Fiction

* * *
Куда бы я ни устремился
Со мною космос породнился
О это странное родство
Сие совсем не озорство
Не озорство а озарение
И все же странно тем не менее
Кому-то на земле валютно
Мне ж только в космосе уютно
Уютно космосу во мне
Внутри мой космос я извне
Мне Кант как детям
Мойдодыр
Приветы шлет из черных дыр
Поэзия отнюдь не проза
В лучах купается Спиноза
Спиноза мечется в экстазе
Как луч купается в алмазе
Алмаз не уподоблю стразам
Бог это свет свет это разум

* * *
Неуда лось
Не уд а лось
Не удалось
Не удалось

* * *
Нет распятья без воскресения
Жизнь и смерть это два объять
 

* * *
Все близко мне и далеко
Все тяжело и все легко

Читать дальше в Журнальном Зале

Почти Джон Донн

Белые поляны дремлют под луной,
города и страны обрели покой.
Спит моя подушка возле одеял,
дремлет, как игрушка, древний Тадж-Махал.

Дремлют после бала Вена и Милан,
дремлет у штурвала старый капитан.
Дремлют псы и люди, дремлют небеса,
и часы, по сути, дремлют полчаса.

Ничего не скажешь, никого не ждёшь,
если спать не ляжешь, может быть, умрёшь.

***

А ведь мне судьба высоколобая
повторяла, искоса глядела:
жизнь к земле придавливает, чтобы я
вслед за ней в трубу не улетела...

Читать дальше на сайте журнала...

***

Парит на ветру изумительный лист
и воздух над чашечкой кофе слоист.

Зевака, отслеживающий полёт,
на столик свой кофе горячий прольёт.

Салфеткой бумажной его промокнёт.
Лирической чушью пополнит блокнот.

Лист прямо к ногам опустился резной.
Как славно, что всё это было со мной.

как славно, что прошлая жизнь сожжена,
что солнечным бликом играет волна.

что жирные чайки, рыбёшку клюя,
скандалят о чём-то. Как славно, что я

вернусь в лоно матери, а не умру.
Как этот отчаянный лист на ветру.

Редактор был типичный — трубка, лысина, пуловер и какая-то печаль в глазах. Когда Степан Родионович сообщил ему, что сочинил семитомник, печаль сделалась ещё глубже.

— Но не принёс с собой.

— А что так? — поинтересовался редактор, вытащив трубку изо рта.

— Рекогносцировка, — кратко пояснил Степан Родионович.

— А? — редактор сунул трубку обратно. — Разведка?

Лето 1957 года

Окно зашторили. Повесили одеяло на дверь, чтобы из щелей не пробивался свет. Отец включил проектор. На экране замелькало светлое пятно.

Все замерли. Но начала все не было.

— Ну скоро вы? — мама чуть не хныкала от нетерпения.

— Сейчас, — отозвался отец. — Вася, зажги-ка на минутку.

Вспыхнул свет, заставляя сощуриться.

Отец просматривал ленту.