Жив человек. Беседа с Алексеем Варламовым о Михаиле Пришвине
Исполняется 150 лет со дня рождения этого удивительного писателя. О его дневнике-летописи, охватившем полвека, взаимоотношениях с Василием Розановым и несомненном таланте жить мы побеседовали с ректором Литературного института имени А.М. Горького, автором книги «Пришвин» Алексеем Варламовым.
– В советское время Михаил Пришвин был широко известен как автор произведений о природе. И сегодня по-прежнему основная масса читателей продолжает воспринимать его так. Чего широкая аудитория не знает о Пришвине?
– Думаю, много чего не знает. Пришвина, и правда, навеки обвенчали с природой, о чём поэтичнее всего высказался Паустовский: «Если бы природа могла чувствовать благодарность к человеку за то, что он проник в её тайную жизнь и воспел её красоту, то прежде всего эта благодарность выпала бы на долю Михаила Михайловича Пришвина». В действительности это лишь верхушка айсберга. Пришвин прожил очень долгую, невероятно насыщенную жизнь, и тема природы была далеко не единственной в его творчестве. Огромный жизненный опыт, размышления на социальные, исторические, религиозные, философские темы, дневник, который автор вёл в течение почти полувека, с 1905 года и до самой смерти в 1954 году, – вот что самое интересное и важное в нём. Пришвин стал, по сути, летописцем, своего рода Пименом этого драматического периода нашей истории, написав не просто хронику, но тайную энциклопедию русской жизни – богатую, сложную, подробную, в которой можно найти ответы на самые разные вопросы. И, скажем, лично для меня вопрос, почему человек, который так яростно не принимал революцию и большевиков в 1917–1918 годах и спорил на эту тему с Блоком, в конце жизни искренне напишет в дневнике: «Делать нечего – я коммунист», – для меня этот вопрос важен не только для понимания самого Пришвина, но и вообще всего русского пути в ХХ веке.
– С какими произведениями вы посоветовали бы познакомиться рядовому читателю, чтобы узнать «другого Пришвина»?
– Я очень люблю его ранние, написанные до революции вещи: «В краю непуганых птиц», «За волшебным колобком», «У стен града невидимого», «Чёрный араб», «Никон Староколенный». А из произведений советского периода, помимо самой известной его повести «Женьшень» или хрестоматийной «Кладовой солнца», стоит обязательно прочитать «Кащееву цепь», «Повесть нашего времени», также роман «Осударева дорога». А кроме того, коль скоро мы говорим о дневнике Пришвина как о самом его сокровенном сочинении, то понятно, что прочитать восемнадцать толстенных томов не каждому сегодня под силу. Но буквально на днях в издательстве Литературного института выходит книга, в которую мы включили дневниковые записи писателя, связанные с его пониманием психологии и философии творчества. И каждому внимательно читающему, а особенно каждому пишущему человеку я бы эту книгу порекомендовал. Это, по сути дела, приглашение мысленно войти в кабинет писателя, который был у него везде – и в Ельце, и в Петербурге, и в деревне Песочки в Новгородской губернии, и в лесах под Смоленском, и в подмосковном Талдоме, и на Плещеевом озере, и в Сергиевом Посаде, и в Усолье, где Пришвин находился во время войны, и в Москве, и, конечно, в подмосковном Дунино, где писатель провёл последние годы жизни и где нынче находится его музей.
<...>
– В своей книге о Пришвине вы много внимания уделили его взаимоотношениям с Василием Розановым. Какую роль сыграл философ в судьбе Пришвина?
– Розанов – ключевая фигура в биографии Пришвина. Их знакомство относится к той поре, когда Пришвин был учеником Елецкой мужской гимназии, а Розанов – учителем географии и мучителем бедных гимназистов. Учился наш герой скверно, и в какой-то момент между вздорным учителем и нерадивым учеником случился личный конфликт, в результате чего будущего классика исключили с волчьим билетом из гимназии. Двадцать лет спустя двое встретились на заседании Религиозно-философского общества в Петербурге, и Пришвин преподнёс своему гонителю книги собственного сочинения. Розанову, бывшему о ту пору властителем дум русского общества и ещё дружившему пока с либералами, вспоминать давнюю полицейскую историю было не слишком приятно, и никакого личного общения меж ними не сложилось. «Поближе, Пришвин, к лесам, подальше от редакций», – дал он совет бывшему ученику, но всё равно Пришвин шёл буквально по розановским стопам. Пол, хлыстовство, декадентство, монашество, еврейство, чёрный и светлый боги – вот круг его дореволюционных интересов и тем. «Розанов – послесловие русской литературы, я – бесплатное приложение», – записывает он в дневнике после смерти Розанова и вскоре переезжает в Сергиев Посад, где его литературный опекун жил в последние годы. Кстати, именно благодаря тому, что Пришвин сделал план кладбища, на котором был похоронен Розанов, сегодня обретена могила Василия Васильевича.
<...>
– А чем близок Михаил Пришвин лично вам? Если бы вас попросили рассказать о писателе человеку, который совсем ничего о нём не слышал, что бы вы сказали?
– Пришвин невероятно интересен как личность, как один из самых совершенных мастеров, которому удавалось писать и для настоящего, и для будущего и везде преуспевать. В его жизни было много счастья и много несчастья, страдания, бедности, одиночества и непонимания, но ещё больше радости, счастья и любви, и, пожалуй, мало кто из русских писателей ХХ века сумел прожить свою жизнь так полнокровно и вольно, как он, не поступившись ни совестью, ни честью, но в то же время не дав загнать себя в подполье. И дело не в том, что Пришвин чурался столбовых дорог в литературе, а шёл незаметными боковыми тропками, зорко поглядывая по сторонам и записывая в дневник, что там делается на большаке. Просто помимо таланта писать у него был такой же несомненный талант жить – тот, который он позднее назвал творческим поведением и повторял вслед за Грибоедовым «пишу как живу».
