«Факты и только факты». Как поступать, если автор совершает фактические ошибки?

В.С. Модестов: Проблема эта важная, но рецептов для ее решения не так уж много. В каждом конкретном случае переводчик вынужден поступать по собственному разумению. Для начала несколько примеров.

1. Герои повести Е. Языковой «Однажды, когда мы расстанемся…» обсуждают достоинства перевода на русский язык романа Лонга «Дафнис и Хлоя»:

– Наверное, «Дафнис и Хлоя» по-латыни все-таки лучше?

– Нет, милая, – вкладывает он какой-то особый смысл в ответ.

Но роман написан, как известно, на древнегреческом языке.

2. У Л.Н. Толстого в «Анне Карениной» есть такой пассаж:

«Он взял ее руку и протянул ее к своим губам, но, как бы боясь, что это ей неприятно будет, выпустил и только погладил ее. Кити взяла эту руку обеими руками и пожала ее».

Вопрос: сколько рук у Кити?

3.В книге К. Паустовского «Повесть о лесах» читаем:

«В воде канавы острым огнем загорелся Юпитер… Он посылал свой огонь к Земле через сотни световых лет».

Но Юпитер находится в нашей солнечной системе, так что свет от него к нам идет немногим более получаса.

4. У Плещеева в «Сельской песенке» есть многим известные с детства строки:

«Травка зеленеет,
Солнышко блестит.
Ласточка с весною
В сени к нам летит.
Дам тебе я зерен,
А ты песню спой,
Что из стран далеких
Принесла с собой…»

Ласточка – птица насекомоядная и зерно она не клюет.

5. В романе А.Н. Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» есть такая фраза:

«…У воды сидел Роллинг и, пригорюнясь, глядел на океан, откуда сто миллионов лет тому назад вышел его предок в виде человекообразной ящерицы».

Но таких ящериц никогда не существовало.

Подобных примеров в мировой литературе великое множество. В свое время в «Литературной газете» были даже рубрики «Почта крохобора» и «Точность – вежливость писателя». Ошибки эти переходят из издания в издание. Кто решится править опубликованный авторский текст, особенно если автор – классик?! К тому же, только дотошные читатели обращают на них внимание.

А что делать переводчику, столкнувшемуся с ними в своей работе? Переводить? Исправлять?..

Исходя из опыта переводческой практики, скажу, что когда речь шла о технических ошибках/описках, то я без раздумий исправлял их. Так один автор перепутал Архимеда с Пифагором (думаю, что нечаянно), приписав последнему знаменитую фразу: «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю».

Другой автор, кстати, выпускник ВЛК Литинститута, в своем романе написал, что когда едешь на машине по улице Горького в сторону Кремля, то по правую руку виден памятник Юрию Долгорукому.

Но вот одну подобную ошибку я все-таки проморгал, не заметил ее и опытный редактор. В оригинале написано, что самолет из столицы Албании Тираны летит «на северо-запад» – в Москву (ошибка то ли автора, то ли издательства). Так я и перевел, перевел механически, не вдумавшись в смысл предложения.

Зато другая авторская неточность стала серьезной переводческой проблемой. Автор романа строил свои рассуждения на основе известного мифа о Геракле и отравленном плаще, но излагал его весьма приблизительно, а заглянуть в словарь не потрудился. И тогда мы с редактором приняли решение перевести текст, как он написан автором, но сделать короткую пояснительную сноску со словами «Древние авторы рассказывали этот миф иначе…»

Но это мелочи, мелочи из области курьезов. Куда хуже, когда переводчик исправляет текст автора по причинам несогласия с его интерпретацией исторических и иных фактов или из желания «улучшить текст», забывая, что автор имеет полное право на собственную интерпретацию событий, описаний и поступков персонажей. Важно помнить, что художественный текст – документ прежде всего эмоциональный.

В.О. Бабков: Для начала исключим из рассмотрения ошибки, допущенные по объективным причинам. К примеру, если какой-нибудь древний автор, стоявший на позициях первобытного реализма, написал, что Земля имеет форму икосаэдра, в переводе мы, конечно, не станем менять ико… ну, в общем, эту штуку на геоид. Так что нас интересуют только ошибки, имеющие субъективные причины: не выяснил, не проверил, а чаще всего – попросту не заметил. У хороших авторов таких промахов много не бывает, но порой они попадаются и у самых лучших (мы знаем это по своим классикам).

