Театр Островского. Интервью о великом драматурге с Людмилой Карпушкиной
Александр Николаевич Островский. Русский Шекспир, человек, разделивший своей жизнью историю театра на до и после, классик мировой драматургии. Кем он был? О чем писал? Что найдут зрители и читатели, углубившись не только в его биографию, но и в творческий метод — подводные течения создаваемой им литературы? Об этом и о многом другом мы поговорили с кандидатом филологических наук, деканом заочного факультета Литературного института им. А.М. Горького Людмилой Александровной Карпушкиной.
— Говорят, что театр начинается с вешалки. Можно ли сказать, что русская драматургия начинается с имени Островского?
— И да и нет, поскольку драматургия начинается с народного театра. У нас есть достижения высокого художественного уровня в творениях Д.И. Фонвизина, А.С. Пушкина, А.С. Грибоедова, Н.В. Гоголя. Но что суть эти произведения? Это вспышки на небосклоне драматического искусства. Это еще не работа в театре как на поприще. А.Н. Островский в этом смысле — рыцарь русского театра, подвижник. Это слово ему как нельзя лучше подходит, поскольку он происходил из семьи священников. Да, его отец, окончив духовную академию, пошел по гражданской части. Но видение Островским жизни, ее начал, ее оснований всегда выдает в нем потомка людей, для которых вера не была чем-то повседневно понятным и для которых вера была действительно духовным направлением. Путем, по которому они двигались.
— Большие писатели в сознании читателя обычно ассоциируются с какими-то образами — сатирическая Россия Гоголя, мистический Петербург Достоевского. Можно ли сказать что-то подобное об Островском? Есть ли какие-то образы, какая-то аура, атмосфера, связанная с его произведениями?
— Мы стремимся мыслить формулами. Но когда мы прибегаем к ним, то всегда выхватываем только часть образа писателя. «Сатирическая Россия Гоголя» — но разве не важнее лирический мотив птицы-тройки? Да, «мрачный Петербург Достоевского». Но если мы внимательно будем его читать, то увидим, сколько в нем юмора, веселого и светлого восприятия жизни.
Однако формулы нас ведут. Современники придумали Островскому несколько наименований. Кто-то называл его русским Шекспиром — это было locus communis, то бишь общее место. Кто-то называл его Колумбом Замоскворечья. И здесь много правды, ведь Островский — это писатель, который буквально открыл русскому зрителю мир купеческой жизни. Это новый герой, поиск духовных оснований в этом сегменте русской действительности. Конечно же, Островский был в этом новатором.
Но сейчас, спустя более чем столетие, становится очевидно, что не только купечество есть предмет размышления Островского и не только социальный мотив будет главным двигателем его сюжетов. Перечитывая его пьесы, мы увидим, что огромное внимание Островский уделяет, например, образу женщины. В самом что ни на есть глобальном, метафизическом смысле, как и в социальном. Когда Островского спрашивали, почему он так много акцентирует внимание на женских образах, Островский не без иронии, но совершенно очевидно по существу отвечал: «Ну как же? Ведь именно женщина родила нам Иисуса Христа».
— Каким был театр во времена Островского?
— Островский в основном работал в двух театрах — это Малый театр в Москве и Александринка в Петербурге. Лучшие его пьесы ставились там, сотрудничество было плотное и активное. Если смотреть на театр того времени с высоты и обозревать жанровую его структуру, то мы увидим огромное количество комедий, фарсов, шуток, переделок с французского. И не так уж много фамилий авторов мы узнаем, многие канули в Лету. Наш взгляд, безусловно, остановится на имени Алексея Константиновича Толстого. Конечно же, мы вспомним многих актеров того времени: П.М. Садовского, В.А. Каратыгина, М.Н. Ермолову. Островский очень плотно занял нишу русской национальной пьесы.
— Вы говорите, что многие авторы того времени в итоге канули в Лету. Наверное, во времена Островского никто не подозревал, кто из них останется в исторической памяти народа, а кто — нет. Как критики его воспринимали?
— Конечно, критики понимали, что Островский останется. И сам Островский это понимал. Многие его даже обвиняли в каком-то ужасном самолюбии. Но Островский столько делал для театра, сколько не делал никто из его поколения. Он выдавал к каждому сезону новую пьесу, параллельно работая с актерским составом, заботясь практически о каждом. Например, актрисы того времени играли в своих костюмах, а это сложно и затратно, не правда ли? Островский работал на всех.
Критика, особенно в конце 1870-х гг., начнет раздраженно подмечать, что сезон неизбежно начинается пьесой Островского, — его обвиняли в однообразии. Хотя никакого однообразия на самом деле не было, и в то время Островский только достигает пика совершенства художественной формы своих пьес. Это его любимая «Бесприданница». Сам он ее называл «Сороковой опус», потому что она была сороковая по счету. Критики, которые думали, что Островский «лепит» свои пьесы ради заработка, не видели его творческой лаборатории. А ведь «Бесприданницу» он отделывал четыре года, хотя обстоятельства складывались так, что хотелось написать ее быстрее. Но он всегда работал как художник и как мастер.
