«С душою и с талантом…». К юбилею Игоря Волгина
Предваряя первую большую работу нынешнего юбиляра, академик Д.С. Лихачёв выразился так: «Игорь Волгин написал необыкновенную книгу. Необыкновенную по жанру, замыслу, исполнению». С этим суждением трудно не согласиться. Действительно, «Последний год Достоевского», будучи истинно научным исследованием, читается как захватывающий роман. Недаром в первом издании (на сегодняшний день их уже пять) имелся интригующий подзаголовок – «Исторические записки». Это верно, ибо все без исключения книги Игоря Волгина базируются на внушительной основе исторического документа. Причём добытые из архивов многие источники вводятся в научный оборот впервые. В одном из своих интервью автор усмешливо заметил, что, если бы ему, не приведи бог, довелось написать сакраментальную фразу «графиня побледнела», он непременно сослался бы на документ, свидетельствующий о таковом происшествии.
«Мы даже подозреваем, – пишет Волгин, – что с вожделением поглощая иные жизнеописания, иные читатели испытывают тайную потребность «напрямую» войти в соприкосновение с тем историческим миром, который является причиной и целью биографического рассказа». Автору действительно удалось создать неповторимый повествовательный жанр. Если, с одной стороны, его книги обладают высоким исследовательским потенциалом и без них непредставима современная наука о Достоевском, то с другой – те же книги несут в себе заряд художественной энергии, что относит их к значительным явлениям современной российской прозы. Думаю, что подобный феномен ещё будут изучать литературные критики. Я же затрону преимущественно историко-познавательный аспект.
Свой путь в науку Игорь Волгин начал уже известным и признанным поэтом. Казалось бы, ничто не мешало ему оставаться именно на этой стезе. Можно только гадать, какие личные и общественные причины подвигли его на перемену судьбы. Правда, мы с ним оба профессиональные историки – вместе оканчивали исторический факультет МГУ и даже дипломные работы защищали в один день. И на квартире его родителей, на Профсоюзной улице, вместе с друзьями отметили радостное событие, перед этим искупавшись в фонтане на Ленинских горах.
В те годы о Достоевском (которого мы ни в средней, ни в высшей школе не проходили) не было и речи. Но он возник в жизненной траектории моего друга – причём самой малоизученной своей стороной. В обширнейшей отечественной и зарубежной литературе о русском классике практически не существовало ни одной серьёзной работы о «Дневнике писателя». Игорь Волгин отважился покуситься на этот сюжет – в те годы, когда «Дневник…» не только не переиздавался, но и сам интерес к нему как к произведению сугубо «реакционному» далеко не приветствовался. Но Волгин не только поднял архивы (неизвестные тексты самого Достоевского, неведомые доселе читательские письма, цензурная история и т.п.), но и вынес на суд рискованные теоретические посылы. «Мировоззрение Достоевского, – пишет он, – стараясь осознать себя таковым, оказывается на деле его художническим мирочувствованием и может адекватно проявиться только через это последнее». Не секрет, что эта и другие работы И. Волгина заложили основу целого научного направления.
Постижение текста не могло не обострить внимание к личности творца. Процитирую исследователя: «Нам – как роду человеческому – необходимо знать: не посрамил ли нашего имени один из нас – тот, кому было много дано и кто, по общему мнению, составляет соль земли. Сохранил ли он лицо – в радости и в печали, в сиянии славы и под ударами рока, в минуту общественных ликований и в годину гражданских смут? Мы желаем понять, как одолевал он сопротивление жизни и истории, чтобы совпасть с ним в вечном созидательном деле». В этих словах, как мне кажется, можно услышать и мощные раскаты нынешней жизни России и мира, когда те, кому много дано и много вверено, решают и отвечают за судьбы народов.
Книга «Родиться в России» (название которой – скрытая цитата из Пушкина: «Чёрт догадал меня родиться в России с душою и с талантом!») охватывает дальних и ближних предков Достоевского, его детство и юность, учёбу в Инженерном училище. Именно там был убит император Павел I, чью гибель автор соотносит как со смертью отца писателя, так и с нравственными обстоятельствами убийства Фёдора Павловича Карамазова. Здесь же – блистательная аналитика литературного дебюта автора «Бедных людей», его ранней славы и её роковых последствий.
В сочинениях Игоря Волгина эпоха постигается как бы изнутри. Некоторые из его книг снабжены обширным блоком подлинных документов (дневники и переписка современников, официальные бумаги, мемуаристика, текущая пресса и т.п.). «В иных случаях, – замечает Игорь Волгин, – им позволено вступать в полемику с автором: ради блага читателей мы отважились на этот рискованный эксперимент». Конечно, здесь можно усмотреть элементы авторской игры, которая призвана побудить читателя к сопереживанию и соразмышлению. Что корреспондирует с авторской иронией, присутствующей в большинстве волгинских текстов. Впрочем, каждая книга – и «Родиться в России», и «Ничей современник», и «Пропавший заговор», и «Колеблясь над бездной», и «Возвращение билета» – становится заметным событием как литературной, так и академической жизни. Помимо прочих достоинств они содержат немало первостепенных открытий. Например, реконструкция «пропавшего заговора» – заведомо обречённой попытки Достоевского и его друзей учредить первую в России подпольную типографию. Выясняется тайная причина того, почему данный сюжет (с точки зрения правительства, более криминальный, нежели повлекшее смертный приговор чтение письма Белинского Гоголю) был «не замечен» следствием и изъят из дела «о преступном сообществе».
Чрезвычайно плодотворны размышления Игоря Волгина о взаимоотношениях Достоевского с русской революцией. Ввиду нашего беспримерного исторического опыта тема эта обретает особое значение. «Тот же «Дневник писателя», – замечает Волгин, – всей своей интеллектуальной мощью призванный отвратить грядущие на Россию беды, свидетельствовал об их неизбежном приходе… Достоевский знал: в иных случаях «высшие цели» могут захлебнуться жертвенной кровью».