Если подойти к делу формально – так сказать, де-юре, – ответить на поставленный вопрос легко: обнаружив в оригинале даже вполне очевидную фактическую ошибку, переводчик может исправить ее только с разрешения автора. Нынешние средства связи обычно позволяют добыть таковое без особых хлопот, лишь бы автор был жив. Иногда это удается сделать даже без помощи издателя – например, через соцсети. Разумные авторы, как правило, не упрямятся и даже благодарят своих переводчиков за помощь и добросовестность. А если ошибочка совсем уж пустяковая и вы абсолютно уверены в том, что автор не станет возражать против ее удаления, можно и вовсе его не беспокоить. Да, с этим связан небольшой риск, но нам ли, переводчикам худлита, этого бояться, если мы и так вынуждены рисковать на каждом шагу!

В том случае, когда автор уже не жив (или недосягаем по другой причине), все становится несколько сложнее. Микроскопические ошибки по-прежнему можно исправлять без спроса (а можно и не исправлять; принципиальной разницы нет, раз они микроскопические), но как быть с более заметными? Убирать их – это с нашей стороны уже существенное превышение полномочий, но, с другой стороны, просто оставить все как есть иногда не хватает духу, особенно если мы уверены, что ошибка портит хорошую книгу. Если такая ошибка прокралась в нон-фикшн, имеет смысл поправить автора не в основном тексте, а с помощью сноски; например, для научпопа уточнения и даже возражения с пометкой «прим. ред.» (или «прим. пер.») внизу страницы вполне обычны и там они никому не мешают.

Но если фактическая ошибка встретилась вам в художественной книге, выдержавшей проверку временем (а так оно чаще всего и бывает, если ее автора уже нет в живых: ведь первые издания редко выходят посмертно) и тем более уже перешедшей в разряд классических, лучше вовсе ее не трогать. Ошибки в долгоживущих книгах похожи на мух в янтаре – пытаясь извлечь их, вы только испортите красивую вещь. Поправки же в форме сносок или комментариев к художественному тексту уместны разве что в изданиях академического типа, когда их необходимость оговаривается особо.

А жалеть, что в книге остались незначительные изъяны, не стоит. Во-первых, само стремление улучшить оригинал для переводчика опасно – этак можно бог знает до чего доулучшаться. Во-вторых, мы любим хорошие художественные книги вовсе не за фактическую точность. И наконец, в-третьих, писатели тоже люди, и нельзя отказывать им в праве на несовершенство. Мелкие ошибки любого рода, в том числе и фактические, – это родинки на творческой физиономии автора, и если эта физиономия нам нравится, они ее не портят, а наоборот, только добавляют ей обаяния.

А.Б. Можаева: Проблема, на самом деле, сложнее, чем может показаться на первый взгляд. Для начала переводчик должен авторскую ошибку заметить, то есть он должен быть, что называется, «в материале», поскольку интернет в данном случае не слишком надежный помощник. Он не дает нам критерия различения верного и ошибочного – популярный ресурс может способствовать широкому тиражированию ошибки, поскольку специализированные источники привлекают гораздо меньше внимания. Заметив же ошибку, надо еще правильно оценить «масштабы катастрофы»: насколько «чудовищна» она сама по себе и насколько принципиальна для конкретного контекста. И даже если знаний переводчика достанет на то, чтобы заметить ошибку и правильно оценить ее значимость, не факт, что этих знаний хватит и на то, чтобы грамотно и корректно ее исправить: в конце концов, как часто нам приходится переводить тексты, касающиеся предметов, в которых мы являемся (или хотя бы считаем себя) подлинными специалистами?

Высказанное соображение, казалось бы, подталкивает нас к тому, чтобы «не заморачиваться» и не мешать автору демонстрировать собственное невежество. Но жанр произведения не всегда допускает подобное решение: если мы имеем дело с научно-популярной литературой или с художественным произведением выраженной просветительской направленности, или претендующим на историческую достоверность, ошибку оставлять никак нельзя. Но как быть, если неверная деталь задействована в развитии сюжета (к примеру, анахроническое орудие в сцене битвы, анахроническое воинское звание, детали формы и т.д.)? Не переписывать же, в самом деле, сцену! И даже малодушный путь – выбросить сомнительный кусок, не всегда возможен… Хорошо, если мы имеем дело с академическим изданием, где приветствуются комментарии… Или с развлекательной литературой, где точность не имеет принципиального значения… Промежуточный же случай грозит подвергнуть изобретательность переводчика суровому испытанию.

Напрашивается решение найти консультанта, но, помимо очевидных ограничений, накладываемых кругом общения, нам нужен человек весьма редких качеств: специалист, но не педант, к тому же, желательно, с литературным чутьем, то есть способный придумать, как обойти скользкий момент.

Легко и просто бывает только с банальными ляпами, как например, когда в глубоком и тонком тексте, посвященном истории театра, мы читаем, что в 1916-м году отмечали 300-летие Шекспира – тут и думать нечего: исправили и пошли дальше.

