Алексей Варламов: «Литература не может состоять только из Толстых, Достоевских и Чеховых»

Варламов Алексей Николаевич
Мар 30 2016
Писатель, и.о. ректора Литинститута Алексей Николаевич Варламов побывал в Эстонии по приглашению Международного медиаклуба «Импрессум» и дал интервью Элле Аграновской - корреспонденту эстонской "Комсомольской правды". Его книги из серии «Жизнь замечательных людей» (ЖЗЛ), рассказывающие о знаковых писателях эпохи – Василии Шукшине, Алексее Толстом, АндрееПлатонове, Михаиле Булгакове, Александре Грине – пользуются у читателей большой популярностью. В то же время писатель Алексей Варламов – один из самых разносторонних авторов современной российской прозы. Он очень интересный собеседник, и чтобы не захлебнуться в тематическом разнообразии, мы, в основном, сосредоточились на Литературном институте.

Заставить талант работать

– Алексей Николаевич, «на писателя» можно выучить?

– Нельзя.

– А что вы тогда делаете в своем институте?

– Станиславский говорил: «Актера нельзя научить, но актеру можно научиться». С писателем та же история: научить напрямую нельзя, можно воздействовать косвенно, опосредованно. Можно создать условия, при которых люди научатся писать. Можно мобилизовать творческий потенциал. Прибавить таланта нельзя – сколько есть, столько есть. Но заставить талант работать – вот это, мне кажется, посильно. И одно из средств – создание литературной среды, которая человеку очень нужна. Все время в ней находиться не нужно и опасно. Но в какой-то момент оказаться среди тебе подобных, показывать им то, что ты делаешь, слушать их оценки, часто нелицеприятные, иметь опытного человека, мастера, состоявшегося писателя, который тоже будет тебе говорить, что он думает о том, что ты пишешь – вот это чрезвычайно важно. И мне кажется, что Литературный институт – идеальное место для того, чтобы встретиться пишущим людям. Когда они оказываются вместе в этой точке и в это время, с ними что-то происходит. Причем необязательно, что человек начнет писать больше, а главное – лучше. Кто-то, наоборот, приходит в институт и перестает писать. А кто-то писал не очень интересно, но стремительно вырастает. То есть происходят какие-то странные превращения, которые, на мой взгляд, и есть смысл литературного обучения.

– Ваш диплом – какого института?

– Мой – другого.

– Почему-то так и подумала.

– У меня филологический диплом МГУ. Я не учился в Литературном институте, но ходил в литературное объединение, которым руководил писатель, одновременно работающий в Литературном институте. Словом, систему семинаров примерно проходил, но в другом вузе, поэтому то, о чем сейчас рассказываю, пережил на собственной шкуре. Я пришел в эту среду, и она мне очень много дала, она меня зарядила.

И второе – мощная филологическая подготовка, которая очень нужна, потому что известный анекдот «чукча не читатель, чукча писатель» на самом деле не работает; для того, чтобы быть писателем, надо много читать. И те писатели в истории русской литературы XX века, которые имели репутацию людей не очень образованных – Клюев, крестьянский поэт, Платонов, пролетарский писатель, Шукшин, такой парень от сохи – были очень образованные, глубоко начитанные люди, просто в силу разных обстоятельств иногда предпочитали это скрывать, это была их маска. И то, что мы в Литературном институте заставляем (в хорошем смысле заставляем) читать, погружаем людей в мировую литературу, в мировую культуру – очень важная составляющая литературного образования.

Мы учим студентов работать со словом

– Сколько человек вы выпускаете в год?

– В среднем человек 50 или 60, от курса к курсу по-разному. Это вовсе не означает, что мы выпускаем 50 писателей, у нас нет такой задачи. Мы даем квалификацию, которая называется «литературный работник». Вы же понимаете, что литературный процесс, литературная отрасль, индустрия состоит не только из людей, которые непосредственно что-то пишут. Нужны редакторы, издатели, эксперты, нужны критики.

Почему еще я сторонник литературного образования? Литературная среда чрезвычайно противоречива, одна ее часть внутренне враждебна другой части. В литературной среде всегда идет борьба амбиций, позиций, самолюбий, поколений, эстетических, политических и прочих взглядов. Правые, левые, либералы, почвенники, реалисты, модернисты, молодые, старые – все вступают во взаимодействие друг с другом. Это нормально, без этого литература существовать не может. В Литературном институте все это есть. Там во все времена были разные люди, и в наше время тоже есть те, кто придерживаются диаметрально противоположных взглядов на одни и те же вещи, касается ли это политики, эстетики, этики, религии, отношения к советскому прошлому, к русскому настоящему, к Украине, Прибалтике – к чему угодно. Все это есть и, на мой взгляд, абсолютно правильно, потому что наши студенты имеют возможность выбора, возможность критически относиться к тому, что они слышат, возможность оказаться в вольной атмосфере. С моей точки зрения, это чрезвычайно необходимо молодому человеку. В нашем институте такая возможность есть и, на мой взгляд, она объединяет очень разных людей, что является нашей сверхзадачей.

