Алексей Варламов: «У русского декадентства и большевизма — один источник»

Варламов Алексей Николаевич
Ноя 28 2019
В газете "Культура" вышло интервью с писателем, ректором Литинститута Алексеем Николаевичем Варламовым.

На ярмарке Non/fiction, которая пройдет в Москве 5–9 декабря, «Редакция Елены Шубиной» (АСТ) презентует обновленное издание нашумевшего романа прозаика, профессора МГУ, ректора Литературного института имени А.М. Горького Алексея Варламова «Мысленный волк». Действие разворачивается у «бездны на краю» — накануне революции. О русском миропорядке, идеях, прогрызающих брешь в сознании, кинематографичной оптике Шукшина и пользе подражательства «Культура» поговорила с писателем.

культура: Кажется, мысленный волк — метафора, сгустившаяся в воздухе. Недавно в прокате шел одноименный фильм Валерии Гай Германики, в прологе которого мертвец, отпетый по всем православным канонам, воскресает в раю.
Варламов: «Мысленный волк» — выражение из молитвы Иоанна Златоуста. Ее читают перед причастием, и там есть слова, поражающие своим синтаксисом и образностью: «Да не на мнозе удаляяйся общения Твоего, от мысленного волка звероуловлен буду». То есть молящийся говорит: «Если я удалюсь от Господа, меня схватит мысленный волк». Заглавие романа появилось не сразу. Были и другие варианты. Но в какой-то момент я почувствовал, что мысленный волк — самый точный символ предреволюционного времени, когда на русский народ и, прежде всего, интеллигенцию нашло какое-то помрачение. Собственно, такова и история Серебряного века — с одной стороны, времени пышного, богатого, притягательного, с другой — полного соблазнов, искушений, ницшеанства, а оно питало и русское декадентство, и русский большевизм: явления, внешне противоположные, но источник у них один.

культура: Самая опасная — идея сверхчеловека?
Варламов: И сверхчеловек в том числе. И культ творчества, и деление людей на профанов и творцов. У Александра Грина в «Блистающем мире» отчетливо прослеживается эта идея, и у Михаила Пришвина в ряде произведений. Мне было важно выразить свое личное отношение к эпохе, о которой я так много писал в биографиях, — хотелось дать волю субъективности, личным пристрастиям, вкусам.

культура: Насколько это близко к нынешним временам?
Варламов: Всякие параллели хромают, но мысленный волк никуда не делся. Он принимает разные обличья и продолжает прогрызать брешь в нашем сознании. В этом есть что-то шукшинское: русских влечет не середина, а именно край. И там, по краям, зверь и ходит. Но я не ставил своей задачей писать о прошлом, имея в виду современность. Это роман с историей и про историю.

культура: Вы один из самых плодовитых биографов серии «ЖЗЛ»: Григорий Распутин, Грин, Пришвин, Булгаков, Платонов, Алексей Толстой, Шукшин. Трое из героев документальной прозы «перебрались» в роман. Смелый ход, учитывая, что биография — жанр с четко очерченными границами.
Варламов: Почти полтора десятка лет писал биографии. Это было очень интересно, но все же документальная проза — сродни посту. Когда долго ей занимаешься, хочется разговления: диалога, пейзажа, детали. Кроме того, многие подробности в биографиях выходят за грань документальных форм, стелются, как туман над землей. В какой-то момент я понял, что факты — строительные леса, подступ к роману, вот в него и пришли легко угадываемые Михаил Пришвин, Александр Грин и Григорий Распутин. А также бесконечно мной любимый Василий Розанов. Мне кажется, он это ницшеанство очень хорошо чувствовал, понимал и пытался, как мог, ему сопротивляться. И если теория базельского философа предполагает презрение к слабости, то Розанов, напротив, пытался встать на другую сторону, уравновесить эти качели. Но даже его сил и таланта не хватило.

