Андрей Волос: «Я всегда хотел зарабатывать литературой...»

Волос Андрей Германович
Апр 23 2021
В журнале «Хан-Тенгри» вышло большое интервью с писателем, руководителем семинара прозы в Литинституте Андреем Германовичем Волосом.
Андрей Германович Волос

Журнал «Хан-Тенгри» узнал много нового о лауреате престижнейших литературных премий.

<...>

– Андрей Германович, позвольте спросить: когда же вы писали свои романы, если всю жизнь работали?

– Да когда... урывками. В промежутках. А когда еще? Не могу сказать, что я всю жизнь трудился, чтобы выжить, что называется, за еду. Нет, я бы и без того выжил, как все выживают. Но мне никогда не нравилось быть бедным... Быть бедным не хотелось, а как быть богатым, я не понимал (да и сейчас толком не понимаю), поэтому мне приходилось работать. И работы, как на грех, подворачивались интересные. Та же недвижимость – господи, где еще можно так пообщаться с народом!.. Но вообще-то я всегда хотел зарабатывать литературой. То есть вести себя как Пушкин: писать для себя, а печатать для денег. Я думал, это возможно, и старался. Однако с годами иллюзии утратились. У Пушкина выходило (да и то кое-как), а у меня точно нет: если пишешь для себя, ни черта не заработаешь. Правда, иногда я за свою личную писанину получал премии, и некоторые (увы, далеко не все) по меркам обычной тусклой жизни были довольно ощутимы. А теперь я и на премии не рассчитываю, так что просто пишу себе. Довольно и того, что я никому ничего не должен.

– А почему перестали платить?

– Перестали – это не совсем верное слово. Мне никогда много не платили. И никому много не платят. Так устроен издательский бизнес. (Можно было бы добавить – отечественный, но это будет неверно, так устроен бизнес вообще.) Издательство – коммерческое предприятие, созданное с целью извлечения прибыли, а чтобы была прибыль, нужно печатать то (в рамках законодательства), что будут покупать... Тут можно пуститься во всякого рода рассуждения, начать кого-нибудь обвинить или жаловаться, но ни жаловаться, ни обвинять кого бы то ни было незачем и не за что. Если ты писатель и хочешь получать деньги, пиши так, чтобы твоя писанина укладывалась в рамки бизнеса. А если тебе плевать на бизнес и ты пишешь для себя, то извини: пишущий для себя не вправе рассчитывать на острый читательский интерес. То есть может получиться, что это совпадет, но чисто случайно. А если не совпадет (а оно как правило не совпадает) издатель не перестанет думать о бизнесе и найдет объект читательского интереса в другом месте. Лучше всего совсем новое имя, какую-нибудь девушку, например. Которая пишет небывало гениальные рассказы. (Надо отметить, что все или почти все молодые авторы поначалу пишут для себя, чисто по неопытности, это потом уже, в случае удачи, издатель так или иначе вынуждает их тиражировать то, что оказалось успешным с первого раза... В общем, я мог бы изложить стройную схему литературной жизни, как себе ее представляю, но думаю, это тема для отдельной встречи.) Затем всякого рода литературные обозреватели изойдут пеной искренности, разъясняя потенциальному покупателю, что светлый день наконец-то настал, новый Гоголь явился, а Чехов, Булгаков и вообще все прочие нервно курят в сторонке. После чего потенциальный покупатель превратится в реального и купит, допустим, миллион экземпляров по триста рублей за каждый. Тогда даже за вычетом издержек на всю эту шумную чепуху котишке кое-что останется на молочишко. Не исключено при этом – и даже очень вероятно, что золотоносная девушка уже ничего больше не напишет, через год никто не вспомнит, что она была знаменитой. Но дело-то не в девушке, правда?