А.В. Ямпольская: Полагаю, что на этот вопрос нет однозначного ответа. Многое зависит от книги, издательства, сотрудничества с редактором, от характера переводчика и его личных отношений с текстом. В голову приходит самое очевидное решение – не исправлять авторский текст, а дать примечание (от имени переводчика или редактора). Разумеется, это работает в случаях, когда издательство воспринимает переводчика как авторитетную фигуру, доверяет его компетенции, когда редактор готов к сотрудничеству. А это, к сожалению, далеко не всегда так, не случайно имя переводчика часто даже не упоминается в выходных данных, к нему относятся как к машине, которую может успешно заменить автоматическая система. В любом случае, давая сноску, нужно выдержать верный тон: переводчик находится в тени автора, которого ни в коем случае нельзя высмеивать и упрекать в невежестве.

Из собственного опыта я могу вспомнить работу над переводом романа Анны Банти «Артемизия», который недавно вышел в издательстве «Арт-Волхонка». Книга рассказывает о судьбе знаменитой художницы Артемизии Джентилески и принадлежит к жанру, который итальянцы называют biografia romanzata – биография с элементами художественного вымысла. Отечественному читателю такие произведения хорошо известны, например, повести Ал. Алтаева о Леонардо, Микеланджело и Рафаэле, знакомящие юных читателей с жизнью и творчеством великих итальянских мастеров. Хотя Анна Банти по образованию искусствовед и ее роман основан на фактическом материале, она заметно отступает от исторической правды, о некоторых фактах умалчивает, некоторые придумывает. Стоило ли всякий раз давать сноски, объясняя, к примеру, что муж Артемизии не был старьевщиком, а собирался открыть аптеку, что она умерла не во Франции, а на родине? Конечно, нет. В предисловии и в сопроводительных текстах указано, что это не строго научная биография, и этого достаточно, чтобы читатель воспринял текст в правильном ключе.

Если же жанр книги предполагает документальную точность (научно-популярная литература, non ficion и т.п.), то требования к достоверности другие, да и с переводчика спрос другой. Однако, когда речь идет об узко профессиональной сфере, я бы предпочла, чтобы комментарии и пояснения к тексту делал досконально знающий ее специалист. В таких случаях я, как правило, отмечаю места, которые вызывают вопросы, для дальнейшего обсуждения с профильным редактором.

Н.В. Яковлева: В связи с темой нашего круглого стола мне бы хотелось вспомнить о переводе поэмы Байрона «Шильонский узник», выполненном замечательным поэтом и переводчиком В.А. Жуковским. Все знают, что поэт был наставником отпрысков царского семейства и никак не мог себе позволить той байроновской вольности, которую можно увидеть в подлиннике.

Как мы знаем, Франсуа Бонивар, заключенный в подвале Шильонского замка, прототип поэмы, был настоятелем аббатства Святого Виктора близ Женевы и провел шесть лет в подземной темнице (1530–1536) за поддержку героической борьбы горожан против Савойского герцога Карла III.

Жуковского, в силу его миролюбивого характера и жизненных обстоятельств, привлек не лейтмотив свободы, а тема душевных метаний лирического героя и его нежных чувств к братьям, вынужденных разделить с ним заключение. Сгладив бунтарские настроения Байрона, поэт усилил лиризм романтической поэмы. В восхитившей Пушкина сцене гибели младшего брата он воспел образ мученика, подчеркнув его смирение. Скромный, но непобедимый образ юноши в по-настоящему трагической сцене Жуковский сравнивает с застывшим весенним цветком:

Он на столбе – как вешний цвет,
Убитый хладом, – предо мной
Висел с поникшей головой.

По словам Н.М. Демуровой, в переводе Жуковского братья становятся мучениками веры и только веры, тогда как для Байрона слово «вера» подразумевает приверженность либеральным взглядам и ассоциируется со свободой, которой не страшны никакие цепи. Друзья Жуковского надеялись, что, обратившись к переводам Байрона, он преодолеет свое элегическое настроение. Их надежды так и не оправдались, однако перевод «Шильонского узника», выполненный в самый успешный период его творчества (1820–1840), был высоко оценен Белинским.

В своей статье, посвященной Байрону, Н.М. Демурова говорит о том, что произведения Байрона «самозабвенно» переводили люди самых разных профессий и социальных слоев, поэтому, если учесть, что в Россию его стихи первоначально попали во французском варианте, можно себе представить, сколько там было фактических неточностей.

