Алексей Варламов: «Свобода и любовь к своей стране не исключают друг друга»
С известным писателем, ректором Литературного института им. Горького Алексеем Варламовым мы встретились, чтобы поговорить о его новом романе, который вышел в начале этого года в издательстве АСТ в «Редакции Елены Шубиной». На этот роман уже обратила – и весьма благосклонное – внимание критика. Но разговор наш, как обычно и бывает между писателями, вышел далеко за рамки намеченной темы встречи.
– У твоего нового романа довольно странное название – «Одсун». И насколько я помню, ты только единожды обращался к зарубежной теме – «11 сентября», но это был такой «шпионский» роман. А здесь сюжет вроде бы совсем от нас далекий: депортация (по-чешски odsun) судетских немцев в послевоенной Чехии. Откуда такой интерес с чужой истории? Мы больше свою историю вспоминаем: чеченцы, крымские татары, поволжские немцы. Об этом и романы пишутся: «Ночевала тучка золотая» Анатолия Приставкина, «Дети мои» Гузель Яхиной»... И вдруг какие-то судетские немцы. Какое нам дело до них?
– Что он Гекубе, что ему Гекуба? Знаешь, я думаю, многие вещи происходят случайно. Семь лет назад я оказался в маленьком чешском доме в бывшей судетской деревне возле города Есеник, и история этого места, прежде мне совершенно неведомая, меня поразила! Поразила судьба самого этого дома и ее последнего хозяина, покончившего жизнь самоубийством, то, как выселение немцев происходило, и как чехи, на вид миролюбивые люди, оказались такими жестокими и устроили геноцид против тех, на кого всю войну работали. Поразил православный священник, построивший в этих горах храм. Концлагерь для советских военнопленных, чью память чехи, несмотря ни на что, чтут, ну или тогда еще чтили, не знаю, как сейчас. Поразил грек, которого привезли в Чехословакию ребенком, и он проработал там всю жизнь лесником. Поразил, наконец, Гоголь, который бывал дважды в тех местах в водолечебнице... В общем, там много чего сплелось и словно бросило вызов. Но все-таки роман мой не столько о Судетах, сколько о том, как большая история ломает человеческие судьбы и в то же время из этих судеб складывается. Это моя попытка выразить свое отношение к тому, что происходило раньше и происходит сейчас в возмущенном мире. И если уж говорить про свое и чужое, то именно близкая каждому из нас славянская нота здесь важнее всего. Недаром основная сюжетная линия в романе – это любовь русского и украинки, а cудетская тема – скорее рамка, контекст.
– Это правда, что ты свой роман не предполагал печатать?
– Не то что б не предполагал, просто мне было очень трудно с ним расстаться. Я начал писать в 2018 году, когда, собственно, и происходит действие, вернее его современная часть, и текст очень долго меня не отпускал и не давал себя закончить. Я отвлекался, переключался... Написал биографию Василия Розанова. Но все равно возвращался к своему сюжету, к своим героям, убирал, добавлял, правил... А прошлым летом я по ошибке прикрепил текст в электронном письме на сторонний адрес, и меня охватила тревога. А вдруг его выложат без моего ведома в сеть, вдруг украдут! Мало ли что придет в голову мнительному автору. И подумал: это знак. Моим героям надоело сидеть взаперти, они просятся наружу, хотят, чтобы их тоже «изгнали». И тотчас отправил «Одсун» Шубиной.
<...>
– Этот год объявлен «Годом лейтенантской прозы» в связи со 100-летием Владимира Богомолова, Юрия Бондарева, Василия Быкова и Бориса Васильева. Не забыть бы и других лейтенантов – Григория Бакланова, Константина Воробьева, Вячеслава Кондратьева, Виктора Курочкина. Не забыть бы и рядового-связиста Виктора Астафьева, которому 1 мая тоже исполнится 100 лет. Что для тебя значит военная проза второй половины ХХ века? Тем более что некоторые из этих писателей – выпускники Литературного института, который ты возглавляешь. Ты можешь представить, что ты был бы ректором института, где учатся вчерашние фронтовики Бондарев, Бакланов, Курочкин? Ходят на семинары в кителях, сапогах, в орденах, а ты ими «руководишь»? В 1945 год директором Литинститута был Федор Гладков, автор романа «Цемент». Насколько я знаю, несладко ему приходилось с такими студентами.
– Не знаю, как приходилось Гладкову, но вспомни рассказ Шукшина «Экзамен». Профессор ставит студенту, участнику войны, бежавшему из плена, двойку за то, что тот не подготовился к экзамену. Студент пережил то, что не было дано пережить его строгому учителю, но все равно оценка «плохо» и вердикт: «Учись, солдат, это тоже нелегкое дело». И студент его не осуждает, не требует особого отношения и не бежит жаловаться на сурового педагога. Он понимает: война войной, а учеба по расписанию.
