность современничества. Мы не можем оценить масштаб собеседника, «пока смерть не разлучит нас». Татьяна Бек, вечно занимавшаяся делами и проблемами других, не умела - впрочем, и не пыталась - доказать, какой она большой поэт. Теперь доказывать ничего не надо. Только удивляться собственной слепоте и глухоте.
Я желаю, ровесники,
Чтобы нас полюбили
Не за легкие песенки,
А за трудные были!
Мы полюбили! Только, как всегда, с опозданием.
Источник: Учительская газета