культура: В книге «Шукшин» Вы пишете, что Василий Макарович также не воплотил всего, о чем замышлял, хотя и рассматривал жизнь как боксерский поединок.
Варламов: Шукшин, несомненно, обладал психологией бойца. Любил бокс. Характерная подробность — в последний вечер своей жизни, 2 октября 1974 года, на борту парохода «Дунай» он смотрел трансляцию с международного чемпионата. Известна запись в его рабочих тетрадях: «Свою жизнь рассматриваю как бой в три раунда. Первые два я уже проиграл».

Конечно, это его оценка, с которой трудно согласиться. Какой уж там проигрыш? Парень из алтайского далека в 25 лет приезжает в Москву и сразу же поступает во ВГИК, а там конкурс более ста человек на место. Успешный дебют в кино, в литературе. Он был, конечно, очень щедро одарен природой — и писатель превосходный, и режиссер, и актер, но из этих трех даров, думаю, актерский был дан ему просто так. Как писатель, он пахал, как режиссер — преодолевал преграды. А как актер — играл без особых усилий. Входил в кадр, в нужную роль естественно и просто, и это всем нравилось, и публике, и режиссерам, у которых он был любимцем. При этом он был амбициозен, честолюбив, крайне требователен к себе. Считал, что главного еще не достиг, а главным для него был фильм о Стеньке Разине «Я пришел дать вам волю».

культура: Это была его идея фикс?
Варламов: Тема борьбы и заступничества казалась ему ключевой. В дни юбилея это как-то не очень прозвучало, но Шукшин был принципиальным антигосударственником. Считал своим долгом бороться с любой властью, ибо она для него олицетворяла зло. Существуют воспоминания Василия Белова, в которых тот рассказывает, что Шукшин мечтал снять фильм о восстании зэков на Чукотке. Однако, хорошо понимая, что никто ему этого не позволит, решил перенести сюжет в XVII век, во времена Стеньки Разина. Впрочем, кинематографическое начальство тоже все прекрасно понимало. «Что, русский бунт хочешь снять? Не надейся, не позволим». Конечно, свои идеи он не высказывал прямо. Шифровался. Не выходил из партии, принимал государственные награды. Но шел к тому, чтобы вступить в открытое противостояние с властью. В его жизни скрыта интрига. Поступал в институт почти идеальный советский человек: из рабоче-крестьянской среды, боролся с низкопоклонством перед Западом, сразу же сделался секретарем комсомольского бюро курса, а оканчивал как первейший хулиган, которого приходилось выручать из милиции. В общем, жил на полную катушку.

культура: Его отношение к деревне, как известно, неоднозначно.
Варламов: С одной стороны, Шукшина причисляют к «деревенщикам», с другой — его отношение к народу никогда не было умилительным. К тому же он явно эволюционировал — сентиментальности становилось меньше, иронии и сарказма больше. Идиллические персонажи вроде Василия Егорыча Князева, который киномехаником работал, или героя рассказа «Сапожки», покупавшего в городе подарок жене, скорее исключение. Его «чудики» предельно конфликтны. Беспокойный человек Глеб Капустин из гениального рассказа «Срезал». Бронька Пупков из «Миль-пардон, мадам!», герой «Сураза» — все это изломы и крайности человеческих характеров. Не желающие быть в толпе, сливаться с окружающими, а, наоборот, всячески подчеркивающие свою особицу. Шукшину интересны люди, которые отличаются от человеческой «золотой середины». Он любил крайности. В этом особенность его фокусировки: писательской и режиссерской.

культура: Говорят, в этом году в Литинститут был небывалый конкурс. Много желающих посвятить себя творчеству?