Опираясь на свидетельство Суворина о возможном продолжении «Братьев Карамазовых» – с покушением «чистого сердцем» Алёши на цареубийство и, естественно, следующей за этим смертной казнью, – автор «Последнего года» полагает, что тем самым Достоевский постиг секрет русской революции. В неё ринутся не только такие отъявленные бесы, как Пётр Верховенский, но и «чистые сердцем» идеалисты. Не менее поразителен и обнаруженный автором факт, что первая встреча писателя с юной стенографисткой, его будущей женой, происходит в часы, когда на Смоленском поле совершается казнь революционера Н. Ишутина – уже вдетого в петлю, но в последний момент помилованного, как некогда были помилованы стоявшие под ружейным прицелом петрашевцы. Анна Григорьевна, отметившая в своём дневнике чрезвычайную в этот день взволнованность Достоевского и его внезапный рассказ про собственную смертную казнь, о других событиях этого дня не обмолвится ни словом. Однако, замечает Волгин, «у истоков их любви обнаруживается трагедия: личная судьба пересекается с грозным и кровавым ходом русской истории».
Но воссозданная автором трагедия сопровождает и последние часы Достоевского. В квартире, примыкавшей к его жилищу и занимаемой членом исполкома «Народной воли» террористом А. Баранниковым, полиция проводит обыск и устраивает засаду. Эта операция совпадает с первым кровотечением и началом предсмертной болезни писателя. «Царь и профессиональные цареубийцы, – говорит Волгин, – «сходятся» у смертного одра Достоевского. Его последнее прибежище оказывается в перекрестье непримиримых, полярных, насмерть схватившихся сил, и последние биения его сердца совпадают с глухими ударами этой борьбы». Столь же подробно воссоздаётся автором Пушкинский праздник 1880 г. в Москве, где Достоевский произносит свою знаменитую речь. Автор квалифицирует этот съезд интеллигенции как первый русский «предпарламент» и попытку формирующегося гражданского общества заявить о себе. К подобной попытке относятся и невиданные по своему масштабу похороны писателя.
Но вот другая сторона этой исторической драмы. Со свойственной ему скрупулёзностью Волгин исследует неизвестные до последнего времени моменты взаимоотношений Достоевского с представителями правящей династии, с великими князьями, вообще – с императорским домом. Этому сюжету, затрагивающему вечную тему «художник и власть», посвящена книга «Колеблясь над бездной».
Эстетические, этические, профессиональные и прочие взаимоотношения внутри писательского и журналистского круга – постоянный предмет нашей филологической науки. Игорь Волгин предлагает собственный взгляд на проблемы связей Достоевского с Н. Гоголем, И. Тургеневым («история одной вражды»), Н. Некрасовым, Н. Страховым, А. Герценом, А. Сувориным, М. Катковым… И – посмертно – с В. Розановым, И. Шмелёвым, И. Ильиным… А тому, с кем у Достоевского так и не состоялась личная встреча, но с кем вот уже полтора века длится напряжённый духовный диалог, Волгин посвятил отдельную книгу «Уйти ото всех. Лев Толстой как русский скиталец» – в составе капитального тома «Странные сближенья». Кстати, в названном томе почти отсутствуют сюжеты собственно о Достоевском. Но зато содержатся глубокие аналитические эссе – о Белинском, Чаадаеве, Гоголе… А также – неожиданные по сути сопоставления судеб и поэтики двух «не удостоенных света» современников – М. Булгакова и О. Мандельштама. Нас вводят в захватывающие коллизии недавно миновавшего столетия. «Гул времени» ощущается и во включённой в «Странные сближенья» политической публицистике (И. Сталин, Б. Ельцин, распад страны, расстрел Белого дома, кризис образования и др.), которая в нынешних обстоятельствах ничуть не утратила своей актуальности.
Вообще, справедливо мнение (и об этом уже писала «ЛГ») касательно объединяющей роли Игоря Волгина в нашей интеллектуальной жизни. Я подтверждаю это не только как его старый друг, но и как учёный, десятки лет наблюдавший за его литературной, научной и общественной деятельностью. Подлинно лирический (и одновременно – гражданский) поэт, выдающийся исследователь, педагог, воспитавший несколько литературных поколений, наконец, обладатель редкостной телевизионной харизмы – всё это делает Игоря Волгина одной из ключевых фигур нашей национальной культуры.
Недавно при кураторстве И.Л. Волгина был осуществлён крупнейший академический проект, итогом которого стал выход около тридцати фундаментальных монографий, посвящённых автору «Идиота». Сам куратор издал книгу «Достоевский в национальном сознании», где помимо его собственных работ – о «медовом месяце» супругов Достоевских в игорных заведениях Европы и о тайном визите в 1862 г. бывшего каторжника в Лондон, к Герцену, – опубликованы труды его учеников, в том числе результаты разысканий совсем ещё юных студентов.
«Достоевский, – заключает Игорь Волгин в одной из своих книг, – совпадает с Россией как таковой, с Россией онтологической – с той, которая пребывает, но какой она в каждый конкретный момент времени никогда не была и, по-видимому, не будет. Он воплощает в себе дух утопии и антиутопии одновременно. Он есть задача неисполнимая, однако же требующая решения». Автор этих слов соединил в своём лице науку поэзии и поэзию науки. Прав был академик Д.С. Лихачёв, предрёкший, что результаты творческих усилий Игоря Волгина не оставят «равнодушным никого из тех, кому дорога русская культура».
Валерий Тишков, академик-секретарь Отделения историко-филологических наук РАН