Что касается военной литературы, это, конечно, абсолютная наша вершина. И смотри, как «кучно» родились ее авторы. А ведь к ним, если только говорить про год 1924-й, нужно добавить поэтов Николая Панченко, Николая Старшинова и Юлию Друнину, критиков Андрея Туркова и Владимира Бушина, поэта и прозаика Булата Окуджаву, прозаика и сценариста Овидия Горчакова. Я где-то читал, что из рожденных в те годы и совсем юными ушедших на войну вернулись всего три-четыре процента. Но именно чудом уцелевшие, возвратившиеся с фронта написали свои книги так, словно убитые сверстники отдали им свой талант и свою силу. Может, поэтому такое невероятное эмоциональное воздействие, и отсюда такая подлинность и печаль. Да, это литература о войне, но она удивительно негромкая, доверительная. Как в песне Фатьянова: «Не тратя времени попусту, по-дружески да попросту поговорим с тобой». И в то же время официальное отношение ко многим из этих авторов было негативное, их книги часто с трудом пробивались через цензуру. Но пробились, и это победа литературы и этого поколения.
<...>
– Но если уж речь зашла о цифрах, мне другое интересно. Военная тема с «прозой лейтенантов» не закончилась, как не закончились войны. В 1992 году в журнале «Знамя» выходит роман Олега Ермакова «Знак зверя» о событиях в Афганистане. Тираж «Знамени» был порядка полмиллиона экземпляров. Кто сегодня помнит об этом романе, кроме узкого круга поклонников Ермакова, к которым и ты принадлежишь? Как сидел автор в своем Смоленске, так и сидит. И что-то мне подсказывает, что его столетие не будут отмечать на федеральном уровне. То же можно сказать и о прозе о чеченской войне. Не вижу я здесь «пула» реальных классиков. Породит ли СВО мощную прозу – большой вопрос. Пока лидирует поэзия, причем женская. Две Анны, Ревякина и Долгарева, – безусловно, талантливые поэтессы. Можно еще назвать поэтов Игоря Караулова, Дмитрия Мельникова, Алексея Остудина. С прозой... не знаю. Хотя отметил бы книгу Бориса Евсеева «Голодная кровь», которая вышла в 2023 году. Там есть потрясающий рассказ о донецких событиях «Сухой брод». Что ты об этом думаешь?
– Во-первых, я бы поспорил, что замечательная повесть Виктора Некрасова была первым честным произведением войне. Хотя бы потому, что к тому времени вышли четыре, пусть и маленькие по объему книги военных рассказов Андрея Платонова, кстати, цензурой сильно изуродованные. Потом был его рассказ «Возвращение», жесточайше изруганный именно за честность критиком Владимиром Ермиловым. Тем самым, у которого на калитке в Переделкине к табличке «Осторожно, злая собака!» кто-то добавил «и беспринципная». Во-вторых, да, тиражи книг и толстых журналов в годы «оттепели» были большими в сравнении с нынешними. Самая читающая страна – чего ты хочешь? А вот как тяжело жилось и работалось в самой читающей стране герою войны Константину Воробьеву, можно прочитать в воспоминаниях Виктора Астафьева. В дневнике Воробьева есть запись: «А писать невозможно. Как только я сажусь за стол, за спиной незримо встает редактор, цензор, советский читатель. Этот «простой человек», пишущий на меня жалобы в ЦК». А в повести Василя Быкова «Мертвым не больно», опубликованной в «Новом мире» в 1965 году, было сделано 200 (двести!) цензурных купюр. <…>
Что касается Олега Ермакова, то ценю его очень, и не только афганскую прозу, но и замечательные книги о Байкале. Однако не думаю, что сидя в своем Смоленске, он размышляет о том, на каком уровне, федеральном или региональном, будут отмечать его столетие. Его прозу забыли? Это все тоже спорно. Я не забыл. И не забыл Владимира Маканина с его «Асаном», если говорить о чеченской войне. И Леонида Бородина. И Георгия Владимова. И фильмы Рогожкина «Блокпост» и «Кукушку», и «Войну» Алексея Балабанова и его же «Груз двести». И думаю, что людей, не забывающих хорошие книги и фильмы, немало.
То, что СВО породит волну новой литературы, у меня сомнения нет. События такого масштаба не могут пройти в культуре бесследно. Согласен, поэзия уже проявила себя и проявит еще, но и проза обязательно будет, откроет новые имена и расскажет правду, которой тоже ведь придется пробиваться.