А что написал Волос? «Возвращение в Панджруд» он написал? Да кому интересен этот Панджруд. Пусть что-нибудь дельное напишет. Пусть, как все, напишет об изживании травмы, тогда поглядим. Может он так расписать изживание травмы, чтобы скулы сводило?.. Ни в коей мере, у него то ли вообще никаких травм отродясь не было, то ли он изживает их в самый момент получения. В общем, с ним лыка не свяжешь, давайте лучше девочку...

Я только что закончил новую книгу. Половина ее вышла в апрельском номере журнала «Дружба народов» за этот год, вторая выйдет в майском. Я очень благодарен журналу за публикации. А вот предлагать кому-нибудь издать ее отдельно – это, кажется, бессмысленное дело.

– А как вы пишете – быстро, медленно?

– Участники литературной группы «Серапионовы братья» при встрече говорили друг другу так: «Здравствуй, брат. Писать очень трудно». Это чистая правда – писать очень трудно. И в итоге получается медленно. Но если ввязываешься всерьез, то потом уже все равно. Когда-то я четыре года работал над сценарием об афганской войне. У меня был невероятный соавтор – точнее, не только соавтор, а еще и информатор, и вдохновитель, и советник, и придирчивый читатель, и вдумчивый критик, в общем все на свете, – полковник КГБ в отставке. Собственно, это он меня нашел. Старшим лейтенантом он участвовал в штурме дворца Амина. Это было одно из самых ярких событий его жизни – а в его суматошном существовании ярких событий хватало... Он хотел снять фильм о том штурме. Я же ничего вообще не знал об этом, я отказывался. В итоге он меня склонил. Мы все время ругались. Я считал, что все это было неправильно, вся эта афганская война была ни к чему, начиная именно с дворца Амина. А Женя стоял на том, что все они были героями, или, как минимум, что взятие дворца – это было героическое событие. Чуть не до драк доходило. Слава богу, так и не дошло, а то он бы меня мгновенно и безжалостно убил.

Несмотря на то, что в конце концов мы подружились, мой соавтор оставался полковником, а потому доводил до меня сведения по мере необходимости. Даже я бы сказал – отцеживал. Когда дело в целом было сделано, он сообщил, что я был седьмым по счету, кто брался за написание этого сценария. Я удивился. «И знаешь, – задумчиво сказал он, – все твои предшественники называли сценарий одинаково». Тут я бы мог удивиться еще больше. Но я не удивился, я догадался, как именно они их называли: «Шторм-333». Потому что так в документах называлась операция по взятию дворца Тадж-бек.

А у нас получилась военная драма – большая военная драма, в которой сам штурм занимал только последние главы. И она называлась «Победитель».

Я не могу преувеличить свои заслуги в ее создании. Я был буквально котенком, брошенным в воду. А Женя рассказывал мне свою жизнь. Доводил до сведения. В итоге у нас получился, я в этом по сей день уверен, сценарий мирового уровня.

Скажу еще, что эта работа, растянувшаяся на годы и потребовавшая от меня нового взгляда на многие очевидности, вовлекла меня в круг совсем новых тем. Прежде я был автором камерного склада. А тут – революция, война, смерть, стихия человеческого горя...

Мы сделали и «полный метр», то есть сценарий одного большого кинофильма, и четыре серии для телесериала, и восемь серий тоже было. Все это требовало бесконечной возни. Но когда главное решено, все делается быстро. Были встречи с продюсерами, с владельцами телеканалов. Происходило примерно одинаково: сначала дикий восторг, энтузиазм, сооружение развесистых планов... потом одна заминка, другая, потом тишина. На одном из каналов, как я слышал, сотрудники бегали-бегали с нашим сценарием, кричали-кричали, в конце концов главный говорит: вы уже финансовые документы подсовываете подписывать, так дайте хоть посмотреть, с чем вы все так носитесь! Ему принесли сценарий, он прочитал, пришел, швырнул на стол и сказал: мы не можем снимать фильмы, где советские офицеры убивают афганских детей!.. Ну и все. Есть же высшие соображения, правда? Война войной, а обед по распорядку.