Инструмент и хлеб наших выпускников – работа со словом; то, что они должны уметь делать, в разных областях: кто-то в художественной литературе поэзии, прозе или драматургии, кто-то в публицистике, кто-то в критике. Кто-то станет пиар-менеджером, кто-то – пресс-секретарем, кто-то – спичрайтером. Но в любом случае он умеет создавать тексты. Сегодня, мне кажется, это очень востребованная профессия, потому что в школе этому не учат. С тех пор, как вместо сочинений и изложений от детей стали требовать заполнение всяких тестов, в школе убита культура выражения мысли на бумаге. В институтах тоже этому не учат. Следовательно, мы являемся по-своему уникальным вузом, где людей учат письменно выражать свои мысли.

В литературу да, идут не все, но такого никогда не было и быть не может. В литературу пойдут единицы. Но даже эти единицы (если они есть, а они есть!) оправдывают существование Литературного института. На одного талантливого писателя приходится некоторое количество людей, у которых ничего не получилось. Но без них не было бы этого талантливого писателя. Он от них отталкивается.

Много писателей, хороших и разных

– Как вы определяете, писатель останется в литературе на века или нет? Или это невозможно определить?

– А зачем нам это определять?

– Нет, вы лично.

– Я лично? Знаете, иногда смотришь на человека и думаешь: в нем что-то есть. Но это бессознательные ощущения, их невозможно вербализировать и высказать рационально. А главным критерием, конечно, является текст. Человек может быть сколь угодно обаятельным, привлекательным, красиво говорящим, но при этом несостоятельным как писатель. И наоборот: он скучный какой-то, угрюмый, непонятный, а пишет очень здорово. Смотришь текст и видишь, есть потенциал у этого автора или нет. Но ты можешь ошибиться. Любой человек может ошибиться.

– И вы?

– Конечно.

– А Олег Павлович Табаков говорит, что он не может просмотреть талант.

– Я могу ошибиться.

– Относительно дальнейшей судьбы нынешних литературных знаменитостей тоже?

– Знаете, Чехов говорил: есть большие собаки и маленькие собаки, и маленькие собаки не должны смущаться существованием больших собак, каждая лает своим голосом. А если говорить о том, кто останется, кто нет – все останутся! Просто кто-то более заметен, кто-то – менее. Тут дело такое: будь собой, не пытайся стать тем, кем ты быть не должен. Амбиция вещь чрезвычайно важная, но все-таки любая амбиция направлена на раскрытие потенциала, который в тебе заложен, а не на то, чтобы хапать чужое.

– Мы росли в такое время, когда было много «многотомных» писателей. Где они сегодня? Где писатель Георгий Марков? А вы говорите – все останутся.

– Возможно, некоторых и нет. Но вот я сейчас написал биографию Шукшина, и он в своих рабочих записях достаточно презрительно отзывается как раз о Маркове, в том смысле, что его литература не выдерживает состязания с подлинной литературой своего времени. Шукшин противопоставляет Маркова Виктору Некрасову, которого считает настоящим писателем. Но! Значит, он, Шукшин, Маркова читал. Значит, Марков каким-то образом на него воздействовал. Значит, Марков каким-то образом был для него пусть отрицательным, но опытом, необходимым для того, чтобы его преодолеть и двигаться дальше. И это тоже нужно. Литература не может состоять из одиноких пиков: пик Пушкина, а вокруг – ничего нет, пик Достоевского, а вокруг – пустота. Нет же? Вот Чехов и Потапенко – современники не могли сказать, кто из них крупнее. Сегодня Чехова знает весь мир, а Потапенко не знает никто. Но если бы не было Потапенко, может быть, не было бы и Чехова. Поэтому все нужны в литературе. Марков тоже нужен и в этом смысле в литературе остался. Он писал эпические произведения про Сибирь, и у него, кстати, были свои читатели, которых он увлекал. Вот сейчас люди смотрят сериалы. Останутся ли эти сериалы в веках? Наверное, все же нет. Но их смотрят, в каком-то смысле они приносят утешение, пенсионерам там, домохозяйкам. Вы же не будете их лишать этого удовольствия.

– Не буду. Я сама их иногда смотрю, сейчас поняла, что в утешение.

– Но Марков был вот таким сериалом – в те времена, когда больше читали, чем смотрели.

– Я как-то об этом не думала.

– Я тоже не думал. Вы меня заставили.