Алексей Варламов: «Русская литература обладает огромным потенциалом воздействия»
– Вручение Нобелевской премии по литературе за 2016 год американскому рок-музыканту Бобу Дилану стало предметом острых общественных дискуссий. Алексей Николаевич, как к этому относитесь вы?
– Спокойно. Мне кажется, Нобелевская премия уже не имеет такого авторитета, как раньше. Я, честно говоря, никаких особых дискуссий в своем кругу не заметил…
– В основном обсуждение идет в социальных сетях.
– За социальными сетями, к сожалению, не слежу, поэтому ничего сказать не могу. Мне кажется, Оргкомитет Нобелевской премии хочет быть оригинальным, изменить формат, быть ближе к современности, казаться более отзывчивым на социальные запросы. Намерение понятно, и мнение по этому поводу у каждого свое. Повторюсь, я отношусь к этому спокойно. Так же, как и к тому, что год назад эту премию дали Светлане Алексиевич. На мой взгляд, можно было найти более достойную кандидатуру из числа авторов, пишущих на русском языке. Но решили дать премию Алексиевич, и это их право. Как член жюри нескольких литературных премий, я понимаю, что выбор лауреата часто является компромиссом, обусловленным многими факторами.
– Россия дала миру многих великих писателей, в том числе и Нобелевских лауреатов. Нет у вас ощущения, что время литературных гигантов ушло?
– Ощущение такое есть, но это проблема не только России, не только русской литературы. Мне кажется, в мире вообще прошло время по-настоящему великих личностей. Это касается и науки, и политики, и культуры. Может быть, с человеческим генофондом происходит что-то…
Когда иностранцы нас сегодня спрашивают: «Почему у вас нет второго Толстого, Достоевского или Чехова?», вполне можно в ответ англичан спросить о новом Диккенсе и Теккерее, немцев – о втором Гете или Гейне, французов – о современном Бальзаке.
– В чем, на ваш взгляд, причина такого оскудения?
– Само нынешнее время не располагает к появлению гениев. Великая личность рождается в результате стечения многих обстоятельств: особого состояния народа, природы, атмосферы. Значит, сегодня что-то не так.
– Будучи членом Патриаршего совета по культуре, в чем вы – литератор и педагог – видите свою задачу?
– Мне бы очень хотелось, чтобы в литературной среде было понимание того, что русская литература в основе своей – христианская. Как и душа человека по природе христианка, о чем писал Тертуллиан.
Не хочу упрощать драматургию взаимоотношений русских писателей и Русской Православной Церкви. Она сложна, богата, многообразна, интересна, но в целом в своих лучших проявлениях и достижениях русская литература – христианская, и об этом не надо забывать. Точно так же мне бы хотелось, чтобы отдельные представители Церкви не относились к литературе свысока, предвзято: зачем, мол, читать художественную литературу, достаточно Библии, творений святых отцов, житий. Свою роль, если уж вы так ставите вопрос, я вижу в том, чтобы способствовать, насколько это от меня зависит, диалогу Церкви и литературы, развитию отношения друг к другу с интересом и взаимным уважением.
– Как вы относитесь к идее ввести в школьную программу курс изучения Библии?
– Я – за, потому что без знания священной истории человек в мировой культуре ничего не поймет. Но важно хорошо продумать, как ее изучать, в каком классе, в каком объеме, какой это будет предмет и, наконец, кто будет его вести. Это очень важная тема, и решение должно быть взвешенным, ответственным, не для галочки или отчета.
Вообще в школьном образовании у нас ощутимо не хватает гуманитарной составляющей. Предметов гуманитарного цикла, на мой взгляд, должно быть гораздо больше.
– Православную Церковь нередко обвиняют в попытке навязать цензуру в литературе и искусстве, ограничить свободу творческого поиска. Как бы вы ответили на это обвинение?
– Я думаю, что у Русской Православной Церкви нет возможности осуществлять реальную цензуру в светском творчестве. Да, есть при Издательском совете Патриархии орган, контролирующий содержание изданий, которые распространяются через церковные лавки и магазины. Но это – право Церкви устанавливать нормы и критерии для авторов, произведения которых продаются по ее благословению.
Если говорить об авторах сугубо светских, то здесь необходима творческая свобода. Моральные границы в творчестве определяются самим автором. Если они ему нужны, он их себе устанавливает. Если они ему мешают, значит – мешают, но каждый сам отвечает за себя, за свои произведения, и не надо эту ответственность ни с кем разделять.
– Сохранение русского литературного языка сегодня – одна из важнейших государственных проблем. Какие способы ее решения существуют, на ваш взгляд?
– Думаю, что этот вопрос возникал много раз на протяжении нашей истории, особенно в XIX веке, когда русский язык испытывал сильное иноязычное влияние. И ничего, он всё перемог и сохранился, поэтому я призывал бы не драматизировать проблему. Русский язык обладает большим жизненным потенциалом и устойчивостью, чем нам представляется. Не думаю, что наше поколение или современное общество в целом способно его кардинальным образом исказить. Другое дело, что идет процесс обеднения языка, сокращается его лексический состав, многие слова уходят, забываются, что, с одной стороны, тоже процесс естественный, так было во все века, а с другой – не хотелось бы, чтобы наш лексикон свелся к нескольким тысячам слов.
