Nonfiction

Что за книга?! О Господи, о Боже мой! Ни на что не похоже! Так хорошо, так ужасно, так неправильно и так точно. Так немыслимо много страниц — разве прочтешь (читаю по третьему разу, не отрываясь)! А жанр-то, жанр какой? Роман не роман, дневник не дневник, может, эссе? Есть такой умный и ни к чему не обязывающий жанр — эссе. Это значит “опыт” в смысле “проба пера”. Тот, кто так назвал свои тоже совершенно безжанровые, ни в какие ворота, сочинения, сказал коротко и ясно: “Эта книга — я сам”. Вот и тут, наверное, тот же случай.

Трудно представить себе, что на традиционной встрече переводчиков в редакции «Иностранки» (вот уже много лет все собираются там под Старый Новый год) на этот раз и никогда больше не будет Юлианы Яковлевны Яхниной. Никто, кроме нее, не умел так рассказывать невыдуманные истории о том, что было пять, десять, пятьдесят, двести лет назад… Одинаково живо о писателе и бюрократе, художнике и дворнике, об императоре и няньке.

“Были они смуглые и золотоглазые” — название задает тональность, как горстка бемолей при скрипичном ключе. Название рассказа-метаморфозы, в котором невидимая стихия древнего марсианского мира исподволь заполняет и преобразует энергичных землян-колонистов. И так же незаметно меняется язык рассказа, его пульс, то есть интонация и ритм. В этих немногих страницах ключ к “Марсианским хроникам”, ко всему Рэю Бредбери. Невозможно представить себе, что между ним и русским читателем стоит фигура толмача. Она прозрачна, и эта идеальная прозрачность — знак высшего мастерства.

Начну с комической истории, за подлинность которой ручаюсь. Не так давно в одно крупное московское издательство обратилась молодая, но осененная высокой протекцией переводчица со сногсшибательным предложением: она готова в течение полугода представить рукопись перевода мемуаров маркизы де Помпадур, найденных ею... в отделе редкой книги Библиотеки иностранной литературы. Мне как редактору было предложено поработать с молодым автором...

Так назвал свою известную статью о поэзии двадцатых годов Юрий Николаевич Тынянов. Я сознательно заимствую у него это название, ибо Тынянова занимали вопросы, чем-то схожие с теми, что встали перед нами сегодня.

Мне было семнадцать лет, когда поэт Виктор Гофман привел меня на семинар Бориса Слуцкого и предупредил, что там собираются очень значительные люди. В подвальчик где-то на задах Елисеевского магазина набилось много народа, но мы с Гофманом все же отыскали себе стул и уселись на него, почти как курочки на насест. Я знала, что Витя должен был выступать оппонентом на обсуждении Алексея Королева, с которым мы уже по очереди читали стихи в ЦДЛ в комнате номер восемь: там проходили еженедельные поэтические чтения с последующими комментариями от слушателей.

Все детство прошло с Чуковским, которого я знала и знаю до сих пор наизусть. Можно сказать, что именно он открыл мне прекрасный словесный преображенный мир и оказал влияние не только человеческое, воспитательное, но и эстетическое. Вообще много в нем было такого, что, прикасаясь к мягкой душевной ткани, придавало ей форму. Ну, например, когда мне мама и бабушка читали из «Крокодила» вот эти строки, я неизменно, даже зная, что все окончится хорошо, заливалась горькими слезами сострадания к бедной мамочке:

Дмитрий Тонконогов и Олеся Николаева.

Моя подруга Нина вышла замуж за швейцарца и поселилась в Женеве. У нее есть племянница Анжела — девушка-олигофрен, которую Нина часто увозила к себе и одевала, как куколку, как принцессу. А когда Анжела, вернувшись в Отечество, понесла от какого-то неизвестного и родила сына Глеба, Нина принимала самое деятельное участие в воспитании младенца и даже хотела его усыновить и увезти в Швейцарию, поскольку он угодил в Дом малютки.

Поэзия как энергия

«Русская поэзия в конце века. Неоархаисты и неоноваторы»
(«Знамя», 2001, № 1)

Бродский в своей Нобелевской речи утверждает, что поэзия — это явление языка. Вряд ли кто-нибудь станет с этим спорить: поэзия не существует вне слова, так же как и не бывает «поэта в душе» («Знаете, он пишет плохие стихи, но он поэт в душе!»). Да, действительно, явление языка, но не только. Поэзия — это прежде всего форма энергии.