«Она твердо верила, что придут лучшие времена». Умка и Борис Кутенков о Мариэтте Омаровне Чудаковой
1 февраля 2022 года в книжном клубе-магазине «Гиперион» состоялся вечер памяти Мариэтты Омаровны Чудаковой, в рамках которого прошла презентация сборника воспоминаний под названием «Мариэтта» («Умка-пресс»/«Пробел-2000», 2022). Сборник подготовлен Аней Герасимовой (Умкой) и дочерью Мариэтты Омаровны, Марией Чудаковой, и включает более 80 текстов мемуарного характера, написанных в самых разных жанрах – он ностальгической заметки до развёрнутого эссе о деятельности героини книги (и настоящей героини, которой была Чудакова, — в буквальном смысле слова). Но все эти тексты объединяет любовь к Чудаковой и почтение перед её беззаветным служением литературе и её гражданской смелостью. Как пишет составитель в аннотации, «сборник слов, которыми проводили ее друзья, ученики, читатели, составлен поспешно, пока не остыло ее место на земле. Без сомнения, за ним последуют другие, более серьезные книги, которых достойна ее замечательная жизнь, пример беззаветного служения литературе, стране, народу». О вышедшей книге, о секрете личности Мариэтты Омаровны и о совместной работе над диссертацией про обэриутов Аня рассказала в интервью «Формаслову». Беседовал Борис Кутенков.
Купить книгу или получить (бесплатно) электронный файл можно написав Ане Герасимовой на FB или на virt.umka@gmail.com
— Аня, как Вы познакомились с Мариэттой Омаровной?
— Познакомились в 1984 году, по телефону. Я долго не могла найти научного руководителя по такой «непроходной» теме, как обэриуты, все шарахались. Эту тему мы придумали с Егором Радовым еще году 82м-83м, когда обсуждали, идти ли мне с моими пятерками в аспирантуру, — писать-то не о чем. Он возьми да и предложи в шутку: «А напиши о Введенском».
— Это тогда было просто из области фантастики, верно я понимаю?
— Именно. Сложно было найти приличного человека, чтоб он был доктором наук по специальности «советская литература». А потом наш преподаватель и старший друг Кедров посоветовал позвонить Александру Павловичу Чудакову, они познакомились где-то в Коктебеле или на другом писательском отдыхе и дружили. Чудаков говорит: «Я занимаюсь Чеховым, а вам к моей жене». И тут же трубку взяла Мариэтта Омаровна и немедленно согласилась. Я была потрясена, честно говоря.
— Даже странно слышать о таких препонах: времена вроде бы, если воспользоваться определением Ахматовой, были уже вегетарианские….
— Позднесоветская Россия, то есть еще Советский Союз, была ни фига не вегетарианская. За такое уже вроде бы не сажали, но защититься с такой темой было бы невозможно. Да и писать тоже дали в Литинституте только по недосмотру — просто они не знали, что это такое, и не особо любопытствовали. А когда уже залюбопытствовали, тут у меня уже было прикрытие в лице Мариэтты Омаровны, которую они почему-то уважали и даже побаивались, имею в виду дядек на кафедре. Она на них кричала: «У вас единственная аспирантка пишет нормальную работу, а вы ее выгонять собрались!».
Но я не пытаюсь на самом деле как-то выпячивать свою диссидентскую роль. Я хотела просто немножко похулиганить, и до настоящих бунтарей мне было далеко. Я себе написала, что хотела, и положила валяться. Мне было совершенно не интересно делать научную карьеру.
— Какое впечатление на Вас произвела Мариэтта Омаровна?
— Уже по телефону произвела впечатление решительного, бесстрашного, крайне независимого человека. А тогда ведь в разгаре была геронтологическая Софья Власьевна, мочила направо и налево, как Салтычиха, уже мало чего соображающая, но грозная. Вот Мариэтта ее не боялась ничуть.
— Она и правда ничего не боялась. Вы где-то упоминали, что она поразила Вас своей живостью, молодостью, человечностью. Совсем не так представляли себе учёных дам?
— Да. Я таких до этого не видела никогда. Она была прямо живым примером того, как можно остаться живым веселым человеком в нашем книжно-бумажном деле. И я всячески взяла с нее пример. Это потом я уже познакомилась с «правильными» филологами, которые собирались вокруг Тыняновских чтений, вокруг Понятийника русского авангарда в Загребе. Меня там правда, было мало по означенным причинам — веселая жизнь все же была куда привлекательнее. Но и по сравнению с тем, что представляла собой традиционная советская, да и не советская филология, эта компания и ее деятельность — это была, в общем, тоже очень веселая жизнь. И не только в смысле общения, а умственно веселая, живость ума приветствовалась, несмотря на весь академизм.
И она меня очень быстро настропалила изучать формалистов, подвела под мои, так сказать, природные склонности теоретическую базу. И отправила в архив, куда меня пустили с ее рекомендацией. Так все и началось.
— То есть Вам с ней очень повезло.
— Невероятно. Если б не она — не дали бы написать. Я, собственно, не собиралась становиться кандидатом наук при советской власти, дописала и положила это дело в стол. А потом гляжу — уже перестройка пришла и прошла, отчего бы не защититься. Мариэтта, пока я писала, говорила: «Все только и ждут, когда махнут рукой и скажут: МОЖНО! а у вас уже диссертация написана». Она твердо верила, что придут лучшие времена.
Но, конечно, если бы не Мариэтта, это бы все осталось на ползучем любительском уровне. Я работать на самом деле умею, только не знала в данном случае, куда двигать, на чем ехать. Она под мою природную любознательность подложила теоретический фундамент — ОПОЯЗ.
<...>
— Как складывалось в дальнейшем Ваше общение с ней?
— В дальнейшем было очень интересно, я к ней ездила с кусками диссертации, она все внимательно читала, делала пометки, замечания. Я не то чтобы очень хорошо это помню, но эти черновики машинописные сохранились, с ее пометами. Я тогда помимо диссертации вела весьма веселую и где-то даже разнузданную жизнь, как умудрялась это сочетать с видимостью академической деятельности — непонятно. Но вроде даже получалось. Особенно когда стала уже песни сочинять — тут уж стало совсем не до диссертации. Но я ее дописала все равно, не привыкла бросать дело на полпути. И предавать любимые тексты было бы свинством.
