Боттега/моя мастерская
Небольшое предисловие мастера к написанному его студенткой
небольшому роману размером с рассказ
1
В 2019 году конкурс в литературный институт установил рекорд двадцатилетия — 10 человек на место! Пишу курсивом: десять человек на одно место — речь идет о бюджетных местах, а сумма, которую приходится платить желающим учиться на платном, подскочила до заоблачных высот. Такого ажиотажа, по словам моих старших коллег, не было со времен Советского Союза, но! Но, друзья, ни для кого не секрет, что сегодня профессия писателя практически не кормит автора, редкая птица долетит до середины Днепра, издатель платит сущие гроши, мне, например, издатель выдает гонорар книжками — и это норма, оставим в стороне горстку людей, которые могут достойно прожить на гонорары, среди моих друзей таких, увы, нет… В чем же причина ажиотажа?
И надо ж такому случиться: именно я и мой коллега Саша Михайлов попали под раздачу судьбы: как раз мы прошлым летом набирали первый курс, и девятый вал рукописей накрыл нас с головой.
Я фактически переехал жить в институт: везти рукописи абитуриентов домой? — да вы смеетесь… Саша забирал свою половину в рюкзак и ехал на дачу, у меня тоже — скажу осторожно — есть нечто в виде дачного домика за сто километров от Москвы, но ехать туда? Абсурд! Одним словом, весь июль я приезжал в безлюдный вуз утром, располагался в пустующем кабинете ректора, обедал в ресторане «Иерусалим» на крыше синагоги любавичских хасидов, что в десяти минутах от КПП института на Большой Бронной (рекомендую!) и читал, читал, читал горы зашифрованных текстов. Допоздна!
Так вот. У меня есть своя версия причин ажиотажа.
Практически никто из желающих поступить в литературный институт вовсе не собирается стать писателем!
Небольшой экскурс в историю…
Я пришел в литинститут 13 лет назад, в 2005 году. Меня пригласил на кафедру мастерства тогдашний ректор Сергей Есин. В тот далекий год вуз не был столь прочно устроен и упакован, как сегодня… очень-очень скромное жалование плюс минимальный социальный пакет на фоне памяти о рухнувшей синекуре Союза писателей СССР. Получите матпомощь для написания романа, вот тут распишитесь, а шапочку пошить из кролика не желаете?
Короче, набираю свою первую мастерскую.
Разбираю тексты, которые пришли на конкурс.
Не без удивления мне становится ясно, что 60% абитуриентов пишут фэнтези! Джоан вскочила на коня и поскакала к звездолету. Бог мой, но я давно не читаю такого рода стряпню, моя любовь к подобным выдумкам кончилась еще в школе, а последняя книга фэнтези, которую я держал в руках, был, кажется, роман Урсулы ле Гуин «Левая рука тьмы»… Как оценивать талант человека, который пишет то, что вызывает у меня оторопь? Вчитываюсь… Схватка между троллями в самом разгаре. По безымянной реке плывут горящие пятна огня. Из джунглей выходит прекрасная полуобнаженная девушка со следами от ударов мечом на белой коже. Левый мост захвачен жестокими бульдрунгами, правый — коварными трулламами… Девушка, пошатываясь от боли, идет к берегу. Ну и ну! На берегу мускулистый голубоглазый юноша конопатит лодку, чтобы переплыть реку в пятнах плавучих огней. Качок невозмутимо макает широкую кисть в котелок со смолой, смола капает на песок… — читаю, явственно вижу, как смола капает на песок черной дробью, он проводит кистью по борту лодки, смола пузырится от близкого жара… вижу, да, пузырится, ага! абитуриент умеет разглядеть в грезах фэнтези прочность бытия. Ставлю плюс.
Друзья, через четыре года набираю новую мастерскую прозы — ни одного фэнтези! Мейнстрим — мягкая эротика… Особенно изумила меня рукопись одной талантливой девушки из заполярного Мурманска, воздержусь от цитат (я ее принял, конечно); посмотрите, сказал я ей — при первой встрече — на эти портреты на нашей кафедре, не правда ли, от чтения ваших виршей скривились, как от оскомины, лица Гоголя и Герцена, а какая гримаса на физиономии Толстого?
Набираю третью мастерскую — ни следа от фэнтези и эротики, мейнстрим — политическая сатира!