Убежден, что было большой ошибкой разделять в структуре ЕГЭ, которая сама по себе в гуманитарной сфере губительна, русский язык и литературу. Язык – предмет обязательный, литература – фактически факультативна, а ведь они взаимосвязаны. Литература – это среда, где язык лучше всего себя проявляет.
Обеднение языка происходит в том числе и из-за падения интереса к чтению. Эти явления взаимосвязаны. Поэтому необходимо, чтобы люди, особенно молодежь, больше читали, и в данном случае я сторонник политики разумного принуждения и мотивации к чтению. Знаю, что не все мои коллеги со мной согласны. Но без такого разумного принуждения уже нельзя. Все предметы в школе должны быть обязательными, и лучшая школа та, где химик считает, что химия – главный предмет, физик – физика, а филолог так же радеет о языке и литературе.
Конечно, должно быть полноценное сочинение по литературе и на выпускных экзаменах, и на вступительных в вузы. В советские времена у нас была обязательная линейка предметов, связанных с общественными науками, во всех вузах. Независимо от специальности все студенты изучали историю КПСС, научный коммунизм. С идеологической точки зрения, это было насилие, но методологически разумно, когда все изучают гуманитарный цикл. Если продумать какой-то курс для студентов, направленный на изучение мировой культуры с упором на русскую культуру, а внутри него – на русскую литературу, мне кажется, это было бы очень полезно. Пусть не сразу повсеместно, а только в ведущих университетах страны, но такой курс нужно продвигать, отвоевывать внимание студента, погружая его в культурно-литературное пространство. Только так можно защитить русский язык.
Я уверен, что русская литература обладает огромным потенциалом воздействия на человека, и если он попадет под ее обаяние, значит, в его душе есть что-то живое.
– Активно обсуждается необходимость внесения изменений в школьную программу по литературе. Как вы считаете, с творчеством каких современных авторов нужно было бы ознакомиться школьнику-подростку?
– Не уверен, что в школе надо обязательно преподавать современную литературу. Русскую классику XIX–XX века – да, обязательно. Что касается современной литературы, думаю, это может происходить в факультативной форме, если есть интерес школьников и энтузиазм учителя. Понятно, что здесь могут возникнуть соблазны, потому что в современной литературе много произведений сомнительных, искусительных. В школе их изучать нелепо и странно. Не надо их запрещать ни в коем случае, но и популяризировать ни к чему.
Могу назвать имена тех писателей, чьи произведения читать, на мой взгляд, подросткам полезно. Это Леонид Бородин, Борис Екимов, Гузель Яхина, Евгений Водолазкин, Олеся Николаева, Наринэ Абгарян…
– Ваш совет профессионала: как не ошибиться в выборе качественной православной литературы, и как – что особенно важно – помочь формированию хорошего литературного вкуса у верующего ребенка?
– Я против термина «православная литература». Если на обложке нарисован храм, купол и батюшка, это ничего не значит и ничего не говорит о качестве этого произведения. Часто под маркой «православной литературы» скрывается полная творческая беспомощность.
Что касается выбора, то, во-первых, существует «сарафанное радио». Как сегодня книги распространяются? Один человек прочитал, понравилось, другому посоветовал. Редко плохая книга становится действительно популярной у читателей. Во-вторых, стоит изучать сайты крупных литературных премий. Есть, например, премия «Ясная поляна» а в ней номинация «Детство, отрочество, юность». Жюри формирует длинный и короткий списки книг, которые уже прошли какой-то отбор.
Вообще не думаю, что для читателей, особенно для детей, должна существовать особая православная литература. Любая хорошая детская литература, что досоветская, что советского времени, не противоречит христианским ценностям. Как бы ужасны ни были советские идеологи, но детей они старались воспитывать добрыми и умными, честными и совестливыми. Конечно, есть отдельные спорные сюжеты, например Мальчиш-Кибальчиш и уж тем более Павлик Морозов, но в целом корпус советской детской литературы вполне себе добротный. И в современной детской литературе есть хорошие авторы.
– Среди студентов и выпускников Литинститута есть те, кому эта тема близка?
– Есть, конечно. Не могу сказать, что их очень много. Наверное, пропорционально тому, сколько у нас в обществе людей воцерковленных. Даже, наверное, побольше. Среди наших студентов есть очень верующие люди, которые пытаются писать на религиозные темы. Я призываю их: пишите так, чтобы и без упоминания слов «церковь» и «батюшка» люди читали и понимали, что дух вашего повествования – христианский. Классический пример – рассказ В.Г. Распутина «Уроки французского». Внешне никаких признаков «церковности» в нем нет, а дух – евангельский.
– Каковы ваши творческие планы?
– Моя жизнь в основном связана с Литературным институтом. Он отнимает много сил и времени. Я сейчас пишу новую вещь, но когда она будет закончена – говорить сложно. Одно могу сказать, что это – художественная проза, роман.