Интересно, что Александр Дюма-отец, вдохновленный подвигом француженки Полины Гебль, которая упросила Николая I разрешить ей отправиться за опальным мужем, декабристом И.А. Анненковым, в Сибирь, написал увлекательный роман о России «Учитель фехтования». Царское правительство долго не разрешало его публиковать, так как там содержалось подробное описание восстания декабристов. Несмотря на то, что литературоведы находят в нем массу неточностей (многие имена, титулы, названия городов были искажены), писателю удалось воссоздать дух времени и передать уникальную атмосферу Петербурга первой четверти XIX в. Однако для того, чтобы не запутать читателя, переводчикам Г. Зингеру и И. Васюченко пришлось многое объяснять в примечаниях, а издателю – поместить вступительные материалы Р. Трифонова и Е. Якименко. 

И.А. Шишкова: Как известно, читатели довольно часто встречаются с неточными или полностью искаженными фактами не только в переводах, но и в оригинальных произведениях. В настоящее время авторы нередко прибегают к этому приему намеренно, ради воплощения своего творческого замысла.

Как быть, например, с произведениями Питера Акройда, который выбирает определенный исторический факт и трактует его совершенно по-своему, приписывая реальным историческим личностям то, чего с ними никогда не происходило?

 Мне кажется, все-таки очень важно рассказать то, что было на самом деле. Для этого существуют краткие предисловия, и хорошо, если они написаны талантливыми людьми. Например, Питер Рэй перед началом романа Акройда «Лондонские сочинители» („The Lambs of London”) защитил Чарльза Лэма (1755–1834). Писатель представил последнего, одного из главных героев книги, в не очень выгодном свете, рассказав о нем как о начинающем литераторе и довольно легкомысленном человеке, а на самом деле это был выдающийся поэт, талантливый эссеист и знаток Шекспира. В свою очередь переводчик Инна Стам проделала очень большую работу и в примечаниях объяснила любознательным читателям многочисленные скрытые цитаты, аллюзии и т.д. Конечно, кто-то, возможно, в них и не заглянет, но зато для тех, кому интересно, какими именно источниками пользовался Акройд, – это целый кладезь полезной информации.

Хуже, когда искажаются классические произведения, потому что, как однажды заметила здесь присутствующая Н.В. Яковлева, одно дело, если ты читал Достоевского, и совершенно другое – если ты впервые открыл для себя его произведение в театре, и им оказалась пьеса «Братья Карамазовы» в трактовке К. Богомолова. А ведь вполне возможно, что кто-то захочет перевести эту экспериментальную версию на английский язык, и что тогда делать переводчику? Я ему не завидую.

И.В. Соколова: В нашу эпоху, охваченную кампаниями дезинформации в Интернете (фейками), мы все еще склонны доверять тому, что читаем в книгах. Но должны ли мы это делать? По этому поводу в сентябре 2019 года в The New York Times разгорелась довольно жаркая дискуссия, во время который были выявлены многочисленные примеры фактических ошибок в самых разных по жанру бестселлерах – от романов до социологических исследований. Вывод был сделан неутешительный: „It’s a Fact: Mistakes Are Embarrassing the Publishing Industry” (пер. печальный факт: ошибки позорят/компрометируют издательскую индустрию). Выход из этой ситуации: введение системной проверки фактов в издательскую деятельность (systemic fact-checking in publishing).

Результат не заставил себя ждать. В своей новой книге «Разговор с незнакомцами» известный канадский журналист и социолог Малкольм Гладуэлл (Malcolm Gladwell „Speaking with Strangers“) написал, что у поэтов «самый высокий уровень самоубийств», в пять раз превышающий коэффициент среди населения в целом. Статистика показалась издательству странной, отыскали ее источник: статью, в которой выводы основывались на самоубийствах среди 36 «крупных британских и ирландских поэтов, родившихся между 1705 и 1805 годами». Каким-то образом узкий анализ нескольких десятков поэтов XVIII и XIX веков был ошибочно применен ко всем поэтам, а затем акцентирован в книге-бестселлере. Однако не всегда редакторы проявляют такое внимание к достоверности представленной информации, и в таком случае функция fact-checking автоматически переходит к переводчику.

Обращусь к примеру из педагогической практики. В предисловии к переводу главы из монографии английского историка Э.Л. Хаслака «Вторая мировая война» (1947) аспирант отметил, что для него было большой неожиданностью то, что в главе много говорится о действиях американской армии, а словосочетание «Красная армия», фамилии Жукова, Конева и Рокоссовского употребляются лишь единожды. Было бы интересно, на мой взгляд, если бы переводчик внес в работу свои соображения, как бы «дополнил» оригинал, «восстановил историческую справедливость». Ведь реферат – свободная форма и допускает полемику с автором.

