Неотступающая Юнна. Геннадий Красников к 85-летию Юнны Мориц
«Она называет себя поэткой, которой читатели платят самой дорогой и живой валютой – люблями… Ни в одном обменнике нет такого высокого курса, как у этой валюты, – курса Любви и Поэзии»
Сегодня, как никогда, время требует пассионарных людей, воинов, владеющих наукой побеждать, а не пережидать, воинов духа, слова, ответственности перед Родиной, отчим домом, историей, памятью предков. В моей иерархии пассионарности известных личностей в русской литературе среди немногих действующих лиц, рядом стоящих на разном временнум удалении, безусловно, присутствуют «неопалимый огненный Аввакум», «неудержимый Державин», «страдающий Некрасов», «бескомпромиссный Тютчев», «громоподобный Маяковский» и наша современница, «неотступающая Юнна», – поэт, поэтесса, поэтка Юнна Мориц…
История Юнны Мориц со всей очевидностью свидетельствует: Поэзия превращает биографию в судьбу. Тот никогда не поймёт характера поэтессы, шкалы её ценностей, нравственного выбора, философии жизни, гражданской и человеческой позиции, кто не знает её детства, ибо любое детство следовало бы называть истиной в первой инстанции, тем, с чем человек приходит в мир. Мир, в который входила ребёнком киевлянка Юнна, оказался беспощадной войной, навсегда оставшейся в буквальном смысле онтологической раной в поколении подранков военных лет. Во время эвакуации эшелон с беженцами, в котором находилась она, попал под бомбёжку. И на открывшийся непосильный для ребёнка, воистину религиозный ужас, словно со страниц Апокалипсиса, как на картину будущего человечества, громовым голосом было сказано: «Иди и смотри». Молчите, кто не пережил, не видел такого! Потому для Мориц навсегда: «Поэт – это ребёнок на войне».
Из горящего поезда
на траву
выбрасывали детей
Я плыла
по кровавому, скользкому рву
человеческих внутренностей, костей…
Так на пятом году
мне послал Господь
спасение и долгий путь…
но ужас натёк в мою кровь и плоть
и катается там, как ртуть!..(«Воспоминание»)
Юнна Мориц написала о той войне, о народной трагедии сильные горькие стихи. Она оглядывается на прошлое, не боясь превратиться в соляной столб, ибо получила дар судьбы и слова и теперь не принадлежит никому, кроме себя и своей совести, никому, кроме Бога. Она не может возлюбить врага, если это – враг страны, враг детей, беззащитных стариков, голодных сирот, веры, справедливости, правды, человеческого достоинства… Начало, Киев, война символично завязались в один мучительный узел, который с годами только туже завязывается в безумном современном мире.
Евгений Евтушенко обидчиво писал: «Мориц развивает в стихах имидж изгоя и с презрением отзывается об эстрадной поре в поэзии». В ней действительно никакого шестидесятничества, она единственна, даже эстетически она была далека от поющих хором про взявшихся за руки, «чтоб не пропасть поодиночке» и не испортить себе биографию. Она и побеждать, и пропадать всегда будет «поодиночке», с первых шагов в литературе словно провидя свою миссию, свой крест, свой вызов: «Не возьму чужой воды/И чужого хлеба./Я для собственной звезды/Собственное небо» («Я жива, жива, жива...»).
Замечательный лирик, виртуозный мастер стиха, Юнна Мориц ставит глубокие нравственные вопросы об ответственности за произнесённое слово:
Ни у кого не спрашивай: – Когда? –
Никто не знает, как длинна дорога
От первого двустишья до второго,
Тем более – до Страшного суда.
Ни у кого не спрашивай: – Куда? –
Куда лететь, чтоб вовремя и к месту?
Природа крылья вырубит в отместку
За признаки отсутствия стыда.
И практически сразу «испортит» себе биографию, написав крамольные по тем временам стихи «Памяти Тициана Табидзе», погибшего в 1937 году. Стихи заметит и высоко оценит Анна Ахматова. И впервые Юнна Мориц ощутит на себе и на своих строках поставленное клеймо презумпции виновности за всё, что она написала и напишет в будущем. Молодая поэтесса была пожизненно включена в так называемые чёрные списки. Чёрные списки, как «Чёрная речка», будут обдувать её леденящим дыханием с разной интенсивностью и по разным поводам во все эпохи, по нарастанию особенно в «святые» либеральные времена вплоть до сегодняшних дней, когда прозападные либерал-инквизиторы не простят ей «ересь» любви к России и разоблачительной для них и их покровителей её саркастически-убийственной безоглядной борьбы с «клеветниками России», с мировой русофобией, с натовско-американскими бомбёжками Сербии, с нацизмом, с бандеровщиной и власовщиной всех мастей.
Автор гениальной «Орды» и «Браги» Николай Тихонов, защищая поэтессу от нападок, напишет предисловие к стихам Юнны Мориц. Выдающийся теоретик стиха Михаил Гаспаров поддержит её опыты работы с формой – изобретение сложных рифм, новых интонационных и ритмических ходов, зримым воплощением которых также являются рисунки поэтессы, своего рода фантастические растения, надышанные на морозное стекло времени, «такие стихи на таком языке», как говорит их автор. Эти поиски наполнятся реальной болью в потрясающей некрасовско-полифоничной симфонии стихов Юнны Мориц о болезни матери.
Иосиф Бродский называл её «изумительная Юнна». Да и как не быть изумительной поэтессе, которая золотой словесной сетью, как евангельские рыбаки, ученики Спасителя, извлекает из вечности поэтическое чудо:
Дышать любовью, пить её, как воздух,
Который с нашей кончится судьбой,
Дышать, как тайной дышит небо в звёздах,
Листва, трава… как я дышу тобой.Как дышит шар, где ангелы и птицы
Летают над планетой голубой, –
Дышать любовью – и развоплотиться
В том воздухе… Как я дышу тобой.
