Иван Есаулов: «Есенин довольно быстро понял, что революция – это не его»
– Иван Андреевич, Вы сегодня судили агон, посвященный Есенину и современникам. Скажите, пожалуйста, Сергей Александрович все-таки самородок или, как сейчас говорят, человек, грамотно встроившийся в повестку своего времени?
– Он, несомненно, самородок. Когда Александр Солженицын прибыл посмотреть, что это за Константиново такое, ожидая увидеть там что-то необыкновенное, удивился, собственно, отсутствию этого самого «необычного». У него есть очерк, в котором он высказывает свое полнейшее изумление абсолютно прозаической, совершенно не поэтической обстановкой. Он описывает это.
Солженицын считает Божьим чудом, то, что с неба в эту абсолютно ничем не примечательную местность, вдруг явился такой ослепительный талант, как Есенин. И, в принципе, я считаю точно так же.
Проблема в том, что, когда говорят «самородок», это зачастую противопоставляется культуре, мол, что что-то нутряное явилось в мир культуры, откуда-то из-под земли что ли «вылезло»… Однако почему-то никто больше из этой земли не «вылез», кроме него одного. И даже в ближайшем районе, и даже в ближайшей губернии – он один.
Так что это, разумеется, талант! Современники называли его «Божья дудка». То есть сам Бог говорил через Сергея Александровича такими прекрасными стихами. Нельзя при этом принижать уровень образованности и культуры самого поэта – он очень много читал, очень много знал
Его стихи только кажутся крайне простыми. На самом же деле мои коллеги-есениноведы доказали, что в произведениях поэта множество реминисценций к самым разным авторам – Пушкину и многим другим. Именно поэтому, считая его этаким не совсем образованным человеком – нутряным талантом, – это принижать его развитие.
Сам Есенин, безусловно, тоже способствовал такому мифу о себе. Вот, смотрите, какой я гуляка праздный, пьяница!.. А на самом деле, он никогда пьяным стихи не писал. Он всегда писал абсолютно трезвым, и лишь подавал себя этаким разбитным, хулиганом – у него есть такие стихотворные циклы. Однако на самом деле его в Константиново звали «Монах» – с самого детства он имел это прозвище. Сами понимаете, что это немножко отличается от того, что было потом.
Другое дело, что позже, когда, с его точки зрения, революция, которую он принял, но принял, так сказать, утопически – не ту, которая была в реальности, а ту, которая пошла, как он считал, не туда, он действительно, как Вы сказали?..
– Встроился в повестку.
– Да, когда, как Вы говорите, когда он попытался встроиться в повестку, то есть, изо всех сил стать своим, он довольно быстро понял, что революция – это не его. И никаким образом, хоть трижды бы он оплевал свои церкви, как это он сделал, к сожалению глубокому, он бы не смог в неё встроиться, в эту революцию.
Тогда он действительно стал хулиганом! Стал вести самоубийственный образ жизни, как бы приближая свою смерть, ища её всюду. Но это было потом, после того, как он догадался, что в эту повесточку, таким, как он, встроиться, просто невозможно. Таким, как он, значит, крестьянским писателям.
– По-моему, Мариенгоф отмечал, что многие из знаменитых современников Есенина считали себя его учителями. В этой плеяде и Мережковские, и Городецкий, и Клюев, и Блок. Кого все-таки больше в Сергее Александровиче, его самого или же его учителей?
– У него был, в сущности, один настоящий учитель – Николай Клюев. Он как раз его учил, что это прежде крестьянские поэты, такие, как Алексей Кольцов, могли смотреть на господ, которым во времена Николая Алексеевича был, например, Александр Блок, снизу вверх. Тогда они действительно были вторым рядом. Теперь же, любил повторять он, мы – соль земли! Это мы на них должны смотреть сверху вниз, потому что именно за нами будущее! К сожалению, ошибся и Клюев – это судьба его потом и показала.
Глядя на таких своих учителей, Есенин, кстати, полюбил мистификации, переодевания – Клюев ходил в поддевке…
– В «бабушкиной кофточке», как говорили за глаза.
– Да-да! Но при этом цитировал наизусть «Фауста» Гёте на немецком – то есть, был образованным человеком. Это ведь тоже своего рода игра. Это были люди культуры с установкой, однако, на близость к земле. Они это афишировали и даже отчасти утрировали. Им до конца верить не стоит (смеется).
– А кто все-таки виновен в падении Есенина? Обстоятельства или конкретные люди? Кто-то возлагает ответственность на великую Дункан и её заграничную поездку, кто-то грешит на дружков-собутыльников, бессовестно споивших поэта, а кто-то и вовсе на революцию.
– Здесь прежде всего надо начать с оговорки: я не судья, и никогда не сужу авторов. Кто я такой, чтобы судить Есенина, Пушкина или кого-то другого?! Мы не должны заноситься настолько, чтобы считать себя лучше или выше кого бы так ни было из них.