Варламов: Да, и это радует. На творческие этюды выстраивалась очередь чуть ли не от метро «Пушкинская». Каждый год у нас все больше абитуриентов. И хотя понятно, что профессия литературного работника, как это записано в дипломах, не дает гарантий заработка, тем не менее к нам идут. Люди пишущие. Люди вдумчивые. У них очень интересные лица, глаза. Люди разных возрастов. Большинство, конечно, вчерашние школьники. Есть те, которые приходят поступать уже не в первый раз. Причем приезжают отовсюду — от Калининграда до Владивостока. И не ошибаются с выбором, потому что наших студентов ждут пять лет счастья. Они попадают в особую атмосферу, в магическое, литературно намоленное пространство — наш дом описывал Булгаков в «Мастере и Маргарите», здесь жили Андрей Платонов, Осип Мандельштам, Даниил Андреев, Пришвин, Грин. За пять лет все наши студенты меняются. Взрослеют.

культура: А происходят ли у вас какие-то структурные изменения?
Варламов: За последние несколько лет существенно обновилась кафедра художественного перевода. В советские годы она называлась кафедрой художественного перевода с языков народов СССР, однако в девяностые по понятным причинам сильно изменилась и переключилась на европейские языки — английский, испанский, французский, немецкий, итальянский. А сейчас, не отказываясь, разумеется, от европейского вектора, мы создали группы татарского, башкирского, якутского, удмуртского, бурятского языков. В планах и новые направления, потому что нет в мире другой страны, в которой было бы столько культур, литератур, и очень важно, чтобы эти литературы входили в мир через русский язык. Чтобы русский язык в рамках Российской Федерации, а в идеале в границах Содружества, оставался главным языком, и в первую очередь это касается литературы. Традиция художественного перевода с национальных языков — это то, что в советское время, при всей идеологизированности, было очень развито и находилось на высочайшем уровне. Сейчас, пока многие мастера работают и накопленный ими опыт сохраняется, очень важно эту традицию не потерять.

культура: Творческие вузы, например ВГИК, сетуют на то, что нет системы бесплатного второго высшего для взрослых абитуриентов. Все-таки вчерашние школьники не готовы к авторскому высказыванию, хотя бы в силу отсутствия жизненного опыта.
Варламов: В этих словах есть свой резон. В советское время, как к нему ни относись, было очень жесткое правило: в Литинститут не принимали без трудового стажа. Хотя бы два года надо было уже поработать. Сейчас у нас имеется закон об образовании, и мы как федеральное бюджетное учреждение подчиняемся ему и не можем требовать, чтобы абитуриенты предъявляли справки о жизненном опыте. Конечно, состав студентов с годами сильно изменился, но это те условия, в которых мы работаем. Как говорится, других писателей у нас для вас нет.

культура: Как относиться к утверждению, что научить писать нельзя? Многие состоявшиеся и даже модные писатели, в Литинституте не учившиеся, считают, что и не надо: максимум, научишься нравиться мастеру.
Варламов: Только от человека зависит. Тот, кто нацелен на творческую свободу, ее получит. Мне всегда нравилось, что в Литинституте нет единообразия. Даже в советское время здесь работали люди самых разных эстетических, политических и общественных взглядов. А уж что говорить про день сегодняшний? Но это нормально. Не должно быть так, чтобы все тишь да гладь. Конфликты обязаны возникать, молодежь должна бузить — отношусь к этому с уважением и пониманием. И такого, чтобы мастер на кого-то давил, у нас не было.

культура: Но что-то же считается дурным тоном, литературной безвкусицей?
Варламов: Это очень индивидуальные вещи. Иногда на «перебор» указывает мастер, с которым вы работаете. Иногда — студенты, ваши друзья. Так что могу сказать только про себя. Не люблю, когда писатели злоупотребляют нецензурной речью — она не то чтобы стопроцентно под запретом, но должна быть оправданна на литературном уровне Довлатова или Венедикта Ерофеева. То же самое относится к описанию эротических сцен. Но у преподавателей может быть своя точка зрения по поводу границ дозволенного.

культура: Подражательность вредна?
Варламов: В принципе, ничего плохого в ней не вижу. Она неизбежна и даже полезна для становления писателя. Через это надо пройти. Вопрос в том, кому подражать.