«Роковая зацепка за жизнь...» Геннадий Красников к 130-летию со дня рождения Сергея Есенина
Сколько не перепроверяй, на каких исторических и литературоведческих весах не взвешивай, каким аршином или портняжно-эстетическим метром не отмеряй, — все равно Сергей Есенин последний после Пушкина русский гений.
На исходе XX века, ровно через двести напророченных Гоголем лет, можно констатировать, что именно в Есенине трагически исполнилось пророчество о пушкинском явлении русского человека «в его развитии». «Трагически» потому, что исторически, в национально-культурном значении Есенин, увы, явление русского человека в его завершении. Сказать определеннее — в его уничтожении, в его гибельный час. Далее начинается некая мутация, породившая новый этнос — Homo soveticus. Вот почему именно Есенин стал лебединой песней той России, которую он неизменно называл ее исконным именем — Русь. Потому проблема жизни и гибели поэта, как теперь уже очевидно, далеко не биографическая и не криминально-житейская. В ней открывается более глубокий и многогранный смысл, связанный с судьбой России вообще. Но понимание этой сложнейшей, по сути, символической личности все еще затруднено тем, что вокруг нее остается немало недосказанного, либо тенденциозно спрямленного, упрощающе апологетического, либо беспардонно уничижительного, высокомерного. Даже в самых полных и наиболее откровенных появившихся не так давно биографиях поэта (книга Ст. и С. Куняевых в серии «ЖЗЛ», «Златоглавый» Н. Сидориной) традиционно преобладает фактографическая линия, вектор которой скорее обусловлен симпатиями и антипатиями биографов, чем таинственной драматургией судьбы С. Есенина.
