Мотовиловка
Лето 1957 года
Окно зашторили. Повесили одеяло на дверь, чтобы из щелей не пробивался свет. Отец включил проектор. На экране замелькало светлое пятно.
Все замерли. Но начала все не было.
— Ну скоро вы? — мама чуть не хныкала от нетерпения.
— Сейчас, — отозвался отец. — Вася, зажги-ка на минутку.
Вспыхнул свет, заставляя сощуриться.
Отец просматривал ленту.
— Сейчас... Перемотать надо.
— У-у! — мама насупилась как маленькая.
Ждали гости. Ждал мой брат, стоя у выключателя. За спиной с тихим рокотом перематывалась пленка. Потом стрекотание смолкло. Голос отца скомандовал:
— Ну всё. Гасите!
Щелкнул выключатель. В темноте засветился экран. По нему запрыгали синие кривульки (это на светлом ракорде от руки было написано «Мотовиловка»). И вот задрожало изображение.
На нас шел двухлетний ребенок в трусиках и белой панамке. Моя мама, совсем молодая, вела его за руку.
— Ой, Серёнечка! — обрадовался мой приятель.
Маленький, в панамке «самолетик», держась за мамину руку, малыш шел по дорожке. Посматривал на камеру и смешно стеснялся, прижимая подбородок к груди и стараясь отвести взгляд.
Так начиналось лето 1957-го в один из просмотров, в 70-е. В памяти «Мотовиловка» началась чуть раньше — еще в Москве...
Меня усадили на нижнюю полку. Стены купе — синие, рельефные. Пол — внизу, далеко. Я легонько болтаю ногами. За окном — солнце и тени. Я смотрю вверх. Полка, такая же темно-коричневая, как и моя, — высоко-высоко. А выше — еще одна, маленькая, с сеточкой.
Какой-то дядя лежит на второй полке. Он приподнимается и манит меня руками, зовет меня к себе. Я смотрю на него, задрав голову. Мне жутко. Он так высоко!
Малыш перед камерой мог и не быть первым кадром домашнего кино. Лето 1957 года запечатлелось на пленке, которая за долгие годы несколько раз рвалась и склеивалась. Эпизод с мамой и мальчиком в панамке мог оказаться в самом начале случайно. Я не помнил, как меня вели за руку, как снимали. В память вошел фильм, а не сама далекая прогулка, и домашний его просмотр — это часть юности. Темноватый воздух вагона — детство.
— Тот дядька с нами в купе ехал всю дорогу, — припомнил брат. — И верхние полки были намного выше, чем сейчас. А еще я там сто рублей нашел, в пепельнице. Они были сложены в несколько раз. Я маме показал, а она: «Положи обратно! Сейчас дядя за ними придет!»
Позже, на вокзале в Киеве, запомнился почему-то еще один дядька, худощавый, с большими усами. Он прошел по перрону мимо — в кепке, пиджаке, штанах, заправленных в сапоги... Дальнейшая дорога в почти младенческом сознании не удержалась. Брат же был старше на три года:
— От станции мы на эмке ехали, на ГАЗ М-1. Там еще бочка с керосином стояла у заднего сиденья. Мы ноги на нее положили, мне очень нравилось.
Страницы старого письма подправили эту картину.
