Знамя
Уроки русского
«Когда случилось петь Офелии…»
Борис Пастернак
Когда случилось петь Цветаевой —
в конце, увязнув в гуще ила,
она о той себе, изваянной
из пены, — думать позабыла.
Когда случилось петь Ахматовой —
под занавес, среди надгробий,
она гляделась в сумрак матовый,
зеркальных сторонясь подобий.
И даже память меркла, таяла
в глуби лилового оттенка:
где громогласная Цветаева?
Где легконогая Горенко?
В преддверии «Человека в пейзаже»
— Ничего, что я тебя втягиваю во всякие мистические приключения? — спрашиваю, задыхаясь от радости и предчувствуя желанный ответ.
— Да я только и жду, чтобы меня кто-нибудь втянул… Так куда мы едем?
Я выпил снотворное.
Подумал, выпил ещё одну таблетку, лёг и начал засыпать.
Скоро стало ясно: не помогает.
В голове гудело, веки тяжелели, но сон не шёл.
Полежав немножко, я встал, подошёл к чемодану, вытащил тяжёлый свёрток, размотал. Стеклянным боком сверкнула бутылка.
«Обойдётся, гоняйся потом за ней, чтобы подарить», — подумал я про ту, которой бутылка предназначалась.
Выборы
Все порядочные люди осуществляют в этот день, с восьми утра до восьми вечера, свое волеизъявление. Я зарабатываю деньги на карманные расходы, работаю наблюдателем от одной крупной партии на участке № 4. Участок располагается прямо в подъезде моего приятеля Шульца.
1.
Андрей Синявский — давний мой герой. Когда-то в писательском пионерлагере, куда члены Литфонда сбагривали на лето своих детей, в ночной девичьей спальне над ним тоже был суд.
Одиннадцатилетние писательские дочки, среди которых оказалась и дочь общественного обвинителя, напитавшись дома подробностями дела Синявского и Даниэля, воспроизводили довольно ловко и точно все завороты родительских выкладок, выводов и оценок.
Детские уста гневно выкрикивали:
От автора | Ровно год тому назад издательство «Новое литературное обозрение» выпустило составленную мною хронику «Оттепель: События». Биографический словарь, главки из которого здесь представлены, продолжает рассказ об одном из «звездных часов» в истории отечественной культуры.
О Георгии Николаевиче Владимове думается светло и благодарно.
Он был замечательно немногословен в компаниях и вызывал большое уважение у диссидентов (как свой) и просто вменяемых писателей (как превосходный художник).
Очень просто. Надо отнести в «Знамя» свой первый рассказ.
Я так и сделала, и вскоре после этого мой «Кукс из рода серафимов» был там опубликован и даже отмечен журнальной премией года. А вскоре позвонила девушка с Белорусской киностудии и предложила мне продать права на его экранизацию. Я дипломатично ответила, что подумаю, хотя испытала при этом неловкое чувство ревности: невозможно было представить, что я отдам моего Куксика в чужие руки! И тут же засела сама писать сценарий.
Летом мы входили в редакцию журнала через большое старинное окно, распахнутое на Тверской бульвар. За окном сидели Муля Дмитриев, Лесик Аннинский и Стасик Куняев.
Не знаю, когда они работали. По стороннему впечатлению это был клуб отвязных литературных джентльменов. В просторную комнату заглядывали не только авторы, но и просто знакомые лица тогдашней московской богемы. Заходили просто поболтать, «потрекать», как выразился бы Юз Алешковский.