Скажите, почему в определенный момент волна аналогичных предпочтений накрывает столь необъятный ландшафт, как Россия? Ведь тексты схожего умонастроения — фэнтези, эротика, сатира — кружат концентрическими кругами и на Урале, и в Сибири, и даже из Сахалина прилетает нечто, похожее на круженье молодой души из Москвы и Санкт-Петербурга… Признаюсь, у меня нет ответа на этот вопрос.
В 2019 году лейтмотивом присланных текстов стал страх перед властью интернета и оборона от атаки социальной сети, на страничках стартующих литераторов иррациональная бездна социальной сети порождает опасных монстров, гадких андроидов и цепких химер, но вот парадокс, правильно поставив флажок тревоги, ни один из абитуриентов не смог написать сильный текст на свою же сильную тему и получил низкие баллы. В ходе творческого состязания вперед вырвались тексты, написанные в более привычном ключе, не столь актуальные в понимании времени, более старомодные, но с большей художественной выразительностью и моральной чувствительностью.
И еще.
Обычно масса текстов в прежние годы делилась так: 50% — ни рыба ни мясо, 30% — полная чепуха и только 15-20% — сильных, ярких, зрелых, нешколярских работ. В 2019 году середина внезапно пропала! 90% — полная ерунда и 10% — первоклассные работы; именно между ними и шла основная борьба, в лидеры вышли те, кто набрал максимальные очки 95—100 (!) баллов за творческую работу и 85—90 баллов за творческий этюд.
Объяснить столь резкую поляризацию сил я снова не в силах. Единственная версия: слабые стали безнадежно слабы, а сильные уже вне конкуренции.
В день написания творческого этюда очередь молодых людей к КПП института протянулась аж от Макдональдса вниз по Большой Бронной на 500 метров! Я в легком шоке шел на экзамен вдоль потока молодых людей и видел массу прекрасных лиц, какая-то девушка истово перекрестилась на солнце. Денек был солнечный, легкий, перистый.
Кто последний в литературу?
Так была подписана одна из картинок в интернете.
Снимки этой очереди заполнили Фейсбук и Инстаграм…
Несколько массмедиа даже провели с микрофоном блицопрос среди пестрой толпы идущих на ристалище.
Вот один ключевой момент.
Вопрос: зачем вы поступаете в литературный?
Ответ: Я решила стать дизайнером моды и думаю, что в литературном смогу набрать нужную креативность…
Притормозим дружный смех.
Именно этим — креативностью мастерской — я озабочен все последние годы, я отменил установку: каждый непременно будет писателем. Почему? За тринадцать лет через мою мастерскую прошло примерно тридцать пять замечательных молодых людей. Но! За все эти годы ни один из моих выпускников не издал свою книгу (изданные в соавторстве и за свой счет не в счет), единственная профессиональная книга, изданная приличным тиражом и в приличном издательстве — это книга Татьяны Жестковой «Путеводитель по московским кладбищам» с трогательной дарственной надписью: дорогому мастеру от признательной ученицы…
Короче, осталось ее только выбить на мраморе: эпитафия готова.
Особенно получилась глава о Даниловском кладбище, все покойники как живые…
Практически никто из моих учеников не смог, а чаще всего просто не захотел стать писателем, большинству это совершенно неинтересно, не в масть и не в кайф. Вот несколько примеров.
Настя Галкина после лита окончила курсы у кинорежиссера Меньшова и ушла в кино, сделала изумительной силы короткометражку по заказу патриархии об учениках мужской православной гимназии в Казани, — шедевр о силе соблазнов. Тимур Татаринцев сочиняет электронную музыку в духе минималиста Кейджа. Лена Станиславская и Саша Горелая ушли в мир журнальной моды и рекламного бизнеса. Мария Дятлова занимается антиквариатом. Я могу путаться в деталях, какая-то моя информация, возможно, устарела, но в главном прав — все они осознанно вне литературы и практически не пишут. Кристина Бова живет в Тога, преподает русский язык в Южной Корее (для чего выучила корейский!), Виталий Гуданович и Роман Третьяк ушли в сторону интернет-технологий, понять, конкретно чем они увлечены, мне не под силу: это электронные игры, новые it-технологии, попытки создать свою нишу в мире социальных сетей.
