Москва
Заметки о Красной площади
Жаркой летней ночью 1951-го компания молодых армян веселилась на Грановского, где один из них снимал угол. Выпивали, хохотали, а ближе к рассвету с хохотом и шутками двинулись к Кремлю. В Александровском — только мелькнула белая рубашка — кто-то вдруг подбежал к стене, и, прежде чем успели среагировать, легко, умело — скалолаз, призер! — почти взбежал по незримым выступам и выемкам прямо к ласточкиным хвостам. Прокричав оттуда что-то, спрыгнул внутрь.
«...В туманный день, когда все предметы сливаются друг с другом в петербургской осенней мгле, я ехал с С.А. Алексеевым (автором книги “Мысль и действительность”) по Гороховой улице на извозчике и был погружен в свои обычные размышления: “Я знаю только то, что имманентно моему сознанию, но моему сознанию имманентны только мои душевные состояния, следовательно, я знаю только свою душевную жизнь”. Я посмотрел перед собою на мглистую улицу, подумал, что нет резких граней между вещами, и вдруг у меня блеснула мысль: “Все имманентно всему”...»
Не русский тот, кому плохо в Коломенском. Жестокие слова, обращаемые и к самому себе: мне, скажем так, «терпимо». Как так?
А вот как: при том что я стремлюсь в Коломенское, жажду его, приезжаю в него так часто, как могу, ощущение, что ступаю на сии обрывы и глади иноземным гостем, не покидает. Причина всему — царский дух, призраки которого особенно плотно обступают истерзанное изломами отечественной истории подсознание в «европейской» части парка. Да парка ли?
* * *
Поэт Николай Николаевич Карпов (1932–2018), прожив долгую жизнь, в полной мере исполнил свое предназначение на земле: создал свой дом, посадил не одно растение, словно доктор, выслушал болезненные голоса погибающей природы, вырастил детей и внуков, написал исчерпывающую историю своей жизни, чему свидетельство его произведения, собранные вместе в посмертной книге «В конце дороги».
* * *
Пруд пожарный деревенский
Отражает облака,
Сосны, ветер и шиповник,
Человека у сосны.
Вот стою над этим прудом,
Мой притоплен «телевизор»,
Выцвела его бечевка,
Износилось полотно.
Много продрано в нем дырок,
Но еще остались части
Целые, и в эти части
Попадают караси.
Иногда бывает восемь,
Иногда бывает десять,
Чаще — три или четыре,
А бывает — ничего.
* * *
Александру Орлову
Не склонный ни к метаморфозе,
Ни к тайнам, что ждут вдалеке,
Я, словно гимнаст на морозе,
На ржавом кручусь турнике.
Заснеженный двор полумертвый
То пьет фронтовые сто грамм,
То вдруг с частотой пулеметной
Лупцует по ветхим коврам,
С повадкой прищученных ябед,
Как будто в поход за Янцзы,
Старухи к ларькам ковыляют
И в школу бегут сорванцы,
Я ничего говорить не буду, а то опять чего-нибудь скажу.
В.С. Черномырдин
Писатели люди степенные и весьма положительные, но почему-то часто именно с ними происходят истории, редкие для представителей иных профессий.
...Голос был неожиданный. До звонка он почему-то представлял себе плоский, с повизгиванием. Номер телефона получил накануне. Знакомая матери, узнав про его музыкальную неприкаянность, сообщила: и у подруги ее дочь, «совсем взрослая, детей пора рожать, а тоже — вздумала профессию менять»... Сама цепочка ему не нравилась: у подруги есть подруга, у которой дочь... Иногда мама начинала мысленно его женить — то на одной «дочери знакомых», то на другой, — все это он кое-как терпел, но подобные «мечтания вслух» переносил с трудом.