Гратис. Притча
Да и что есть в мире, кроме собак? Кого еще можно окликнуть на этой обширной и пустынной земле?
Франц Кафка. «Исследования одной собаки»
1
Нас было девяносто семь: девяносто семь отборных псов, лучших из тех, что только можно выискать за деньги. Мы были самые рослые и тяжелые во всей Гренландии. Ищейкам или, скажем, пастухам в общем-то все равно, большие они или маленькие, — умели бы только вынюхивать следы или брехать на баранов. Что же касается ездовой лайки, то чем крупнее она, тем больший груз способна тянуть. Правда, я встречал и таких, что проигрывали другим по величине и весу, зато давали сто очков вперед по остервенелости. Если смотреть в корень, нужно признать, что сильнее не тот, кто больше, а кто беспощадней к самому себе.
Между тем последние годы в наших краях выдались скудными, и порода несколько измельчала. Те два деляги, что должны были найти сотню подходящих, без устали мотались по всему острову. Всякому щенку понятно, что прогресс неуклонно идет вперед. Эти тоже не обошлись без технического средства. Был у них особый инструмент, плод научного изобретательства, специализированный станок: фанерный короб, открытый спереди и сзади. На спину собаке кладут рейку, а по второй, прибитой к стенке ящика, смотрят ее рост. Если больше пятидесяти пяти — годишься. Меньше — пошла вон дожидаться кетовых хвостов. Если, конечно, кому-нибудь придет в голову их кинуть.
Вожаком нашей огромной стаи был избран Клок — хмурый грязно-белый кобель шестидесяти семи сантиметров в холке. В силу большого количества избирателей выборы проходили в несколько этапов — первым делом формировались группы, в которых главенство завоевывал тот или иной претендент, потом эти группы вынужденно объединялись, и тогда одному из двух приходилось отступить на второй план. Ну и так далее. Когда групп осталось всего две, одну возглавлял Клок, другую ваш покорный слуга. Честно сказать, лично у меня Клок не вызывал опаски: на первый взгляд он казался не столько большим, сколько чрезмерно раздобревшим, перекормленным, да что там — просто жирным. Он был тяжелее меня килограммов на восемь — восемь килограммов безвольного сала, вполне заслуживавшего, чтобы к нему относились именно так, как обычно относятся к салу. Однако когда я (а во мне, надо сказать, шестьдесят девять, я был и остаюсь самым рослым псом во всей орде, на два сантиметра выше Клока), начал высказывать ему свое мнение (с излишней, пожалуй, запальчивостью и с безоглядным напором), то на собственной шкуре выяснил, насколько ошибался по части этих лишних килограммов. Оказалось, они вовсе не были лишними. Трепка, заданная мне Клоком, завершилась унижением, не переживавшимся мною с юношеских лет: он швырнул меня на спину, и я был вынужден, выгнув шею, подставить под его покрытые пеной клыки свою яремную вену: на, дорогой Клок, пожалуйста, рви ее, сделай одолжение, давай, отправь меня к Горнему, коли хватит тебе совести.
Это означало, что я полностью отдаюсь на его волю, а если он оставит меня в живых, то безоговорочно признаю его власть и клянусь в преданности. Клок постоял надо мной, рыча и щетинясь, но в глазах я заметил усмешку. Не знаю, чего она касалась. Я не спрашивал, а если бы спросил, он бы, скорее всего, просто удивился. Мне кажется, он усмехался по поводу моей самоуверенности. Ну что ж… может быть, она и в самом деле заслуживала насмешки.
Я сызмальства уверен, что моим отцом был волк. Эскимосы привязывают течную суку вдали от стойбища и выжидают. Бывает, конечно, кончается худо, бедняжку рвут буквально в клочья, и не исключено, что по наущению ревнивых волчиц. Но подчас по прошествии ночи ее находят живехонькой. А потом — в положенный срок — она приносит щенков, унаследовавших кое-какие стати дикого папаши.
В общем, не знаю. Метрических свидетельств нам никто не выписывал. Может быть, Клок думал о себе то же самое. Мы с ним довольно быстро подружились. Он был старше лет на пять или шесть, кое-что успел повидать на своем веку, всегда мог резонно высказаться, но по большей части помалкивал: солидный пес, матерый. Подчас ему не к лицу было суетиться, и тогда порядок наводил я, ведь если не считать самого Клока, во всей орде никто не мог поспорить со мной в силе и ловкости.
Быть вожаком — дело непростое, он так или иначе отвечает за каждого. С дурным предводителем всей стае может не поздоровиться: заведет бог весть куда, обречет на лишения, а то и гибель. Но, во-первых, ни у кого не было повода сомневаться в лидерских качествах Клока, а во-вторых, в нашем случае вопрос насчет того, куда вести стаю, вообще не вставал. Нам не приходилось заботиться о выборе верного направления, за нас уже позаботились: мы — все девяносто семь — торчали на палубе под навесами, паруса туго надувались, а если ветер спадал, в трюме начинал упрямо стучать керосиновый дизель. И наша шхуна с гордым названием «Порыв», пусть и не так споро, как на парусах, а все же продолжала бороздить лазоревые волны.