С таким же пылом в юности в уральской провинции я и мои друзья по университету искали новые литературные формы, издавали рукописный журнал, сочиняли стихи и обожали слова, ритмы, боготворили буквы.
В свою первую пятилетку на кафедре я исходил из жарких задач собственной юности, я отдавал все силы своим ученикам, я простодушно верил: все или почти все станут писателями, все свяжут свою судьбу так или иначе с литературой… Мы жили душа в душу, много часов проводили вместе за стенами вуза, я даже научился играть в боулинг, чтобы лучше понимать молодых людей, которые моложе меня на 30, 40, а вот уже и на 50 лет! И только один-единственный Николай Васильев из Череповца, покатавшись между двумя столицами с гитарой (он стал поэтом), вволю побродяжничав, соотнес себя с литературой и сейчас служит в «Литературной России» — но он все-таки корреспондент, а не романист!
В чем основная беда моих выпускников, не ставших писателями? В чем вообще главная проблема молодых литераторов?
В общих чертах проблема выглядит так: оказывается, талант не имеет никакого значения, на старте все замечательно талантливы, все одарены от Бога, все прекрасны, как кусты цветущих роз. У каждого по два глаза и две руки, никаких третьих глаз и рук им абсолютно не требуется.
Однако таланта в нашем призвании мало, ты должен проявить творческую волю! А вот с этим у всех проблемы, ты должен смочь транслировать свою харизму вдоль времени и превратить ее в узнаваемый имидж. Но они почти ни черта не пишут, я в их годы в провинциальной Перми пыхтел, как буксир на Каме, и клубился в небе облаком букв. Ты должен стать мощной сосной на горе, гористым гребнем на горизонте, и только тогда в тебя ударит молния — в кусты роз грозы не бьют.
Но оказалось, этого тоже мало — ты можешь писать от зари до зари, что там одинокая сосна — ты уже роща корабельных сосен на горизонте бытия! А ни-чер-та… Оказывается, главный и решающий фактор в нашем деле — это судьба. Судьба, таинственный феномен, понять до конца его природу я решительно не в силах, но если судьба на тебя не идет — все напрасно. Что значит — не получилось? Должно получаться! Почему? Не знаю, но если ты написал роман, он должен быть издан, если сочинил музыку — она должна быть исполнена, если написал сценарий — он должен быть снят в кино, а телесериал должен быть поставлен на TV. Кстати — только поймите меня правильно, я не рисуюсь, я принужден это сказать, — у меня, когда я переехал в Москву, все получалось: из десяти дел железно выходило семь, сейчас — едва два-три, что тоже неплохо. Карманы были щедро набиты козырными картами. Счастливчик! Моя самая первая книга, издательский дебют в 1984 году, была издана стотысячным тиражом. И я заработал огромные деньги по тем временам. Мой первый же сценарий получил премию на всесоюзном конкурсе. Недавно я из чистого куража написал заявку на телесериал — пожалуйста, смотрите 16 серий на НТВ под названием «Беглец»…
Еще раз прошу извинить за примеры «из себя».
Выхода нет, творческий человек живет на иждивении судьбы.
«Ловко», — сказал мне как-то Андрей Битов в ответ.
Мы не имеем обычной судьбы, какую имеет любой человек, твоя судьба покоится в твоем произведении и отлучается от тебя, как только ты поставил последнюю точку. Все! Баста! Ты слепил из сырой первозданной глины чуть уродливый шар и бросил его к ногам, на песок; он, шлепнув, скатился на кромку прибоя — что дальше? А дальше шар катится единственно вверх, как Кастальский ручей, что течет только вверх по склону Парнаса; сначала шар из глины становится шаром из бронзы, затем это уже шар из серебра — все выше и выше по гребню судьбы, и вот он уже из чистого золота — закатился в лунку бильярда на вершине Олимпа.
Книга издана.
Сценарий снят.
Пьеса поставлена в театре на Малой Бронной.
Я к этому движению вверх не имею никакого прямого отношения, только косвенное. Мое имя всего лишь выжжено тавром на шкуре золотого руна. Стакан чая с подстаканником упал с края стола в купе от болтанки поезда на стыках моста за вечерним окном, тебе ни за что его не поймать — что запросто исполняет судьба, ловит стакан с чаем у самого пола и ставит перед тобой обратно на стол, глянь, ни капли не выплеснулось, ложка в центре слегка прижала дольку лимона… пей, небожитель.
