Москва
Поэт Николай Николаевич Карпов (1932–2018), прожив долгую жизнь, в полной мере исполнил свое предназначение на земле: создал свой дом, посадил не одно растение, словно доктор, выслушал болезненные голоса погибающей природы, вырастил детей и внуков, написал исчерпывающую историю своей жизни, чему свидетельство его произведения, собранные вместе в посмертной книге «В конце дороги».
* * *
Пруд пожарный деревенский
Отражает облака,
Сосны, ветер и шиповник,
Человека у сосны.
Вот стою над этим прудом,
Мой притоплен «телевизор»,
Выцвела его бечевка,
Износилось полотно.
Много продрано в нем дырок,
Но еще остались части
Целые, и в эти части
Попадают караси.
Иногда бывает восемь,
Иногда бывает десять,
Чаще — три или четыре,
А бывает — ничего.
* * *
Александру Орлову
Не склонный ни к метаморфозе,
Ни к тайнам, что ждут вдалеке,
Я, словно гимнаст на морозе,
На ржавом кручусь турнике.
Заснеженный двор полумертвый
То пьет фронтовые сто грамм,
То вдруг с частотой пулеметной
Лупцует по ветхим коврам,
С повадкой прищученных ябед,
Как будто в поход за Янцзы,
Старухи к ларькам ковыляют
И в школу бегут сорванцы,
Я ничего говорить не буду, а то опять чего-нибудь скажу.
В.С. Черномырдин
Писатели люди степенные и весьма положительные, но почему-то часто именно с ними происходят истории, редкие для представителей иных профессий.
...Голос был неожиданный. До звонка он почему-то представлял себе плоский, с повизгиванием. Номер телефона получил накануне. Знакомая матери, узнав про его музыкальную неприкаянность, сообщила: и у подруги ее дочь, «совсем взрослая, детей пора рожать, а тоже — вздумала профессию менять»... Сама цепочка ему не нравилась: у подруги есть подруга, у которой дочь... Иногда мама начинала мысленно его женить — то на одной «дочери знакомых», то на другой, — все это он кое-как терпел, но подобные «мечтания вслух» переносил с трудом.
Полумрак, тепло — это все, что смутно помнится из самого начала. Когда я после говорил маме: «Помню, как ты кормила меня грудью», — она смеялась: «Ты выдумываешь. Ты не мог этого запомнить». Природный голод и его насыщение — быть может, и вправду это воспоминание пригрезится после. Но то живое тепло, которое и есть «мама», и тот боковой свет, что рассеивал мрак... Не ум, не сознание сохранили это тихое и спокойное ощущение, — они лишь краем ухватили что-то, — но сама телесная память: то мое крошечное тельце и глаза, которые я иногда открывал, схватили именно это.
В семидесятые он давно признанный классик. Но имя его появлялось в скучных, дежурных публикациях, более походящих на партийный документ, нежели на живой рассказ о писателе. Награды и звания заслоняли лицо Шолохова, а в кругах столичной интеллигенции часто поговаривали, что «Тихий Дон» украден. К началу 80-х годов прошлого века это стало уже негласным общим местом: «Кто автор великого романа?» — «Не Шолохов». — «Почему?» Ответы были гадательны. И только повторялось с редким упорством: человек двадцати с небольшим не мог бы написать «Тихий Дон».
* * *
С чего начинается классическая империя?
С огромной армии, коррупции, разврата в столице?
С тысяч богов и тотального в них неверия
И тайной мысли всех и вся — отделиться!
Никто не ценит ее очевиднейшие достоинства:
Дороги, порядок для всех, дешевые школы.
Слишком привычны ее полезные свойства,
Что-то вроде всепроникающей кока-колы.
Она — это всё, говоря по-хорошему, матрица.
Сколько ни мчись не достигнешь границы.
Поскольку бежать невозможно, начинай всматриваться
В себя, выход именно там хранится.