Владимов как стиль жизни

О Георгии Николаевиче Владимове думается светло и благодарно.

Он был замечательно немногословен в компаниях и вызывал большое уважение у диссидентов (как свой) и просто вменяемых писателей (как превосходный художник).

Я общался с ним и дома, и в ЦДЛ, и после его выдворения за рубеж. У него была редкая черта — отсутствие всякого тайного или явного высокомерия по отношению к мыслящим по-другому. Владимов прочно стоял не столько на почве политических предпочтений (хотя, конечно, и на ней тоже), сколько на основаниях реальной жизни, как он ее понимал. Ни капли экстремизма в нем не было, что так несвойственно многим карьеристам протеста. Будучи активным деятелем «Международной амнистии», он предпочитал в политике дело, а не эффектное слово.

В конце 1975-го Владимов с женой Наташей впервые слушали у меня дома на Суворовском статью Андрея Синявского о «Верном Руслане». Максимовский журнал «Континент», где она была напечатана, принес Миша Козаков. Он же ее и читал вслух, по-актерски, но очень проникновенно, словно стихи.

Владимовская история караульной собаки рвала душу. Немало читателей и критиков больше были озабочены антисталинской, антигулаговской направленностью повести (в духе Солженицына). Между тем, главное там — поругание любви, страшное искажение евангельских заветов.

Верный Руслан — может быть, лучший образ, созданный писателем, потому что прямо вписан в пространство русской классической литературы. Cтатья Синявского «Люди и звери» в этом смысле конгениальна повести, и ее надо бы печатать под одной с ней обложкой.

Нельзя не вспомнить здесь о жене Владимова Наташе Кузнецовой, которая дружила с моей Верой. Это была исключительно нестандартная натура. Ее прическу украшали свисающие по бокам букли по моде пушкинских времен. Заикающийся говорок привлекательной молодой женщины не знал пощады, когда речь шла о людях, ей неприятных и потому заслуживающих порицания. Из ближайших писателей она выделяла только своего Жорика и отчасти Битова. Природа ее легкого заикания была ужасна: в юности она зашла в комнату и увидела в петле своего отца, известного деятеля советского цирка. Наташа была всесторонне одарена. Ее акварель — странный коричневый цветок на сером фоне — хранится у нас дома. Она печатала свои критические заметки в парижской «Русской мысли» и регулярно с оказией, не доверяя советской почте, присылала нам ироничные и грустные письма с вырезками из газеты.

В отличие от Владимира Максимова Владимов стремился домой. Он вглядывался в перестройку и искал в ней надежду. Его и похоронили здесь, у нас, в Переделкине. Отпевали 24 октября 2003 года. Было много телевидения, мало писательского народа. Пришли Садовников, Приставкин, Битов, Черниченко, Вознесенский, Богуславская, И. Борисова, Чупринин, Н. Иванова, Аннинский, Кублановский, Архангельский, Мессерер, Немзер, Панченко. Больше не могу никого вспомнить. Наташа, бедная, давно лежит в Германии, а он здесь, по завещанию.

И теперь о главном. Вся ткань суровой прозы Георгия Владимова, весь ее трагизм пронизаны чувством недостижимости идеала, во имя которого создан человек. Герои владимовских книг об этом не думают, но, преодолевая тяжесть жизни, существуют в поле непреклонных авторских заветов, где главное — любовь, уважение к человеку. И они идут навстречу судьбе, люди долга и трех минут молчания, а за ними могучим нездоровьем дышит великая страна, обрекающая их на одиночество посреди моря и большой руды, посреди Великой Отечественной войны и остатков ГУЛАГа. Они идут, и остановить их может только гибель.

Немногие писатели способны оказывать прямое влияние на жизнь и убеждения своих читающих современников. Владимов один из таких немногих. Это его художественная победа и нравственная поддержка каждому человеку, кто помнит и любит его книги.

Читать в "Знамени"

Номер: 
2021, №2