2
Чем же я был озабочен минувшей весной, выпуская свою третью боттегу (мастерская средневекового мастера на итальянском)? А вот чем…
Мой пятикурсник прозаик Святослав Грабовский (живет в Осло) ставил свою пьесу «Коробка конфет» — сам ставил! — на сцене в подвальчике Дома Булгакова, а его замечательная молодая супруга Натали, студентка школы-студии МХАТ, художник по костюмам, тем временем размышляла над курсовой работой по рассказу Чехова «Цветы запоздалые», и я — писатель — по их общей просьбе помогал в том, какие костюмы (!) надо подобрать для героев рассказа, и рад, что мои рекомендации по поводу контраста искусственных цветов и живых им пригодились. Другая моя студентка, уже заочница, Юля Антипенко вступила в творческое наследство — получила в свое распоряжение издательство «Весёлые картинки» (созданное ее матерью), и мы уже не раз обсуждали с ней стратегию развития журнала и его бумажных птенцов на новом этапе, выстраивание бренда! Примерно тем же приобщением мастера к своему делу озабочена и пианистка Ирина Уэйкем (выпускница ЦМШ при московской консерватории и Королевской Академии Музыки в Лондоне, выступала в Карнеги-холл), автор коротких рассказов и создатель литературного клуба «Рассвет ХХI век», где поставила в том числе мое письмо о двух снах о Пушкине, и сейчас я думаю над новым эпизодом для ее иммерсионного шоу.
Так что парадоксальный ответ абитуриента из очереди на экзамен — «хочу поступить в литературный, чтобы создать модный прикол» — это именно к нам!
Но рано ставить точку…
Луиза Ушакова, бросившая институт на втором курсе, нашла меня месяц назад, она ушла в перформанс, танцует на сцене в шоу у танцовщика Мигеля, сказала, что именно из моих лекций по технике написания рассказов черпает энергию для развития танцев и хочет развернуть меня к сочинению либретто для балета!
А завтра у меня встреча со старостой семинара Никой Арникой, она никакой не прозаик, она драматург, пишет пьесы, рулит отделом драматургии на популярном и стильном сайте Лиterrатура, цель нашей встречи — ее новая пьеса о судьбе легендарного любимца великой Екатерины актера Сандунова, и я должен соответствовать и этому запросу чужой театральной планиды.
Но есть исключения.
Совершенно ошеломила меня Полин Ригель (тоже заочница моей мастерской), минувшим летом вчерашняя первокурсница, в 20 лет, издала в АСТ свою первую книжку «Синие косточки съеденного яблока» (тираж 2000 экз.). Дебютная книжка меня совершенно поразила блеском ума и чарами силы — поверьте, это шедевр, написанный в неведомом прежде в русской литературе жанре посланий.
Сегодня, когда погибла цивилизация Гуттенберга и бумагу отменили экраны, когда Титаник литературы пошел ко дну со всей иерархией этажей и труб, когда исчезла прежняя среда существования писателя и всех его институций, когда исчез сам феномен внятности нашего ремесла, новичку приходится придумывать не тексты, а смыслы, не романы, а критерии. Не позавидуешь.
Вот он, золотой пестрый мусор и счастье моей сегодняшней жизни.
3
На недавней встрече с Еленой Шубиной («Редакция Елены Шубиной»; АСТ) в нашем вузе, куда ее пригласил мой коллега и крестный моей литературной судьбы Сергей Чупринин, между нами чиркнул искрами точильного ножа один короткий диалог.
Рассказывая об удачах книжного рынка, Елена рассказывала о наиболее успешных авторах, тиражи которых вполне приемлемы для издательства из-за успеха у читающей публики, среди имен были названы г-н Евгений Водолазкин и г-жа Гузель Яхина, мельком был упомянут давний лидер продаж Борис Акунин, кто еще? Кажется, еще г-жа Дина Рубина и г-н Дмитрий Глуховский.
