Genius loci. Людмила Карпушкина к 225-летию Евгения Боратынского
Мы часто сетуем на то, что поэзия оказывается не осмысленной в должной мере современниками. Но ничего, она берет реванш, и даже те зерна, которые поэт бросил не глядя, дают свои всходы. Правда, ему обычно не дано увидеть их цветения…
Поэтическая экспансия – одна из самых крепких. Вот жил в Мураново старик Лев Энгельгардт, хозяйствовал, записывал воспоминания, а выдал дочь замуж за поэта – и случилось полное преображение действительности. И что интересно – не только в умозрительно-поэтическом плане, но вполне себе материальном.
«Обласканный» Белинским поэтом «уже чуждого… поколения», Боратынский с усердием поселянина как будто доказывает, что он жив, он действует, он созидает. Причем, не просто строит новый дом, хочет сделать прочно, ставит бревно вертикально (как там у Фета, «ставит лист ребром»)... Воспитывает детей, сажает лес, идиллия…
Вот только про себя думает не идиллически:
Летел душой я к новым племенам,
Любил, ласкал их пустоцветный колос;
Я дни извел, стучась к людским сердцам,
Всех чувств благих я подавал им голос.Ответа нет! Отвергнул струны я,
Да хрящ другой мне будет плодоносен!
И вот ему несет рука моя
Зародыши елей, дубов и сосен.И пусть! Простяся с лирою моей,
Я верую: ее заменят эти
Поэзии таинственных скорбей
Могучие и сумрачные дети.«На посев леса»
Метафора – это реальная жизнь, схваченная в ее быте и бытии…
Не успокоившись на посеве леса, на строительстве нового Боратына, поэт отправляется в путешествие, летит за вдохновением или, может быть, хочет обмануть судьбу? Отец его Абрам Андреевич после строительства усадьбы Мара в Тамбовской губернии скоропостижно скончался в 43 года. Боратынский посетил Мару за десять лет до своего ухода, припоминая себя десятилетнего, проведшего детство в этой красиво и артистично устроенной усадьбе. Когда Евгению исполнилось 10 лет, умер отец и имение стало постепенно угасать. Наблюдая изменения ландшафта, который за десятилетия претерпел колоссальные изменения, Боратынский, видимо, преисполняется оптимистической доблести совершить нечто сродни усилиям отца: запустение Мары его не останавливает, наоборот, призывает построить новый земной Элизиум, поэтический ковчег:
Он убедительно пророчит мне страну,
Где я наследую несрочную весну,
Где разрушения следов я не примечу,
Где в сладостной сени невянущих дубров,
У нескудеющих ручьёв,
Я тень священную мне встречу.«Запустение»
Отстроив Мураново, Боратынский устремляется к иным берегам, возможно, думая перевести стрелки судьбы. Но, прибывая к берегам Италии, уже в Пироскафе увидел он и в одноименных стихах записал, как «с брегом набрежное скрылось, ушло». Триггером смертельного удара стало нервно-болезненное состояние жены Анастасии: прописанное ей врачами кровопускание, видимо, произвело на любящего супруга сильнейшее впечатление, и ночью он скоропостижно скончался, пережив по возрасту своего отца на год, на год… путешествия. И путешествие мертвого поэта из Неаполя в Россию затянется еще на год, после трудностей преодоления земных границ его кипарисовый гроб встретят Вяземский, Одоевский и Соллогуб в Александро-Невской лавре.
Да, Боратынский не любил Москвы, но подмосковное Мураново устроено им было с большой любовью и умом. Причем, построив этот пироскаф семейной любви и поэтического вдохновения, он как будто оставил в нем место для новых обитателей…
И дом стал притягивать писательские артефакты: из Петербурга и Царского Села после смерти Тютчева перевез его вещи в Мураново младший сын Иван Федорович. При этом «двоемирие» сложилось мирно: письменный стол Боратынского прекрасно соседствует с тютчевским в одном кабинете, соединились в пространстве усадьбы и Аксаковы, и память о посещениях Гоголя. В свои чертоги дом Боратынского принял целую эпоху… И запустения, верим, не предвидится…
