Сим победиши! Геннадий Красников о поэзии фронтовиков
2 апреля 1942 года, перед праздником Пасхи, с посланием обратился Патриарший Местоблюститель Сергий, митрополит Московский и Коломенский, который с первого дня войны, укрепляя веру в победу русского оружия, призывал к самоотверженным трудам на защиту нашей Родины. «Праздник Пасхи, – говорилось в послании, – празднуем мы, а небо над нами всё ещё покрыто тучами, страна наша всё ещё терпит лютое нашествие фашистов. Но тьма не победит света, хотя бы на время и заслоняла его. Тем более не победить фашистам, возымевшим дерзость вместо креста Христова признать своим знамением языческую свастику. Не забудем слов – «Сим победиши».
Леонид Леонов в статье «Раздумья у старого камня» справедливо спрашивал: «Известно ли подрастающим деткам, что печально ославленные древние наши лавры и монастыри – Валаам и Соловки, Суздальщина и Троице-Сергиева обитель – служили в старину боевыми и культурными форпостами русской государственности?» И предлагал задуматься, почему в первый же год войны пришлось в «прекрасное суровое утро ноябрьского парада, четыре месяца спустя, выкатывать на передовые позиции столь устарелую, казалось бы, артиллерию, с клеймами Суворова, Дмитрия Донского и даже Невского Александра». И сам давал проверенный историей ответ, что «перечисленные обветшалые твердыни могут и сегодня оказаться крепостями похлёстче хвалёных линий Зигфрида и Мажино», и добавлял: «А лучше всего это сравнивается с материнской ладанкой, что вешалась при разлуке на грудь возлюбленному детищу: нерушимое благословение на честный хлеб, на ратный подвиг, на сквозное безоблачное счастьице до наиотдалённейших правнучат. Для вчерашних стариков утратить её – было всё одно что жизни решиться, а недруги русских знают доныне: как сорвёшь с нашего брата гайтан с той бедной наивной вещицей, тут его без рукавиц можно прямо в карман класть, гнуть-ломать на любое непотребство».
Николай Гумилёв, в начале Первой мировой ушедший на войну, своими гениальными стихами и «Записками кавалериста» опроверг немецкого коллегу Шиллера, который в своё время с появлением военных новшеств видел изменения характера войны, считая, что «с тех пор, как изобрели порох, ангелы не участвуют в сражениях людей». Да, наверное, для немцев это так, что подтвердила дальнейшая история. Но никакими «технологиями» не измеряется вечная истина: «Не в силе Бог, а в правде», а посему и у Гумилёва: «И воистину светло и свято / Дело величавое войны. / Серафимы, ясны и крылаты, / За плечами воинов видны…»
Так о войне мог сказать разве что «певец во стане русских воинов» В. Жуковский («религиозное чувство… при исполнении воинского долга», по Жирмунскому). Б. Эйхенбаум писал, что военные стихи Гумилёва «приняли вид псалмов об «огнезарном бое», отмечая «стремление поэта – показать войну как мистерию духа».
Но, как и тогда, в час испытания, фронтовые советские поэты, наследники русской истории, произнесут слова, которых не имел права произнести никто из не побывавших «там», на грани жизни и смерти, на тонкой линии между Тьмой и Светом.