Несомненно, эти авторы — самые именитые, и тиражи их вполне заслужены, но — пусть в меня бросят камень, — я не читаю книг для того, чтобы убить время, вообще не читаю беллетристику, даже умную. Я любитель симфонической музыки, партер Большого зала консерватории на симфонии Малера — вот мой верный читатель, едва-едва пара сотен человек — потому я совершенно не известен широкой публике и абсолютно не переживаю по этому поводу. Но — внимание! — как мастер я принципиально против равнения духа на прибыль издателя, хотя буду рад, если шедевры типа «Чайки по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха, или «1984» Джорджа Оруэлла, или «Парфюмера» Зюскинда или «Мастера и Маргариты» Булгакова будут раскупаться, как горячие пирожки в морозный денек. И все же любой ориентир на стоимость в моей мастерской практически под запретом: стоит только пылкому юноше подумать о прибыли — пиши пропало. Читай «Портрет» Гоголя или «Мартин Иден» Джека Лондона. Литературный институт создан по образцу пушкинского лицея, мы заточены на идеализм и на чистоту нравственного чувства. За деньгами — не к нам! В Москве полным-полно заманчивых мест, где клиенту за щедрую плату гарантируют успех на издательском рынке.
Я вынужден говорить об этом вскользь, тема денежной бездны слишком сложна; короче, если вещь укушена феноменом продажи, музу тошнит от отвращения, и вечность отхаркивается от творца, как гильотина от жертвы.
Мои ученики разделяют этот принцип.
Короткий опрос: что читаешь? И приоритеты расставлены! Они не знают никого из перечисленных выше именитых лиц, да и меня толком начинают читать едва ли на третьем курсе. Их кумиры внезапны: Гамсун! Кафка! Платонов! Венечка Ерофеев! Чак Паланик! Толстой! Уайльд! письма Чехова… — и прочее симфоническое чтение.
Но как выживать бессребреннику?
Вернемся к репликам, которыми мы обменялись с Еленой Шубиной.
Есть ли в вашей редакции место для книг эстетического риска?
Что значит: книги эстетического риска? — спросила она.
Ну, например, такие, какие пишу я. Мне в голову не придет предлагать АСТ то, что я пишу. Хотя я благодарен вам за попытку однажды издать подряд сразу четыре моих романа. Роман «Человек-язык» даже отправился на оформление к художнику, но АСТ сменило хозяина.
На мой взгляд, (ответила Лена), написать бестселлер гораздо более сложная задача, чем книгу арт-хауса.
И продолжила.
Решает судьбу книги не издатель и не читатель, а время.
И она привела пример судьбы романа «Великий Гэтсби».
(Излагаю своими словами…)
Шедевр Фицджеральда практически провалился в год выхода, в 1925 году. Роман о золотой эпохе после Первой мировой войны никого не увлек. А вот когда над землей покатилась уже Вторая мировая война, и жизнь нескольких поколений была разбита вдребезги, аура красоты и прочности быта была вдруг востребована сотней сердец, и роман стал бестселлером: люди захотели собрать осколки в прежнее целое, отменить смерть.
И вот тут я с ней соглашусь.
Бестселлер обладает большим набором ключей к сердцу читателя, чем книга прорыва. «Улисс» Джойса я сам читаю с мучительным наслаждением, которое растянулось уже на целую вечность, и до сих пор сей несомненный шедевр мной не дочитан. Почему? В нем слишком много Джойса! И почти нет местечка для моей жизни. Шедевр должен обладать магией вдоха, а не силою выдоха. Только в пещере романной мглы рождается феномен чтения, войти в водопад невозможно…
Кроме того, моя установка на отрицание чтива и книги как формы досуга все-таки уязвима. Адам был создан из глины сюжета — это такая же истина, как и слова Ортеги-и-Гассета о том, что манок сюжета бесчестен.
Единственное правило — не задумать бы сначала барыш.
Помню снайперский выстрел Сергея Чупринина по поводу моего романа «Stop, коса!». Анатолий Васильевич, ай-ай-ай, вы прошли мимо успеха. Бестселлер должен иметь пласт вне сюжетного знания, да-да, высмеяв в книжке идею иммортализма о вечной жизни через заморозку трупов для будущего оживления, вы не стали подробно описывать сам механизм заморозки и прочие прелести слияния льда и тела. Это просчет. Мол, скучно! А зря, книжку с дотошным описанием научных проблем консервации мертвецов для будущего воскрешения читатели бы рвали из рук. Публике желательно получить от автора только то, что ей никогда не пригодится.