В общем, помалу-помалу все заглохло. Из сценария я в скором времени сделал роман. Кстати, не сам взялся, соавтор подтолкнул: мол, что тебе время терять... Когда роман был готов, другой товарищ, прочтя, заявил, что я должен продолжать, тогда у меня несомненно получится «Война и мир». В общем, все меня пинали, объясняя, что нужно делать дальше, спасибо им за это... В итоге получилась серия романов: «Победитель», «Предатель», «Должник», «Кредитор», – роман-эпопея под общим названием «Судные дни». И еще завершение, сравнительно небольшая повесть «Месмерист». Все это вышло в издательстве «Эксмо» и даже по сей день, кажется, продается. И кто об этом знает? Никто. То есть, конечно, знает тот, кому интересно, у меня все-таки есть свой читатель, время от времени доносятся кое-какие отголоски, где-то он там аукается. Но широкая масса не знает. Широкая масса тянется к иным произведениям, и правильно делает: ей и деваться особо некуда, этой массе, ибо масса – трава, реклама – ветер...

– Позвольте не согласиться. Такие книги, как «Хуррамабад» или «Возвращение в Панджруд» – они останутся не скажу навсегда, но очень надолго...

– Ну, если останутся, то ладно, пусть останутся, я не против. Исходя из самых общих соображений, лично для меня это не будет иметь особого значения. Когда Вуди Алена спросили, приятно ли ему осознавать, что после смерти он будет жить в воображении своих зрителей, он ответил, что вообще-то предпочел бы жить в собственной квартире. Целиком разделяю его точку зрения...

– ...Потому что это великое искусство, а искусство, как мы знаем, вечно. На мой взгляд, есть два прекрасных современных романа, в которых Средняя Азия рассказывает о себе – это «Возвращение в Панджруд» Андрея Волоса и «Заххок» Владимира Медведева. Это романы, в которых Средняя Азия говорит о себе по-русски, говорит о сокровенном, говорит мощно...

– Спасибо.

– В связи с этим хотел спросить вот о чём: вы знаете таджикский язык?

– Говорить толком так не научился, но читал свободно. А теперь и письменный забыл, потому что не пользуюсь много лет... А ведь это была целая история, как я начинал учить таджикский, она описана у меня в рассказе «Таджикские игры», есть сборник под таким названием. Тогда я не только языка не знал, я и о таджиках ничего не знал, потому что рос в совершенно русском во всех отношениях – в культурном, в архитектурном, в бытовом – городе Душанбе, на окраинах которого, будто в параллельной вселенной, неведомо для нас бытовали таджики. Я окончил школу, так с ними толком и не встретившись, уехал учиться. Уже работал, когда у меня взяли несколько стихотворений в душанбинский журнал «Памир».

Как вы и сами наверное знаете, первые публикации приводят не к утолению жажды публиковаться, а наоборот, к ее обострению. В советские годы опубликовать свои стихи в «Памире» – а ни о чем другом я и не мечтал, – можно было один раз в год. И если тебя напечатали, а мои первые стихи вышли в 1979 году, то ты вправе был рассчитывать, что тебя опубликуют и в 1980-ом, потому что ты уже их молодой автор... и так далее.

Кстати, в «Памире» даже не знали, что я живу в Москве. Ну, приходит автор дважды в год, и хорошо, а если он приходит чаще, значит он псих, его гонят и не пускают на порог. А если дважды в год является, то есть, как положено, то кто знает, из Москвы он всякий раз на помеле прилетает или идет себе пешочком со 2-го Советского, есть в Душанбе такой микрорайон... А для меня, наоборот, контакты с «Памиром» были очень важны, потому что в Москве я занимался совершено не литературными делами, а в Душанбе, наоборот, самыми что ни есть литературными. При «Памире» была целая тусовка чудесных людей, Володя Медведев, его красавица жена Люда Синицына, художник Владимир Серебровский, замечательный таджикский поэт Зиё Абдулло... В общем, живая жизнь, духовка и просветленность, совсем не то, что надоедные каротажки...

