Лидия Дмитриевская. Наринэ Абгарян и Мариам Петросян о детях и подростках

Дмитриевская Лидия Николаевна
Июл 16 2020
На портале «Pechorin.net» опубликована статья «Феномен армяно-русской современной литературы о детях и подростках» доцента кафедры русской классической литературы и славистики Литинститута имени А.М. Горького Лидии Дмитриевской и доцента Дипломатической академии МИД РФ Елены Денисенко.

В 2005 году была учреждена «Русская премия». Её вручают писателям, пишущим по-русски и проживающим за пределами России. Почему нерусские писатели, или писатели, живущие в Белоруссии, Армении, Казахстане и в более дальних станах, пишут сегодня по-русски? Ответы на этот вопрос могут основываться как на чувственном восприятии действительности, так и иметь политизированную идеологическую базу.

Эстетическая составляющая представляется наиболее продуктивной для анализа русской литературы, которая не перестает быть русской от того, что её написали нерусские писатели.

Главный редактор журнала «Дружба народов», член жюри «Русской премии» Александр Эбаноидзе в 2006 году высказал мнение, что «писать на неродном языке — это всегда примета биографического излома», и если «проследить биографии писателей..., можно обнаружить, что за их русскоязычием обычно стоит какая-то драма, которая лишает естественной возможности самовыражения на родном языке: Айтматов был детдомовцем...». Утверждение спорное, но в 2010 году «Русскую премию» вручили Мариам Петросян за книгу «Дом в котором...» за книгу о больных детях, живущих в доме-интернате для инвалидов. Сама Мариам Петросян говорит, что «на самом деле болезни и физические недостатки моих героев имеют значение лишь постольку, поскольку мне нужно было создать замкнутое пространство, живущее закрытой, скажем так, камерной жизнью, и обычная школа-интернат не дала бы мне такой большой «закрытости», так что сама тема инвалидов, «людей с ограниченными возможностями», не имеет здесь такого уж значения...»

Эстетика романа транслирует русскую картину мира: в романе представлено необъятное пространство и бесконечное время.

Рекламный буклет Дома, который начал разваливаться в прошлом веке, повествует о «более чем вековой истории и бережно хранимых традициях». Для ребенка время течет особенно долго и вековая история для него является вечностью. В одной из детских групп введен запрет на измерение времени: «переселяемому в четвертую группу настоятельно рекомендуется избавиться от любого вида измерителей времени: будильников, хронометров, секундомеров, наручных часов». Имя одного из главных героев — Эрик, что означает «вечный».

Пространство Дома — весь Космос, или огромный улей. Кафе называется «Лунная дорога», объявление начинается с обыденного императива «Раздвинь рамки вселенной!»

Группы детей разделены по отношению к «власти» в Доме: уважение к власти и законопослушность одной группы соотносится с теорией русского национального характера «пеленочного детерменизма» Дж. Горера; саморазрушение, присущее другой группе, отсылает к мазохисткой теории Д. Ланкура-Лаферьера. Главный герой путешествует между группами, ищет абсолютное добро (религиозная теория Н.О. Лосского), пересекает невидимую границу.

Фактор чуда, который присутствует как герой в повествовании, обуславливает детскую веру в необычное, жажду необъяснимого.

Отношение к миру в Доме как к чему-то неконтролируемому также отражает русскую национальную картину мира. Неагентивность, присущая русскому языку, обуславливает созерцательное отношение героев к происходящему: многие из ребят умеют уходить в себя, чтобы побыть одним.

Склонность к крайним и категоричным моральным суждениям, любовь к морализаторству, присущая русской культуре (возможно, как и любой традиционной культуре), послужила завязкой сюжету — красные кроссовки, которые надел Курильщик, не понравились Фазанам, и они его обсудили, осудили и выгнали из своей группы.

Основным посылом романа можно считать тенденцию к смягчению небезупречности, «ущербности». Горбуна называют Ангелом, представляя его горб как пару сгоревших крыльев, читатель не сразу понимает, что подростки и дети повествования — инвалиды. Осознание  несовершенства обитателей Дома и стремление его оправдать — одна из главных мыслей книги.

В основе сюжета книги Мариам Петросян «Дом, в котором...» можно обнаружить архаичные, сказочные образы. Сам Дом подобен избушке Бабы Яги: он находится на границе миров, окружен белыми зубьями («длинные многоэтажки здесь выстроены зубчатыми рядами», «зубья белы, многоглазы» и т.п.), в нём останавливается время, у живущих там нет имён, только клички... Выход из дома возможен в два мира: в «наружность», мир нормальных людей, и в мир иной, который, как и в русских народных сказках, ассоциирован с лесом. У иного мира нет названия — это Лес, другая сторона дома, Изнанка. В каждую ночь сказок герои — дети инвалиды, живущие в доме-интернате — рассказывают о своих походах Туда, по ту сторону Дома. Название этой ночи напрямую отсылает читателя к волшебной сказке, в основе сюжета которой — пересечение запретных границ с помощью волшебного помощника. Такие помощники есть и в Доме, они выполняют функцию Бабы Яги, помогающей Иванушке пересечь границу миров и оказаться в Тридесятом царстве, в царстве мёртвых (по В.Я. Проппу). В финале романа в ночь перед выпуском из Дома Слепой (Баба Яга тоже слепа) и Табаки уводят в потусторонний мир более 20 детей, среди них были все «неразумные» (Иванушки-дурачки), которые не могут жить в мире людей.

