Поэты славой не меряются. Виктор Куллэ к 100-летиию Расула Гамзатова
Столетие со дня рождения Расула Гамзатова – воистину всенародный праздник. И дело не только в знаменитых «Журавлях», давным-давно разлетевшихся по планете. Гамзатову невероятно повезло: он оказался в числе немногих классиков, чьи стихи, переведённые на русский, воспринимаются не как переводы – как органичная часть российской поэзии. Шестьдесят лет назад общепризнанный мэтр искусства перевода Корней Иванович Чуковский изумлялся на страницах «Литературной газеты» (31 августа 1963 г., № 105): «Не может быть, чтобы это был перевод: такое в них свободное дыхание, так они естественны в каждой своей интонации, так крепко связаны с русской традиционной мелодикой.
В них нет ничего «переводческого», ни малейшей натуги, никакого насилия над синтаксисом».
К 75-летию со дня рождения нашего юбиляра его старинный друг Яков Козловский в одном из немногочисленных интервью сформулировал своё credo переводчика: «Я вам расскажу секрет моего дела. Нужно, во-первых, сохранить достоверность, чтобы вы читали мой перевод и верили, что именно так написано у автора. Во-вторых, стихи не должны вонять «переводизмом», <…> нужно, чтобы переведённое стихотворение читалось как русское». («Вечерняя Москва», 03.09.1998, № 200 (22485)).
Подобных высот способны достичь немногие. Разговор о Расуле Гамзатове, о его месте в отечественной поэзии будет катастрофически неполон без упоминания двух его однокашников по литинститутской скамье: Якова Козловского и Наума Гребнева (Рамбаха).
Да и сам юбиляр, подозреваю, этого бы не одобрил: Расул Гамзатович знал цену истинной дружбе. 1 июня 2001 года, получив известие о смерти Козловского, он заплакал перед переполненным залом Съезда писателей Дагестана. Заплакал, не стыдясь своих слёз.
О Козловском Гамзатов отзывался с лукавой почтительностью: «Он меня переводит так, что потом, когда я перевожу его обратно на аварский, получается совсем другое стихотворение – гораздо лучшее, чем у меня». А Гребнева и вовсе признавал «соавтором» самой знаменитой песни на свои стихи: «Мой друг Наум Гребнев превосходно перевёл «Журавлей» на русский язык. Он был не просто переводчиком, а почти соавтором. Оно оказалось ему ближе всех других стихов, ибо он сам – израненный воин, потерявший на войне своих близких и друзей. Оно стало для него собственной болью. Он говорил: «Этот стих обо мне и моих друзьях». Теперь я горюю и о нём – и он нашёл место в журавлиной стае».
Гамзатова толмачили многие: от признанных виртуозов стиха Ильи Сельвинского и Сергея Городецкого до блистательных переводчиков Семёна Липкина и Юлии Нейман; от шестидесятников Роберта Рождественского и Андрея Вознесенского до Владимира Солоухина и Юнны Мориц. Но именно благодаря двум творческим тандемам (Гамзатов/Козловский и Гамзатов/Гребнев) его стихи воспринимаются читателем как законная и неотъемлемая часть отечественной поэзии.
Чуток собственного опыта. Я из поколения волосатиков: питерского «Сайгона» конца 70-х. Из подростков, преклонявшихся перед роком – и с порога отметавших любой официоз. Но с поэзией Гамзатова мне довелось познакомиться задолго до того, как я услышал это имя. В 1969 году Стас Намин создал одну из первых отечественных рок-групп «Цветы». В 1972 и 1973 годах фирма «Мелодия» выпустила два миньона группы, разошедшиеся по стране многомиллионными тиражами. (Рок-музыка была практически под запретом – и любые попытки отступления от канонов советских ВИА воспринимались на ура.)
На тех памятных пластинках были два лирических шедевра, едва ли не с первого прослушивания врезавшиеся в память: «Есть глаза у цветов» и «Колыбельная» («Какую песню спеть тебе, родная»). Довелось слышать их ещё в первом исполнении Александра Лосева. Так вот, песни эти, созданные вполне «официальным» композитором Оскаром Фельцманом на стихи более чем официального Расула Гамзатова (в переводе Я.А. Козловского) воспринимались нами, рокерами той поры, как нечто своё, коренным образом отличающееся от мертвечины советского официоза. Ляпни кто-нибудь, что автор стихов – член Президиума Верховного Совета СССР, Герой Соцтруда, неоднократный кавалер ордена Ленина и лауреат едва ли не всех возможных премий, – никто бы попросту не поверил.
А в 1979/1980 увидел свет первый виниловый «гигант» джаз-рок группы Алексея Козлова «Арсенал». Единственной вокальной композицией на диске была «Молитва» («Когда поднимешься к вершинам синим») в исполнении Мехрдада Бади («Макара») – таинственного перса, памятного участием в «По волне моей памяти» Давида Тухманова (1976) и нелегальной (уже в 1974 году!) постановке «Арсеналом» рок-оперы «Jesus Christ Superstar».
Повторяю: стихи Расула в переводе Козловского воспринимались нами, юными неформалами 70-х, как нечто своё, сокровенное – как часть молодёжной контркультуры. Мог ли кто-либо из маститых членов СП СССР мечтать о подобном?
Перейдём непосредственно к сотоварищам Гамзатова по Литинституту, блистательным переводчикам Козловскому и Гребневу. Столетние юбилеи обоих отмечались примерно два года назад. Они старше Расула – оба были настоящими фронтовиками, прошедшими в годы войны через непредставимое. Оба – награждены боевыми орденами и медалями. Оба – тяжко изранены. Оба – сражались под Сталинградом.
Яков Абрамович Козловский, служивший на западной границе, на фронтах Великой Отечественной с первых залпов. В Литинститут капитан Козловский пришёл на костылях. Друзья вспоминали, что он «был весь изранен на фронте. На его шрамы через все тело больно было даже смотреть». В воспоминаниях Наума Исаевича Гребнева читаем: «Я почувствовал удар в бок. <…> Живот был распорот, а внутренности – в снегу. У меня хватило сил собрать их и зажать рану. <…> Меня привезли в санбат. Я ни на минуту не терял сознание. Помню чисто выбеленную хату, обеденный стол и прекрасное лицо фронтового хирурга Александра Ивановича Лощилова. Электричества не было. Стоял солдат с коптилкой из снарядной гильзы, которую совал прямо в мою рану, чтобы доктор мог что-то видеть».
Обоих сделала поэтами война. Фронтовые стихи Козловского поражают достоверностью, делающей ужасы войны чем-то вполне обыденным.