М.А. Козлова: В вопросе фактических ошибок, как и во всех тех, что мы рассматривали в рамках нашего проекта, на мой взгляд, следует принимать решение в зависимости от случая. Приведу пример из недавней практики – я переводила хронику событий времен Французской революции, написанную современником буквально «по горячим следам». В строгом смысле слова это не художественный текст, а скорее публицистический, а местами даже агитационной направленности; однако, поскольку речь идет об исторических событиях, фактография была важна. В некоторых местах автор путал даты, например, указывал неверное число, месяц или год – это становилось очевидно уже при внимательном чтении самого текста без каких-либо дополнительных поисков и уточнений. В таком случае я брала на себя смелость поменять дату, оставив примечание для редактора. Последнее – скорее моя личная инициатива, у каждого переводчика могут быть свои соображения на этот счет.

Встречались также случаи не совсем верного написания фамилий и топонимов. При таких ошибках проблема, как мне кажется, состоит скорее в том, чтобы установить, о каком именно персонаже и месте идет речь, если это реально существующие места или исторические личности. Очевидно, переносить такую ошибку в переводной текст не нужно, естественно, когда она не является выразительным приемом, например, речевой характеристикой; об этом у нас есть отдельный материал. Можно опять же оставить заметку для редактора, чтобы у него не возникло вопросов по ходу работы, хотя, повторюсь, подобные «замены», на мой взгляд, не требуют комментирования.

Масштаб ошибки может быть и куда более ощутимым: например, мой автор пишет, что на площади собралось десять тысяч человек, а в другом источнике, с которым я сверяла свой текст и который в большей степени заслуживал доверия, упоминается четыре тысячи; или в одном тексте гонца собирались сбросить в фонтан, в другом – побить, а еще обозвали сумасшедшим. Где-то оказывалось, что очередность событий передана неверно, расхождения в описании их слишком значительны, а где-то даже имеющиеся исследования не могли дать четкого ответа на вопрос, какая из трактовок более верна. И те и другие случаи, я считаю, требуют сноски или примечания, с одной оговоркой: если подобные «спорные» или ошибочные данные важны для понимания текста. Я привела пример с хроникой, так как здесь хорошо видно, насколько разную значимость могут иметь те или иные упущения автора. Впрочем, здесь, как и всегда, следует учитывать специфику текста: от исторической хроники мы в большей степени ожидаем объективности, чем даже от исторического романа; произведения научно-популярной направленности не только требуют знания «матчасти» от переводчика, но и должны тщательно проверяться и, в идеале, вычитываться научным редактором, специалистом по теме. Сноска в тексте, более приближенном к научному стилю, конечно, воспринимается органичнее и лучше, чем в художественной прозе, но, как бы мы ни хотели избежать пояснений и примечаний, иногда это необходимо.

В художественной литературе тоже могут встретиться технические моменты, связанные, например, с профессиональной деятельностью или увлечениями героя. Так, один из персонажей современного триллера, который я редактировала, хорошо разбирался в составе различных чистящих средств, потому что работал уборщиком (или, как сейчас говорят, «клинером»). Эта деталь была важна для развития сюжета, ведь именно с помощью разной «химии» герой избавлялся от следов преступлений, обрабатывал одежду, что делало его «невидимым». Автор намеренно делает акцент на осведомленности преступника и его маниакальном стремлении к чистоте, подробно описывая действие каждого из средств и перечисляя используемые им вещества. Поэтому я проверила, действительно ли все они существуют, для чего применяются и так далее; было бы странно не уделить внимание аспекту, которому отведено так много места. Когда тот же автор не слишком точно описал пляж и прибрежную зону в одной из частей озера Комо, я оставила описания без изменений, ведь в этом случае важнее общее представление о местности и то, какую атмосферу создает автор, чем стопроцентно верное описание лавочек, деревьев или спусков к воде.

О.В. Болгова: Вопрос о том, как быть с допущенными автором фактическими ошибками, может быть решен по-разному. Подразумевается, что переводчик не в праве самовольно менять оригинальный текст, однако, если у него есть возможность связаться с автором и обсудить возникшие замечания, может быть найдено какое-то решение, которое устроит обе стороны. Если автор по тем или иным причинам недосягаем, решений может быть несколько, в зависимости от того, о какой ошибке идет речь.