Инвалиды (отрубленные руки, ноги, выколотые глаза или слепота, немота) в изобилии представлены в русских сказках: «Безногий и слепой богатыри», «Косоручка» («Безручка»), «По колена ноги в золоте, по локоть руки в серебре», «Лихо одноглазое» («Лихо»), «Звериное молоко», «Молодильные яблоки», «Слепцы», «Правда и кривда», «Крошечка-Хаврошечка», «Гуси-лебеди», «Ведьма и Солнцева сестра» и др. Немало в сказках дураков и неразумных: «Незнайко», «Иванушко-дурачок», «Набитый дурак», «Емеля-дурак», «По щучьему велению» и мн.др. В.Е. Добровольская в статье «Мнимая инвалидность в волшебной сказке» пишет, что «в сказках репрезентация инвалидности отличается от отношения к телесным и психическим недугам в фольклорной традиции в целом. Для народного мировоззрения физическая ущербность довольно часто становится неким знаком избранности, указанием на принадлежность человека к группе людей, наделённых особыми сверхъестественными способностями. <...> В сказочном тексте отношение к инвалидности иное. В сказках инвалидность бывает не только реальная, но и мнимая. С помощью мнимого недуга сказочные герои скрывают свой истинный статус, помогают близким освободиться от чар и т.д. Ложная болезнь может выступать как своеобразное испытание героя. Необходимость в имитации инвалидности пропадает тогда, когда герой достигает желаемого результата».

Есть в Доме и Иваны-Царевичи: колясочник Лорд, безрукий Сфинкс — эти герои обретают своих царевен, но в финале пути у них разные: Лорд и Рыжая уходят в другой мир и теряют там друг друга, а Сфинкс и Русалка возвращаются в «наружность» и тоже теряют связь друг с другом. Так же и в волшебной сказке: герой или возвращается в свой мир с невестой/женой («Иван-царевич и серый волк», «Царевна-лягушка» и др.), или остаётся в ином мире с обретённой там женой («Незнайко», «Два Ивана солдатских сына» и др.). Потерю невесты при возвращении и новый круг испытаний героя встречаем в сказках «Иван царевич и серый волк», «Три царства — медное, серебряное и золотое» и др. В финале романа «Дом, в котором...» есть и свадьба: Лэри и Спица вернулись в «наружность» мужем и женой. Путь героя с возвращением домой соотнесён В.Я. Проппом, Дж.Кэмпбеллом с инициацией. Герои, возвратившиеся в «наружность», выросли, повзрослели, отпустили детство. Сама Мариам Петросян в интервью газете «Первое сентября» говорит: «<...> по большей части их страх перед «наружностью» — это страх вырасти».

Так, армянская писательница в книге, написанной на русском языке, воплотила архаичные, архетипичные, мифологические, сказочные схемы — наследие языческого прошлого,  которые до сих пор определяют менталитет русского человека: вера в чудесное, в тонкую грань видимого и невидимого миров, обращение с просьбами и надеждами к миру иному — именно оттуда, из чудесного мира, русский человек ждет помощи, веря не в свои силы, не в медицину и науку, а в провидение, заклинание, молитву...

Почему нерусский писатель написал по-русски:

— Чтобы расширить читательскую аудиторию?

— Русский язык обладает более выразительными языковыми средствами?

— Русский язык остается языком межнационального общения?

Книгу перевели на 10 языков, можно предположить, что написав по-русски, Мариам Петросян не стремилась изначально расширить предполагаемую аудиторию. Армянский язык обладает не меньшими выразительными средствами, чем русский. Скорее всего, Мариам Петросян является частью русского мира, как и все жившие в советское время: общий язык с его подсознательными кодами, общая культура, схожее детство с волшебными сказками и фильмами по ним.

В отличие от «Дом, в котором», где Мариам Петросян создала замкнутый мир, где большую роль играет подтекст,  в книге Наринэ Абгарян всё максимально достоверно: в «Манюне» выведены автобиографические герои и узнаваемые советские и общечеловеческие реалии жизни. Абгарян вводит не так много собственно армянских реалий, даже угощения бабы Розы не пестрят названиями армянской национальной кухни — это позволяет любому читателю, чьё детство прошло в советское время, узнать в девочках Наринэ и Манюне себя, независимо от того, на севере или на юге нашей большой общей страны это детство протекало.

Наринэ Абгарян написала свою трилогию про «любознательных и всегда готовых к подвигу советских детей». Это обстоятельство предопределило, на каком языке должна быть написана книга. В ней показана общая культурно обусловленная модель поведения для всех советских детей: музыкальная школа или художественная, пианино или скрипка, школа каждый день, а в исключительных случаях баня.

