Евгений Сидоров: «Когда я был министром культуры, не закрылось ни одного театра»
Министр культуры в правительстве Ельцина, затем посол России в ЮНЕСКО, ныне профессор Литературного института, писатель и литературный критик Евгений Сидоров круглый год живет в подмосковном писательском поселке Переделкино. Его дом кажется более чем скромным — особенно по сравнению с соседними поместьями Константина Эрнста и других влиятельных людей.
Сидоров вообще из другой компании. Когда-то его соседями по Переделкино были, действительно, писатели и поэты: Булат Окуджава, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, с которым Евгений Юрьевич крепко дружил («мой кореш незабвенный») и чей музей-галерея теперь находится рядом, на той же улице Гоголя.
На полках и стеллажах у Евгения Юрьевича — фотографии, где он рядом с Андреем Сахаровым, Хиллари Клинтон, Горбачевым, Алексием II, Ельциным, Путиным, Иоанном Павлом II, королевой Елизаветой.
— Министр культуры как бантик на могучем теле экономического развития, — смеется Сидоров. — Меня включали в состав всех делегаций, и с кем только я не общался.
В кабинете на стене висит старый плакат 1959 года с надписью «Смена». На нем трое улыбающихся парней — «черный», «белый» и «желтый» (как говорили в неполиткорректном СССР) — олицетворяют собой дружбу народов. Белый — студент юрфака МГУ, отличник и красавчик Женя Сидоров.
<...>
Диссертацию о стилевых направлениях современной прозы Сидоров защищал в Академии общественных наук ЦК КПСС, а потом работал там на кафедре теории литературы и литературной критики. Внезапно ее слили с кафедрой культуры, и Евгений Юрьевич остался без работы. По тем временам это была драма — в 36 лет, имея за плечами довольно успешную карьеру, вдруг оказаться нигде.
Но появилась вакансия проректора Литературного института. Правда, опять не обошлось без проверок и доносов, удачливых не любят.
— В «Московском литераторе» вышла статья, что я отравляю советских студентов чуждой идеологией. Начинается расследование, меня хотят убрать из Литинститута и находят повод: почему творческие семинары, которые должны длиться 4 часа по вторникам, укладываются в два, а зарплату преподаватель Евгений Долматовский получает за полные часы? Они не могли понять, дураки, что это не педагогический вуз! В зависимости от того, что и как обсуждается, это занятие может длиться два часа, а может пять. Но я ничего не мог доказать, а эти часами сидели под дверью Долматовского с хронометром, а потом выкатывали мне, сколько я задолжал государству. Наконец прислали комиссию народного контроля — и вдруг оказались нормальные ребята, физики. Быстро во всем разобрались и меня реабилитировали. Я всегда говорил, что технари умнее, чем гуманитарии.
Непонятно, каким образом человек, никогда не принадлежавший к высшей касте государственных управленцев, вдруг становится министром. Наверное, такое возможно только в эпоху колоссальных перемен.
— Январь 1992 года, первое правительство. Я что, просился? Работал себе в Литературном институте. У меня были замечательные студенты, при Горбачеве совершенно изменился климат. С 1985-го по 1992-й — лучшее время в общественной атмосфере, хоть его и принято теперь ругать. Вдруг меня по рекомендации академика Лихачева, Михаила Ульянова и Юрия Карякина выдвигают на пост министра культуры, и всего за 10 дней тогдашний госсекретарь, первый зампред правительства Геннадий Бурбулис, утверждает меня в этой должности. Каждая моя работа была лучше предыдущей.
— Что же хорошего в должности министра культуры? Денег нет, страна развалилась.
— Свобода и надежда, которая рухнула в 1968 году, а теперь стала возрождаться. Отношения были другие. По вторникам — в качестве разминки перед заседаниями правительства в четверг, — Бурбулис собирал нас на чай с тщедушными бутербродами. Все задорные, обсуждают, спорят. Петр Авен вскакивает, машет руками, а Фадеев, министр путей сообщения, на 20 лет старше Авена, что-то солидно возражает. Ну чисто пьеса Шатрова! Честно говоря, культурой тогда особо никто не интересовался, все занимались только экономическими вопросами, международными займами. Ну так мне же лучше — никакой цензуры.
— Что вы считаете своей заслугой на посту министра культуры?
— Выходим мы однажды на Красную площадь со стороны ГУМа втроем: Ельцин, Лужков и я. С моим любимым Юрием Михайловичем мы все время спорили, потому что он считал, что культура Москвы принадлежит ему, а я напоминал, что все-таки нет, и что Третьяковка, как ни крути, — федеральный объект. Он обижался, звонил мне потом и говорил: «Опять меня перед президентом унизил?»
И тут Лужков таким широким жестом: «Вот здесь, — и показывает на Исторический музей, — будет стоять памятник Жукову работы Клыкова». Я говорю: «Юрий Михайлович, побойтесь Бога. Это же Красная площадь, ансамбль мирового значения, его трогать нельзя.
Что сказали бы жители Флоренции, если бы мэр города захотел освежить своей фантазией Пьяццу-дель-Дуомо?»
Ельцин молчит. На следующий день раздается звонок его помощника, Илюшина: «Принято решение не ставить памятник на Красной площади. Ставим снаружи, на Манежной». Ну разве это не заслуга перед культурой?