В романе Г. Флобера «Госпожа Бовари» есть отрывок, в котором описывается конная прогулка героев в еловом лесу (“entre les sapins”), устланном сосновыми шишками (“des pommes de pin”). Известно, что В. Набоков, разбирая английский текст романа, не согласился с Э. Маркс (1886), которая заменила в переводе сосновые шишки еловыми (“fir cones”). По убеждению В. Набокова, текст Флобера не мог быть подвергнут такого рода правке, несмотря на допущенную ошибку. Русский перевод А. Ромма (1935) полностью повторяет текст оригинала, сохраняя заложенное в нем противоречие. В свою очередь Н. Любимов (1956) просто опустил прилагательное («сосновые»), чтобы не вызывать у читателя вопросов. В подобных случаях, на мой взгляд, каждое решение может быть как оспорено, так и признано обоснованным, поэтому выбор остается за переводчиком и редактором.

Если в оригинальном тексте присутствуют явные ошибки, переводчик также может указать на них в примечании. Особого внимания требует перевод книг исторической тематики, поскольку авторам редко удается избежать несоответствий (от неправильного написания имен до неверной атрибуции цитат) или искажения фактов. В качестве примера можно привести роман Л. Бине «HHhH» (2010), удостоенный во Франции Гонкуровской премии в номинации за лучший дебют. В этой истории успешного покушения, совершенного в 1942 году на крупного деятеля нацистской Германии Р. Гейдриха, содержится ряд неточностей, которые переводчик Н. Василькова (2016) оставила в переводе, но прокомментировала в примечаниях. В частности, Бине называет Буденного генералом, а не маршалом; неверно указывает автора приказа (Троцкого вместо Тухачевского); ошибочно утверждает, что Будатинский замок в Словакии был разрушен во время войны, хотя он, напротив, даже не пострадал. Русский перевод книги насчитывает более 350 примечаний (конечно, большинство из них касаются разъяснения упоминаемых в романе персоналий, реалий или событий), что, несомненно, свидетельствует о кропотливой работе переводчика с текстом и внимании, которое пришлось уделить проверке излагаемых фактов, раз речь идет о реальных исторических событиях.

В еще одном романе Л. Бине «Седьмая функция языка» (2015) есть отрывок, в котором герой по имени Слиман внезапно превращается в Симона: так зовут другого персонажа книги, но совершенно очевидно, что он не может присутствовать в описываемой сцене. В первой публикации перевода А. Захаревич (2019) эта авторская оплошность еще присутствует в тексте, однако в переиздании 2020 г. ее учли и исправили имя героя. От любого рода ошибок не застрахован никто – ни автор, ни переводчик, поэтому, несомненно, каждое переиздание текста нуждается в редактировании и, если необходимо, внесении поправок.

В.П. Голышев: За многие годы фактических ошибок в беллетристике я почти не встречал — может быть, две-три за все время. Тогда приходилось давать сноску (но не в виде опровержения). В публицистике — ни разу.

Некоторые факты и исторические персонажи, упомянутые непонятным нам образом — кличками или общеизвестными для читателей оригинала названиями – приходится иногда пояснять в подстраничных примечаниях. Например, названия кампаний в Гражданской войне США или имена и прозвища генералов (и на чьей стороне они воевали), или исторические события, почти забытые.

Иногда пояснений требуют научные и технические факты, если они почти забыты или упомянуты вскользь, но важны как художественные детали. Чаще такая нужда возникает при переводе шпионских или детективных романов, когда автор пытается придать описываемым событиям большую достоверность. Особая история – виды спорта, не распространенные у нас, вроде американского футбола, бейсбола или крикета. Тут, чтобы не попасть впросак и быть внятным, приходится ознакомиться с ними или вживую, или в интернете.

Пройдет еще несколько лет, и придется напоминать, что такое «Уотергейт» или сражение «в дебрях», или «день D». Так что эта потребность в объяснении фактов меняется и будет меняться с уходом событий, изделий и лиц в прошлое. Если такие пояснения немногочисленны, по-моему, проще давать их прямо на странице, а не гонять читателя в хвост книги.

Но единого подхода, мне кажется, быть не должно: это зависит от оригинала, от важности конкретного факта. Во всяком случае, рассчитывать на то, что читатель будет выяснять это в интернете, невыгодно, если книга бумажная. Это еще больше отвлечет от чувственного восприятия текста.

М.В. Зоркая: Простите, но я позволю себе не поверить уважаемому Виктору Петровичу, чьими переводами легко можно заполнить несколько книжных шкафов. Но в беллетристике всего две-три фактических ошибки? И ни одной ошибки в публицистике? Так просто не бывает. «По факту», как теперь принято говорить. Видимо, внимание мэтра обращалось к чему-то иному в оригинале и в переводе, к чему-то более важному, нежели неточность или небрежность. Это нам, кстати, следует учесть: есть нечто более важное.

У Иннокентия Анненского в переводах Еврипида встречаются профет, герольд, фиал, вуаль... Я запомнила у М.Л. Гаспарова, мол, коллег-филологов раздражало не столько то, что у греков не было скрипок и смычков, сколько то, что Анненский сам отлично это знал. И что же, в его великих переводах – ошибки?