— Современники находили сходство между Островским и Шекспиром. Сравнение возникло из-за масштаба личностей, из-за обилия работ? Или все-таки между двумя авторами есть некая дополнительная глубинная взаимосвязь?
— И то и другое. Мы говорим об Островском как о создателе русского национального театра, какими были Мольер во Франции и Шекспир в Англии. Это создание целого репертуарного корпуса, то, что организует театр не как набор разнородных текстов, а предлагает, как говорил Островский, «хорошие постановки хороших пьес».
Но если говорить о влиянии Шекспира, то нужно вспомнить, что Островский был не только драматургом, но и замечательным переводчиком. Он знал английский язык достаточно хорошо, чтобы переводить Шекспира на шекспировский лад. Об этом говорят известнейшие шекспироведы. Например, М.М. Морозов отмечает, что сила переводов Островского заключается в том, что он понимает, каким языком их нужно делать.
Он переводит, например, «Укрощение строптивой» и делает из нее очень любопытно звучащую пьесу «Усмирение своенравной». Кэт становится Катей. Ее жених говорит, чтобы она «не дула губ», вела себя «благонравно», и хочет сделать из нее «хорошую хозяйку». Может даже показаться, что это грубоватый прием, излишне уводящий пьесу в русские реалии. Но Островский убежденно делает именно так, сохраняя дух шекспировской пьесы. Островский к 1870-м гг. обретает такое мастерство, что вписывает некоторые шекспировские мотивы пунктирной строчкой и в свою драматургию.
— Поговорим об одной из пьес Островского — «Бесприданнице». Что это за пьеса? Чему она посвящена?
— «Бесприданница» — одно из интереснейших произведений Островского. Недаром он так любил эту пьесу. Любопытна расстановка действующих лиц. Лирическая героиня Лариса несет в себе начало идеальной красоты и гармонии, но ей не дано его реализовать. Она — девушка из обедневшего дворянского рода, и матушка ее, Харита Игнатьевна Огудалова, обращает ее в предмет торга, на который находятся свои искатели. Бедный чиновник Карандышев ищет руки Ларисы. Паратов, богатый, блистательный человек, ищет впечатлений. Когда-то он думал, что может увлечься Ларисой настолько, чтобы на ней жениться, но вмешиваются обстоятельства. Его вызывают в имение, он оказывается практически разорен. И во время его отсутствия Лариса собирается выйти замуж за Карандышева, который, с одной стороны, хочет реализовать свои амбиции, а с другой, как кажется, искренне увлечен Ларисой. Возвращается Паратов, и происходит трагический конфликт. Лариса погибает от руки ревнивого Карандышева. Именно тогда и звучит памятная реплика: «Так не доставайся ж ты никому!»
— Поговорим о шекспировских мотивах в пьесе «Бесприданница». Есть ли они там?
— Да, хотя мы на это обычно не обращаем внимания. Взять, например, персонажа Робинзона, напоминающего нам о шекспировских шутах. Островский использует знакомый образ, но принципиально по-другому разворачивает связанную с ним линию. Если у Шекспира лирическая героиня и шут почти не пересекаются, то Островский показывает, что и шут, и лирическая героиня становятся игрушками в руках сильных людей. Линии Робинзона и Ларисы сходятся чисто функционально, что удивительно, поскольку сатирическое и лирическое трудно соприкасаются друг с другом.
Островский активно пользуется цитированием. Паратов агрессивно воздействует на Ларису именно гамлетовскими цитатами. «О женщины!.. Ничтожество вам имя!» Это совершенно сознательная провокация с его стороны, он пытается зацепить Ларису, вырвать ее признание, когда она уже дала слово другому. Мотив такого коварного разговора тоже отсылает нас к Шекспиру, к разговору Гамлета и Офелии. Любопытно, что Островский дальше развивает этот мотив в духе отнюдь не шекспировском. «Бесприданницей» оказывается не Лариса, а Паратов, потому что именно он потом буквально продает себя богатому будущему тестю. А Ларису Островский избавляет от такой участи. Она оказывается духовно противопоставленной формуле «ничтожество вам имя».
Островский дает своей пьесе совершенно русский финал, в котором особенно ярок мотив всепрощения. Лариса прощает Карандышева, пытаясь представить дело так, что она совершила самоубийство. Когда на звук пистолетного выстрела выходят из кафе и Паратов, и Кнуров, и Вожеватов, Лариса, находясь при смерти, говорит им знаковые слова: «Вы все — хорошие люди, я вас всех люблю». И посылает им предсмертный воздушный поцелуй. Что это? Сентиментальность Островского, который до того в реалистических красках показывал мир русского купечества, да и вообще провинциальной русской жизни? Или это знак для нас — подумать о его пьесах с другой стороны? Гоголь говорил о том, что Пушкин — это русский человек в развитии, каким он, возможно, явится нам через 200 лет. Может быть, нам пора начать готовиться к явлению Островского?
