Идеалист, спустившийся с небес. К 75-летию Григория Петровича Калюжного
Я принял званье первого поэта,
Рожденного в российских небесах.
Григорий Калюжный
Своеначальный, жадный ум, —
Как пламень, русский ум опасен:
Так он неудержим, так ясен,
Так весел он — и так угрюм.
Вячеслав Иванов
Пушкинская формула «Бывают странные сближения» — вполне подходит к событиям биографии, судьбы и творчества Григория Калюжного, назвавшего себя в начале пути «поэтом аварийного сознания». В свое время Достоевский обмолвился, что у Льва Толстого якобы нет «бокового зрения», из-за чего тот не может остановиться, пока не упрется в стену. С тем же безоглядным упорством нередко действует и Калюжный, даже собственному кумиру предъявляя фантастический, но по-своему справедливый максималистский упрек: «Со школы любил Толстого, а теперь люблю его еще больше, хотя испытываю досаду, в том смысле, что после “Войны и мира” он мог дать не то, что дал в романах “Анна Каренина” и “Воскресение”. Все-таки впереди была вселенская голгофа России».
Для Г.П. Калюжного, обладающего историческим мышлением, правда, чрезмерно эмоциональным, взрывным, не отличающимся холодным взглядом аналитика, гибель Российской империи в начале ХХ века является ключевой метафизической катастрофой в судьбе России. Этой незаживаемой мерой судит он (порой беспощадно) все, что происходит сегодня с Россией, с ее культурой, с ее сознанием, со всеми нами, с каждым из нас, с ним самим. Потому и жизнь его, и творчество, и общение с людьми наполнены не всегда удобным для окружающих, почти искрящимся напряжением, страстью, каковыми когда-то обжигали своих современников, пожалуй, только В.Белинский, А.Григорьев, К.Леонтьев... Оттого и досада у него на Толстого, что, обладая прозорливостью гения, не заглянул он в грядущую бездну, уготованную России, не предостерег, отвлекся на житейскую историю, хотя, если быть до конца справедливым, в тех драмах Толстой и показывал корни начала духовного и нравственного распада человека, как знак того, что ежели обычный семейный дом, разделившийся сам в себе (а по сути, домашняя Церковь), не устоит, то не устоит и большой Русский дом.
Понятно, почему главной мыслью, сжигающей страстью, определяющей характер поэта, его поведение, жажду познания мира, человека, природы живого и механистического, тайну Святой Руси, материнского тепла Родины, стала максима Платона, которую он вынес из общения в доме философа Алексея Федоровича Лосева: «Незнание — это небытие». Мучительно пробиваясь из «небытия» к знанию, к бытию, Г.Калюжный был поражен неожиданным болезненным результатом, тем «бесконечным тупиком» (по Галковскому), в который упирается познающий человек, тупиком, о который разбиваются все надежды, все умопостроения, «ибо мудрость мира сего есть безумие пред Богом» (1 Кор. 3, 19).
Второе открытие оказалось наиболее болезненным с житейской и практической точки зрения, ибо «во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь». Знаком этой печали и скорби (Некрасов назвал бы это «гражданской скорбью»), порой доходящей до отчаяния, отмечено фактически все творчество Григория Калюжного, в сущности, трагического поэта, взыскующего правды и справедливости, — таковы его стихи, публицистика, исторические и культурологические размышления в его статьях. Он будет упорствовать и доискиваться истины в беседах и спорах с О.Волковым, Ф.Абрамовым, Н.Старшиновым, В.Астафьевым, Евг. Евтушенко, В.Кожиновым, с Ю.Кузнецовым, с Б.Бурсовым, с Н.М. Дитерихс, дочерью белогвардейского генерала Дитерихса, с академиком М.Лемешевым, с А.А. Тахо-Годи, с историком А.Зелинским, с врачом-психиатром Ю.Шишиной-Зелинской, в интеллектуальном диалоге с М.В. Ломоносовым, А.С. Пушкиным, Л.Н. Толстым, Ф.М. Достоевским, А.Ф. Лосевым, А. де Сент-Экзюпери, с Т.М. Глушковой, со всеми, с кем «странное сближение» (личное и метафизическое) случилось в его судьбе, ибо, как говорит сам Г.П. Калюжный, «незначительных эпизодов в человеческом бытовании вообще не бывает. Мы просто этого не замечаем или не хотим замечать».
Трагизм поэзии Калюжного еще и в том, что он почти с детской наивностью святой простоты предельно автобиографичен и откровенен в своих стихах, в своем упорстве, в доверчивости, в обидах, в любви и непримиримости. Уже само вхождение в литературу в конце 70-х — начале 80-х годов прошлого века стало потрясением для него от встречи с незнакомой ранее действительностью:
Я к вам спешил, надеждой
окрыленный,
Ища глубин поэзии живой.
И вот, прошедший грозы,
раскаленный,
Стою в кругу желанном как чужой...
Или в другом стихотворении:
Снова здесь не узнали меня,
Не признали ни друга, ни брата...
И вот он уже извлекает первый горький урок из того, что Н.Ракитянский, профессор МГУ, в замечательной статье о поэте очень точно назовет одной из важнейших «проблему неузнавания» в стихах Калюжного, которая не столь проста, «как она представляется на первый взгляд, особенно в наше психопатическое время».