Или вот Эрнест Хемингуэй в романе «По ком звонит колокол», опасаясь навредить и скрывая подлинное имя советского журналиста Михаила Кольцова в Испании, пытался найти нечто относительно созвучное. Не владея русским, он взял искаженное название советского города Kharkov (Харьков), и получился у него Карков. Разве это ошибка?

Дело-то в том, что ошибки бывают совсем не только фактические. С последними можно справиться в зависимости от жанра и уровня книги, как об этом все и написали. Мелочи пропустить, покрупнее отметить и обсудить с редактором, сделать примечания на странице или в конце. М.А. Козлова говорила сегодня, что у ее автора на площади собрались десять тысяч человек, а в достоверном источнике – всего четыре тысячи. Так сколько же? Десять тысяч, конечно, если это не историческое сочинение. Ведь в поправках можно до чего угодно дойти. Может, по небу Аустерлица не ползли тихо серые облака, а это кому-то привиделось. И что?

У меня однажды был забавный случай, просто материал для пособия по художественному переводу, если бы такое создать, наконец. Перевожу роман, представляющий собой монолог главного героя – маленького человека на немецкий лад. Послевоенный Берлин, столица ГДР. Автор – современная известная писательница, ФРГ. Написано блестяще. Напряжение нарастает, рассказ о метаниях и страданиях захватывает, герой обращается то к нам, то к сослуживцам, то к отцу, повторяется и путается. И вдруг примерно к концу я понимаю, что уже переводила вот этот эпизод, точь-в-точь этот, со всеми оборотами и поворотами. Книжка бумажная, сижу, листаю, и вот оно в середине!.. Почти полные четыре страницы текста слово в слово. Если бы меньше, можно бы решить, что таков замысел, но четыре!

Сдавать перевод чуть ли не завтра, с автором я знакома, но все это целая история – звонить, объяснять, сверять. И не выбросишь ведь тоже, а уж про гонорар просто молчу. И тогда я, порассудив, приняла единственно мудрое решение. С учетом сумбура в монологе героя, я перевела эти страницы по-другому. Воспользовавшись другими регистрами русского языка, его синонимичностью, гибкостью интонаций. Только с лупой, куда вставлен самый толстый Дуден, можно догадаться, что текст оригинала в обоих случаях одинаковый. Похожий – это да, но он в этой книжке всюду похож сам на себя. Просто редактора у книжки не было, в том все и дело. Их вообще в немецкоязычных странах все меньше и меньше. А разного рода ошибок соответственно все больше и больше.

Литература народов России

А.Е. Шапошникова: В процессе перевода переводчик может встретиться с разными трудностями. Взять, в частности, перевод произведений в историческом жанре. Когда мне для перевода предлагается такая книга, я сразу настораживаюсь. И начинаю проверять все даты, события, имена, географические названия. Сейчас делать это легко, потому что под рукой электронные ресурсы библиотек. А до появления интернета приходилось часами просиживать в читальном зале Национальной библиотеки Республики Саха (Якутия).

Конечно, писатель вправе давать свою интерпретацию делам давно минувших дней. Творческая фантазия тоже вносит интересные нюансы. Но все же лучше, когда имеешь дело с живым автором, адекватно относящимся к замечаниям. С ним всегда можно встретиться, созвониться, списаться, чтобы обсудить некие нестыковки с реальностью. В таких случаях совместно с писателем пишутся сноски или комментарии. Если же писатель считает, что детище его неприкосновенно, то приходится сохранять авторские неточности неизменными. В конце концов – это его личное дело.

В переводе романа В.С. Яковлева-Далана «Тыгын Дархан» первым камнем преткновения стало имя главного героя, давшее название произведению. Дело в том, что этого известного исторического деятеля, жившего на рубеже ХVI–XVII веков, современные якуты обычно называют Дыгыном. И в Якутии каждое лето даже проводятся «Игры Дыгына», где спортсмены-многоборцы соревнуются по национальным видам спорта.

Однако в исторических преданиях, записанных в начале ХХ века, этот человек именовался двояко: как Тыгын и Дыгын. А в челобитных русских землепроходцев его имя пишется как Тыгын или Тынин. Когда роман в 1991 году начал публиковаться в литературном журнале «Чолбон» на якутском языке, читатели стали часто задавать автору вопросы по поводу имени центрального героя. И Василий Семенович, сам историк по образованию, всегда им говорил, что он придерживается исторических документов и научной традиции в написании этого имени. И отметил, что и другие имена в романе пишутся именно с таким подходом.