Чупринин прав на все сто, но, ей-ей, если бы отмотать время назад, я бы все-таки, наверное, поленился стать богатым и не воспользовался бы верным рецептом успеха, сам не знаю почему, но уклонился. Так порой, зная выигрышный номер рулетки, почему-то мерзнешь у стола в казино на ветерке судьбы с фишкой в руке. Ставки приняты. Мимо!
Успех бестселлера всегда внезапен.
Его выпекает только лишь сокрытая тайна будущего, а не опыт прошлого.
Но чей это успех по высшему счету?
Это успех издателя и меньше всего — триумф литературы.
Одним словом, если обнажить проблему чтиво/литература/досуг/бытие до житейского донышка, то получается, что установка на высоту и эстетическое новаторство в моей мастерской, общая вузовская ориентация на максимализм русской классики, которая брезговала корыстью, вольно или невольно, но обрекает моих учеников на нищету? Продать рукопись, издать книгу, обрести резонанс в среде, где нет эха, стать профессиональным писателем у них шансов нет — или почти нет.
Но ты призван, значит, счастливо смирись.
Вот он, великий парадокс наших русских претензий к человеку — немыслимый, например, на Западе: ты можешь быть хорошим или плохим врачом, таксистом, юристом, мужем, политиком, писателем, вором, самоубийцей, бизнесменом и прочее, прочее, но должен быть — кровь из носу — нравственно гениален…
4
Лет десять назад я предложил одному «толстому» журналу рубрику карт-бланш, суть идеи проста: то, что вдруг-однажды-внезапно ваш постоянный автор, прозу которого вы публикуете, а идеи разделяете, может предложить к публикации новое имя, и тогда вы, уважаемый «толстяк», непременно должны дать местечко этому тексту в журнале под гарантии его — вашего автора — собственного имени.
Что ж, идея сработала, несколько моих коллег по литературе дали дорогу новичкам. Но постепенно идея заглохла.
На протяжении всех лет работы творческой мастерской я пытаюсь (практически безуспешно) проталкивать/пристраивать/рекомендовать произведения учеников в журналы и издательства. Недавно сделал новую попытку, выбрал предельно короткие рассказы, без зауми, с сюжетной начинкой, стильные, яркие, но, увы, увы, все десять текстов получили от ворот поворот.
Мои птенцы чаще всего пишут прозу без расчета на публикацию, им не очень интересно печататься, книга желательна, да, но париться не станут: напечатают — хорошо, не напечатают — ну и ладно. К третьему курсу большинство студентов окончательно мысленно уходит из литературы как своего личного будущего.
И только про один-единственный рассказ мне было сказано: тут что-то есть.
Эти слова были сказаны главным редактором «ДН» Сергеем Надеевым о рассказе Анны Ушмаевой «Выжить без зеркала». С радостью мастера предлагаю читателям этот замечательный текст.
Два слова про автора.
Анна Ушмаева в 2019 году с блеском окончила Литературный институт, у нее красный диплом, она одна из самых ярких учениц моего последнего семинара (2014—2019), пыталась поступить в аспирантуру, пока не вышло, сейчас работает ответственным секретарем в редакции звукового журнала «Диалог» Всероссийского общества слепых. Без комментариев! Сама она родом из провинции, но в Москве была как рыба в воде, здесь ей многое удается легко и красиво, у нас за пять лет был только один конфликт — вуз с моей подачи предложил ей солидный грант на издание первой книги, и что же?— она не загорелась редчайшим шансом, не удосужилась даже написать биографию… М-да, у летающих рыб свои облака. Но… но обратной стороной ее исключительности стала душевная ранимость, повышенная чувствительность к плотности жизни и, как результат, — проблемы с равновесием души. Нравы нашей психиатрии за годы капитализма остались вполне советскими. Вот об этом Анна и написала в своем пронзительном тексте; по сумме эмоций это почти что роман, только размером с рассказ, здесь все основано на личном опыте, на суггестии пережитого ужаса. Читая, я не раз вспоминал знаменитый фильм «Пролетая над гнездом кукушки» по роману Кена Кизи. Там героем поединка человека с клеткой стал МакМёрфи — герой Джека Николсона. Здесь — Анна. Почему вспоминал? Читайте! Ответ перед вами.
