Олеся Николаева: «Подружить Психею и Музу»
– Вы упомянули об эссе «Гениальный семинар» и вашем учителе Евгении Винокурове. Но вы и сами достойно продолжили педагогическую традицию, уже более тридцати лет обучая студентов в том же Литинституте. Расскажите, чему учите, а что запрещаете себе как педагог.
– Как ни странно, я учу свободе, «самостоянью человека». Кроме того, я учу их языку поэзии (потому что поэзия – это особый язык, отличный от языка житейского или языка прозы, несмотря на то что они могут быть на первый взгляд похожи). А запрещаю я себе переходить на личности при анализе стихотворений моих студентов: мы рассматриваем текст, а не устроение души.
– Что, на ваш взгляд, характерно для нынешнего поколения приходящих в литературу? Чем они отличаются от поколения тех, кто вместе с вами поступал в Литинститут?
– Я бы отметила некую аутичность студентов нынешнего поколения, сугубый интерес к психоаналитическим терминам и практикам, зацикленность даже не на себе, а на своих текучих впечатлениях и ощущениях. Мое же поколение понимало, что значит «жить в культуре и культурой», в своем роде это был способ экзистенциального выживания, почва, прикасаясь к которой, как богатырь русских сказок, преисполняешься силой.
– В вашем эссе о Евгении Евтушенко среди многих есть выразительная деталь – когда вы пригласили его на семинар, он согласился с обязательным условием: чтобы ваши студенты почитали ему свои стихи. Как мне кажется, это свидетельствует о его живом интересе к словесности. В то же время в начале книги вы пишете о «похолодевшем» литературном мире, об утраченной традиции визитов начинающих к мэтрам. Когда прекратилась эта достойная традиция преемничества и есть ли шансы на ее возрождение?
– Мне кажется, это охлаждение началось в середине 90‑х. Но Евтушенко был человеком другой эпохи, и у него интерес к поэзии был жив до последних дней. Да, честно говоря, есть он и у настоящих поэтов, ныне живущих, ведь любовь к поэзии – это одно из обязательных условий, для того чтобы человек состоялся как поэт. Необходима еще воля к созданию «текста», судьба и – самое первое и главное – талант.
– А кто эти настоящие поэты, ныне живущие, не растерявшие интереса к словесности? Такие как Татьяна Бек, о которой вы пишете, что она искренне и подробно отзывалась на произведения коллег?..
– Все люди, родившиеся до развала СССР, когда жизнь в культуре и была нашей настоящей жизнью, когда стыдно было не читать книги и не размышлять о человеческом призвании, о смысле существования, о судьбе в вечности.
– Так кто же они, кто эти герои? Назовите по именам…
– Думаю, это происходит исключительно по дружбе. Я несколько раз просила прочитать мой роман (повесть, рассказы) Сергея Чупринина. Даже не столько на предмет публикации в «Знамени» (роман был слишком объемный для журнала), а для того чтобы услышать мнение эксперта. А неопубликованные стихи читала Александру Кушнеру и Елене Невзглядовой, Николаю Кононову, посылала Светлане Кековой. Впрочем, все это было взаимно. К тому же мой муж – профессиональный литературный критик, так что он всегда читатель номер один.
– Вы между тем и сама славитесь как преподаватель, не равнодушный к студентам, старающийся обеспечивать их связь с редакциями. Есть ли среди ваших нынешних студентов талантливые люди? Вы уже отнесли чьи-то рукописи в «Новый мир» или «Дружбу народов»?
– Да, именно что отсылала стихи и прозу моих студентов и в «Дружбу народов», и в «Знамя», и в «Юность», и в «Плавучий мост», и в «Гостиную», и в «Зинзивер». За редким исключением их там публиковали, и не по одному разу. Для молодых людей это был стимул: они получали возможность увидеть свои опубликованные стихи и даже повести отстраненным взглядом и реалистично оценить их достоинства, да и заметить недостатки.
– Семинар в Литинституте вы ведете начиная с 1989 года. Не могли бы назвать ваших самых талантливых студентов?
– Конечно, Максим Амелин, Ольга Иванова, Сергей Шабалов, Ольга Козэль, Максим Лаврентьев, Константин Рубинский, Алексей Шорохов, Валерия Салтанова, Сергей Калашников (младший) и еще Дмитрий Полещук и Александр Дьячков, которые формально моими студентами не были, но посещали мой семинар и обсуждали у меня свои стихи. Прекрасно помню и мою студентку Инну Ларину с ее восхитительной пьесой «Двенадцать жизней времени», и Дарью Верясову с ее повестью «Муляка», и Веронику Абрамову с ее «Земляным царем».
– В вашем стихотворении, цитируемом в книге и давно мне знакомом, говорится: «Знаешь, мне жаль поэтов: многие из них сбиваются с панталыку, заболевают, сходят с ума». В другом стихотворении о литературе: «Ибо я насмотрелась на ваалов ее и астарт, // как пожирает она живьем, // смотрит осоловело с окаменевшим на плече соловьем. // С потрохами заглатывает все, что дают, с требухой, // и из всех сточных потоков всегда выходит сухой». Это истории, специфические для поэтов? Что вы предписываете себе и своим студентам, чтобы избежать подобных «сжираний»? И можно ли сказать, что с самых ранних лет вы сочли необходимым чуть ироническое, отстраненное отношение к литературе, чтобы самой не пополнить ряд этих примеров?
– У меня давно сложилось вот такое суждение: надо непременно подружить в себе Психею и Музу, чтобы они в случае разногласий и вражды не изувечили друг друга. Психея правит жизнью, Муза эту проживаемую жизнь преображает в слове. Если же Муза начнет считать, что она тут главная, то получится ситуация, которая описана Владиславом Ходасевичем в его «Некрополе», когда некоторые поэты и писатели Серебряного века стали выстраивать свою жизнь как роман, а себя почувствовали его героями. Когда жест стал важнее сути. Демонстрация чувства важнее самого чувства. Когда лицо прикрыто маской, которая постепенно к нему прирастает.
И наоборот. Если Психея начнет вытеснять Музу на периферию своих житейских переживаний, забот и амбиций или заставлять ее заниматься психоанализом вместо творчества, Муза усохнет, заболеет и умрет.
Я это поняла очень давно и сделала их сестрами, поддерживающими друг друга. Вот отдельные строчки из стихотворения о них:
…Где одна огни погасит, там другая свет зажжет.
…Где одна томится жаждой, там другая воду льет.
…Где одна блажит и тонет, там другая проплывет.
…Где одна, как свечка, тает, там другая ввысь растет.
…Где одна червей копает, там другую ангел ждет…
– Расскажите об отличиях литературной педагогики и психологии. А есть ли между ними что-то общее? Вам на семинарах часто приходится быть психологом?
– Бывает такое, что приходится быть и психологом. Если одному, сильному и самоуверенному, критика не помешает, то другому она может нанести травму. Я это учитываю. Но в принципе я неплохо чувствую людей и доверяю своей интуиции.