У меня тоже был небольшой соблазн назвать его персонажа в своем переводе Дыгыном, потому что по звучанию это было бы интереснее, и я с детства по преданиям, рассказываемым бабушкой, привыкла именовать его именно так. Но я приняла доводы автора.

Другой интересный опыт был приобретен в работе над переводом романа-эпопеи «Бубенцы над Леной» («Хоболоохсуол») П.Н. Харитонова-Ойуку. Это четырехтомное произведение охватывает большой пласт времени  – с 80-х годов ХIХ века по 30-е годы ХХ века – и описывает судьбу якутов и потомков русских государевых ямщиков, обитавших в селах и на ямских станциях вдоль Иркутско-Якутского почтового тракта.

С самого начала работы мы с автором пришли к полному взаимопониманию. Павел Николаевич легко шел на совместную доработку.

Первые две книги больших проблем не создали. Трудности начались, когда в третьей книге один из сквозных героев Афанасий Наумов стал свидетелем Ленского расстрела, переехал в Петербург, стал большевиком, занимался подпольной работой, организовывал стачки, оказался на фронте Первой мировой войны. Были эпизоды из быта бедняков в пригородной деревне около Твери. В частности, имелись досадные промахи в описании православной традиции празднования Рождества. В тексте нашлись ошибки в правописании названий улиц и районов предреволюционного Петрограда. Пройти мимо таких вещей было нельзя. Ведь если бы перевод попал в руки петербуржцев или выходцев из русского села, можно было нарваться на шквал критики.

Другой основной герой романа Гавриил Ксенофонтов учится в Томском университете и оказывается в студенческом кружке, близком к сообществу сибирских областников. Его наставниками в романе были выставлены знаменитые теоретики областничества Н.М. Ядринцев и Г.Н. Потанин. Если с Потаниным он по обстоятельствам жизни и правда мог пересекаться в Томске, то Ядринцева к его периоду студенчества давно не было в живых. Уведомив об этом автора, я вычеркнула имя Ядринцева из упомянутого эпизода.

В четвертой книге, которая по объему была такой же, как две первых, действие охватывает период с февральской революции до конца 30-х годов ХХ века. Событий и реальных действующих лиц истории здесь чрезвычайно много. Кроме сквозных персонажей эпопеи действуют знаменитые личности: видные политические ссыльные (большевики, меньшевики, эсеры, кадеты), областные чиновники, представители якутской интеллигенции, временного правительства, руководители земской и советской администрации, военачальники, писатели, артисты, родовая знать. А также эпизодически появляются даже В.И. Ленин, И.В. Сталин, Л.Д. Троцкий, М.И. Калинин, А.В. Колчак, А.Н. Пепеляев и другие. Поэтому мне пришлось внимательно отслеживать все, что относилось к ним.

Определенной проблемой стал своеобразный элемент авторского стиля. Дело в том, что П.Н. Харитонов-Ойуку рассматривает своих героев как близких себе людей и частенько называет их только по именам (порой детским прозвищам) или фамилиям. Но при большой популярности среди крещеных якутов таких имен, как Василий, Иван, Егор, Семен, Афанасий, Мария, Анна, Варвара, Катерина, а также обилия однофамильцев, текст обещал читателям слишком много загадок. Для ясности пришлось каждый раз применять особые уловки: добавлять фамилии, должности, в сносках подчеркивать роль в истории.

Также мой автор не жалует даты. Если в первых трех книгах эта особенность несущественна, поскольку исторический период в каждой книге обозначен один, то в четвертом томе поток времени сильно ускоряется. Борьба за власть и гражданская война в Якутии были драматичны, сопровождались массой острых коллизий, несколькими восстаниями, крупными сражениями, осадами, красным и белым террором. Лишь один эпизод из них – противостояние белого генерала Пепеляева и краскома Строда в местности Лисья поляна – Леонид Юзефович описал в романе «Зимняя дорога». Тут стоит отметить, что якутяне старшего и среднего поколений отлично знают хронологию гражданской войны в Якутии. Но, к сожалению, молодежь и непосвященные люди, получив в руки книгу обо всем этом без единой датировки, могли прийти в замешательство. Автор согласился с предложенными мной изменениями в русском варианте четвертого тома. Ибо книга, написанная с целью прояснить белые пятна истории, должна быть понятной.

Работа над переводом произведений давно отошедших в иной мир классиков, скорее всего, может оказаться гораздо более щепетильным делом. Ведь им невозможно ни написать, ни позвонить. Но мне пока еще не приходилось сталкиваться с такими авторами.

Вернуться к межкафедральному методическому проекту От текста к контексту: в помощь молодому переводчику >>>