Салтыков (Щедрин)
К 195-летию со дня рождения М.Е. Салтыкова-Щедрина
Часть четвертая
Писать как служить. 1857–1868
Всего через два года после возвращения из вятского «изгнания» в Петербург чиновник особых поручений Министерства внутренних дел Михаил Салтыков вновь запросился на службу в российскую глубинку. За это время он успел прославиться как издатель записок «Губернские очерки» отставного надворного советника Щедрина (открыто условный псевдоним никого не смущал). Книгу читали по всей России, она стала главным в буквальном смысле этого слова бестселлером русской литературы той поры.
Салтыкову выпало место вице-губернатора в Рязани. Утверждая назначение, император Александр Николаевич сказал: «И прекрасно; пусть едет служить да делает сам так, как пишет». Эти слова передали Салтыкову, и он их не раз с удовольствием вспоминал, поясняя слова государя, который стал его «читателем и защитником»: «...то есть так, как желает, чтобы действительно делали хорошо».
Между тем из напутственной фразы можно извлечь и более определенный смысл. В «Губернских очерках», по проницательному замечанию современника, «сказывается нам писатель, несомненно обладающий знанием дела и пониманием быта, им изображаемого». Думается, император по достоинству оценил умение автора видеть реальность без прикрас. Его увлекло в «Губернских очерках» не обличительство, не сатира, хотя она там, временами сатира уже щедринская, не просто присутствует —живет. Куда важнее, первостепенно важнее для Александра II был другой очевидный — дорогой и для подлинного автора, Салтыкова, — мотив книги. В эпилоге «Очерков» изображены похороны, не только символичные сами по себе, но еще и получающие пояснение в торжественной фразе: «“Прошлые времена” хоронят!» Вот царь-реформатор и отправлял чиновника-«похоронщика» с безупречной репутацией продолжать это необходимое нелегкое дело, без которого не приступить к новому.
Так что последующие десять лет восходящая литературная звезда надворный советник Н.И. Щедрин волею своего прямого начальника коллежского, а впоследствии и действительного статского советника М.Е. Салтыкова провел, не раз переменяя писательский стол на стол канцелярский. А уж поездили-то...
Была бы страсть в пере
Сослуживец Салтыкова по Министерству внутренних дел, интеллектуал и сам обладавший яркими литературными способностями, Александр Артемьев записал в своем дневнике 19 января 1857 года его признание, отметив — «Салтыков смотрит чахоточным»: «В Вятке я скучал о Петербурге, а теперь здесь — сплю — и вижу, как выдраться отсюда куда-нибудь в Малороссию, в степи приволжские... Меня убивает здешняя жизнь, здешний климат».
Мотив для этого удивительного человека не новый. Еще не зная, как долго ему придется служить в Вятке, и добиваясь отзыва из нее, Салтыков в то же время писал брату: «Теперь я один, и то тяжело переносить, а каково же будет, как я женюсь? Впрочем, нельзя сказать, чтобы и служба в Петербурге обещала мне особенные удовольствия; я прошу о причислении меня к министерству (в настоящее время другого выхода и нет для меня) и Бог знает еще когда-то выйдет для меня место, а покамест, может быть, года три буду разъезжать по матушке России; да и это бы хорошо, потому что во время командировок дают и суточные, и подъемные, а вот будет скверно, как придется жить в Петербурге да ничего не делать».
Такие размышления, как видно, были у него постоянными до навязчивости, хотя сказать, что, вернувшись в Петербург, Салтыков «ничего не делал», было бы просто пустословием.
Мы уже упоминали историю с министром юстиции графом Паниным. Стремясь предстать блюстителем идейной и нравственной чистоты русского мира, Панин притаскивал новому императору, в частности, литературную, с его точки зрения, крамолу. Как оказалось, напрасно: воспитанный Василием Андреевичем Жуковским, знавший и понимавший изящную словесность, император поддержал не только «Губернские очерки». До того он отстоял от панинских нападок вышедший осенью 1856 года большой сборник Некрасова «Стихотворения» — по существу, его настоящий дебют в литературе, дебют-триумф. Более того, интриганство Панина привело к замечательному повороту. Каким-то образом о панинской охоте за предосудительными изданиями узнали книгопродавцы и незамедлительно пустили слух о запрете «Стихотворений». Цена и без того недешевого тома взвинтилась до восемнадцати рублей за экземпляр, тираж книги был полностью раскуплен.
Салтыков тоже, осознавая успех, а также и скандалы вокруг журнальной публикации «Губернских очерков», решил самостоятельно выпустить их книгой. Однако недостаток, если не сказать — отсутствие издательского опыта, неимение средств для первоначального вложения принудили его отказаться от первоначального соблазна: право на книгу было отдано Каткову, и уже 11 января 1857 года пришло цензурное разрешение на двухтомник «Губернских очерков», а в сентябре того же года появился и третий том — с новыми очерками.
А ранее, в июне, «Современник» печатает рецензию, но статейного объема, Чернышевского о книжном издании «Губернских очерков». Очевидно, редакция, осознав, какого налима она упустила, решила воздать должное своему возможному в будущем автору и его творению.
Со стороны литературно-общественной лицо «Современника» сохранялось: московский журнал-конкурент «Русский вестник» и его издатель, получается, выведшие Салтыкова с его Щедриным в мир, похвалы не дождались. Не разбирал подробно Чернышевский и книгу («Из двадцати трех статей, составляющих “Губернские очерки”, мы коснулись только некоторых страниц из пяти очерков»). Очевидно, соотнеся написанное Салтыковым с так называемой обличительной литературой, Чернышевский, бесспорно проницательнейший читатель, не только в силу внелитературных целей вылущивающий из литературы ее функциональное начало, но и чувствующий этико-эстетические силы произведений (если они есть, а здесь они есть), стремится вывести «Губернские очерки» за границы зоны действия таких произведений.
Поэтому, кроме тактических пассов, в его статье обнаруживаем очень важное высказывание. Отдав основной объем своего сочинения обсуждению «общественных вопросов», а не конкретному их отражению в книге (то есть разбору «художественных вопросов, ими возбуждаемых»), Чернышевский почти издевательски (правда, цензура осталась величественно невозмутимой, сочтя, очевидно, ниже своего достоинства гоняться за такими дроздами) заявляет: «Нас очень мало интересовали все эти так называемые общественные язвы, раскрываемые в “Губернских очерках”».