Как-то я узнал, что можно, оказывается, один раз в год печатать собственные стихи, а другой раз в этом же году свои стихотворные переводы с таджикского языка. Я попросил Гульбахор Мирзоеву, бывшую тогда завотделом поэзии, прислать мне какие-нибудь подстрочники. Ей не жалко было, она прислала четыре текста. Ни слова при этом не сказав, что это такое. Сказано – сделано. Три я перевёл сравнительно легко, поскольку несомненно обладал некоторыми версификаторскими способностями. Немного удивляло, конечно, сколько там названий неведомых городов, народов, событий, о которых я и слыхом не слыхивал... Вот, думаю, о чем только люди не пишут, что только в голову не приходит, прямо странно. Но – перевёл.

А последний текст, который назывался «Ватан» – «Родина», поставил меня в тупик. Это были и не стихи вовсе, а дурной пример нелепой арифметики в три строфы. В первой говорилось, что если к моему телу прибавить тело земли, то будет тело Родины. Если из тела Родины вычесть мое тело, то будет тогда тело земли. И дальше в том же духе. Я совершенно не понимал, как это можно изложить на русском, если следовать логике оригинала, точнее подстрочника. А потому пустился во все тяжкие и настрочил довольно абстрактный стишок, придерживаясь общей тематики, указанной заглавием. Даже и теперь помню одну строфу: «Я по твоей земле хожу, Твоих богов молю о счастье, Твоей шерстинкою запястье От хвори я перевяжу». И когда мои переводы были напечатаны, а я в очередной раз явился в Душанбе, Володя Медведев, который в ту пору уже хорошо знал язык, мне и говорит: «Я, конечно, понимаю, что ты ничего не понимал, когда переводил. Но зачем ты приплел эту шерстинку?»

Я опешил и даже, возможно, несколько оскорбился, и говорю: «Володя, погоди, при чем тут шерстинка?»

А он в ответ: «Эх ты, переводчик! Ты сам-то посуди – ну какая шерстинка?! Так же нельзя, честное слово! Ты бы поинтересовался хоть чем-нибудь для начала. Шерстинки – это тюркские заморочки, скотоводческие. Все эти шерстинки русским степь подарила – степь! кипчаки!.. А таджики – арийцы!.. земледельцы!.. когда дергается веко, они прикладывают к глазу клок соломы... Эх ты!»

Вдобавок я узнал и то, чьи это были стихи, и как знаменито именно это стихотворение... В общем, мне так стыдно стало, что я стал учить язык. И за год почти освоил. А когда ты учишь язык, открывается множество пространств, о которых ты прежде не догадывался. И тебе уже в них хочется немедленно нырнуть. Язык сам по себе – это очень хорошо, конечно, но культура, обычаи, литература – все это не менее увлекательно. Вот, собственно, с этого и началось.

– А когда вы там в последний раз были?

– В 1998 году. И уже почти ничего не осталось из того, что я знал в детстве и юности. Это был уже совсем другой, неведомый мир.

– Вам не жалко, что всё так изменилось?

– Жалко?.. Наверное. Но вот ты сидишь у моря и смотришь на волны. Они накатывают и откатывают, и что с ними сделаешь? Накатилось, потом откатилось... Дыхание Брамы. Вдох, выдох. Это жизнь, она так устроена. В части жизни ничего не попишешь, хоть убейся.

– Вы сейчас на пенсии?

– Да.

– Не работаете?

– Еще как работаю: профессором Литературного института. Никогда не думал, что стану профессором Литературного института. Мог вообразить себя профессором – точнее, доктором – геолого-минералогических наук... Но профессором института, в который дважды подавал документы и дважды не проходил творческий конкурс, – честное слово, никак не думал.

– А по-моему, это здорово – стать профессором института, в который вас дважды не принимали. Для автора романа «Победитель» – в самый раз.

Читать полностью...