В трилогии прослеживается наличие между героями и нами, читателями, специфических каналов коммуникации, общих культурных и эстетических традиций: мамы и бабушки вяжут, шьют и вышивают, бешено закручивают припасы, используют мазь Вишневского, готовят тазик оливье.

Показаны общепринятые формы вос­приятия и реагирования на условия жизни: за детей отвечают всем миром. Кормят их, воспитывают и приглядывают за ними все старшие. Это было нормальное социально одобряемое инди­видуальное и коллективное поведение.

Наличие общей исторической судьбы, как бы пафосно это не звучало в контексте анализа детской и подростковой литературы, также ярко демонстрируется в трилогии: герои празднуют Первомай и очередную годовщину Великой Октябрьской революции, не забывают, что было с их семьями до революции, в Российской Империи.

География трилогии охватывает маленький горный город Берд и большой морской порт Новороссийск, столицу Армении — Ереван, и столицу Ажербайджана — Баку. Друзья и знакомые семей Щац и Абгарян живут в Москве, Кисловодске и Кировакане. Трилогия населена как минимум пятью национальностями: армяне, татары, евреи, русские, азербайджанцы и одна литовка. Национальный вопрос поднимается только в контексте кухни. Дедушка Манюни, везде пытающийся найти армянские корни, показан в зацикленности на своей национальной гордости и обиде как поведенческое исключение.

Величие, единственность страны советских детей репрезентируется через наличие в маленьком горном селении больницы, школ, в том числе и музыкальной и художественной, оборонного завода, театра, новых домов и строек, на которых традиционно играют дети.

Трилогия реалистична: в магазинах традиционно хоть шаром покати, в кафе при автовокзале лучше детей не кормить, мамы и бабушки в условиях тотального дефицита устраивают быт своих семей, папы — уважаемые труженики, потому, что плохих и неважных профессий не бывает.

Маленький городок Берд вносит вклад в цивилизацию своей страны: заразительно для соседей-азербайджанцев демонстрирует трудовую доблесть на Первомай, вносит вклад в культуру (постановка «Отелло» в местном театре), укрепляет ВПК (папа Миша талантливый конструктор на оборонном предприятии). Девочки живут с уверенностью в значимости, величии и единственности своей страны.

Ба Роза готовит приданое для Манюни; детей учат, чтобы они были не хуже, чем Спиваков; дети, как и все дети СССР, радуются сладкой воздушной кукурузе, разноцветным карамельным петушкам на палочке, шоколадному мороженому в вафельном стаканчике.

Скоро обесценятся как культурные реалии набор юного химика, шахматы и шашки, уйдут в Лету пионерлагеря и райком партии. Скоро вся страна пройдет через войны, крах, нищету. Проснутся национальное высокомерие, национальная подозрительность, национальная воинственность.

В повествовании Абгарян чувствуется желание посмешить читателя: используются такие приемы комического, как неожиданное узнавание, несоответствие результата ожидаемому, оксюморонность, ирония, сочетание высокого и низкого слога, соединение книжного и просторечного, а также выбираются для рассказа смешные ситуации и человеческие типажи. Но главное обаяние книги в её колоритном, неолитературенном, живом языке персонажей. Если «Дом, в котором...» переводим на другие европейские языки, то «Манюня» Наринэ Абгарян по языку и содержанию предназначена для русского/советского мира с общим прошлым: эта книга напоминает время, когда народы сегодня соседних или близких государств были одной братской семьей, жили общими радостями и проблемами. Описанная Наринэ Абгарян реальность, многие шутки, ирония над социальными, политическими, мировозренческими перегибами советского времени, наверное, не будут поняты во всей полноте теми, кто не был внутри эпохи, потому что в переводе потеряется речевой колорит героев и перестанут «работать» многие шутки. В одном из интервью Наринэ Абгарян поделилась своими переживаниями по поводу французского и английского переводов книги «Манюня» и рассказала, как англичане смеялись, отыскивая серию, в которой можно было бы издать эту книгу: «Криминальное чтиво», «Как нельзя воспитывать детей». Конечно, это шутка, но она показывает, насколько важен культурный контекст для адекватного восприятия книг Абгарян.

Книга о детстве в армянском приграничном городке Берд невольно стала важным политическим явлением, потому что она примиряет враждующих. Пока русские и украинцы, армяне и арзейбайджанцы читают «Манюню», вспоминая своё такое похожее детство, в них угасает вражда. Хотелось бы, чтобы русский всегда был языком, на котором пишутся книги мира и заключаются мирные договоры.

В чем же феномен армяно-русской современной литературы о детях и подростках? Эта литература, написанная армянскими по происхождению писательницами на русском языке,

  • отражает не только русскую национальную картину мира, но и репрезентирует общечеловеческие ценности;
  • расширяет границы мира: в мистическом плане у Петросян, в культурном и историческом прошлом у Абгарян;
  • создаёт образ детства как поры, где нет времени, границ и каких-либо стереотипов, потому что «всё, что происходит с человеком после четырнадцати лет, — не имеет большого значения».